Время любить, стр. 113
В метро Андрей не выдержал и снова раскрыл красную плоскую металлическую коробку – десятка два хромированных насадок для отвертывания гаек, отделанные пластмассой рукоятки, трещотка, другие нужные приспособления. Такой инструмент в руках приятно держать.
– Сколько с тебя Валера содрал за такую игрушку? – поинтересовалась Оля.
– Сотнягу.
– А заплатил финну, который его снабжает всяким барахлом, пятьдесят за один комплект, – сказала сестра. – Он берет у того все оптом, вплоть до шариковых ручек и женских трусиков.
– Откуда ты знаешь? – закрывая коробку, спросил Андрей.
– Дамские тряпки помогает ему сбывать у нас в институте Ася. А про инструмент она сказала, когда ты им любовался.
– А что это у тебя в сумке? – подозрительно посмотрел на сестру Андрей.
– Да так, ерунда…
Андрей отобрал у нее сумку, раскрыл и извлек завернутые в целлофан босоножки на пробковой подошве.
– Тоже вдвойне переплатила? И зачем тебе зимой босоножки?
– Понимаешь, это такая редкость… Весной их днем с огнем не сыщешь.
– Я думаю, Валера с Асей очень скоро снова разбогатеют, – сказал Андрей. – Теперь мне понятно, почему они тебе позвонили…
– Почему? – спросила сестра.
– После такого потрясения Валера с ходу кинулся в бизнес… Надо же ему как-то все украденное компенсировать. Ну а ты тут рядом, под рукой… Хороша же у тебя подружка! – усмехнулся Андрей.
– Мы ведь дружим с первого класса. И потом, у Аси есть и достоинства…
– Какие?
– Она добрая, веселая, никогда не унывает…
Сидевшая рядом молодая женщина, увидев босоножки, обратилась к Оле:
– Девушка, где вы купили такую прелесть?
Андрей и Оля переглянулись и дружно рассмеялись.
3
Вадим Федорович неохотно отправился на это выступление. Ведь в бюро пропаганды художественной литературы отлично знали, что он выступать не любит, лишь по старой традиции раз в год выступал в марте на неделе детской книги, хотя давно не писал для школьников. Неделя обычно растягивалась на целый месяц – в это же самое время, зная, что он не откажется, приглашали институты, училища, библиотеки, дворцы культуры. И Казаков, как на работу, каждый божий день ехал то в один, то в другой конец города на выступления перед читателями. Иногда даже по два-три раза приходилось выступать в один день. Возвращался после выступлений измотанный, потому что обычно выкладывался весь, хотя слышал от писателей, что некоторые больше двадцати – тридцати минут не говорят. Вадим Федорович так не умел; если беседа с читателями получалась интересной и ему задавали много вопросов, то творческая встреча иногда затягивалась на полтора часа и больше.
Позвонили из Общества книголюбов, приятный женский голос сообщил, что в научно-исследовательском институте читатели давно ожидают встречи с ним, люди прочли его последние романы и очень хотят поговорить. Вадим Федорович начал было ссылаться, что у него много работы, что выступает он только в марте, но сотрудница из Общества книголюбов так насела, что отказаться было невозможно. Соблазнила еще и тем, что, мол, это будет не просто встреча, а настоящая читательская конференция, все, кто придет, хорошо знают Казакова…
И вот Вадим Федорович, выйдя из метро, шагает по залитой солнцем улице. Небо по-весеннему чистое, снег поскрипывает под ногами прохожих, из ртов вырываются облачка пара. Конец февраля, наконец-то в Ленинград пришла настоящая зима, с солнцем, морозами, снегом. Железобетонный забор, вдоль которого он идет, dесь искрится изморозью. С каждой голой ветви деревьев свисают тонкие сосульки, стоит подуть ветру – и они с мелодичным звоном обламываются, падая в припорошенный копотью снег. Этот звон необычен, он напоминает Казакову Андреевку с ее крещенскими морозами и вьюгами. В сосновом бору за старым клубом тоже можно услышать такой перезвон…
В проходной его встретила молодая женщина в длинной светлой, с поперечными полосами шубе и белых высоких сапожках, на голове – серая шапочка крупной вязки.
– Вадим Федорович? – Она с улыбкой протянула тонкую белую руку. – Лариса Васильевна Хлебникова… К удивительному поэту Велимиру Хлебникову не имею никакого отношения…
Голос у нее звучный, на круглом белом лице влажными вишнями блестят черные выразительные глаза.
– Но стихи вы пишете, – заметил Вадим Федорович.
– Как вы догадались? – удивленно воззрилась на него Хлебникова.
Этого Казаков и себе самому бы не смог объяснить – иногда вдруг, будто по наитию, он точно определял возраст человека, его профессию, семейное положение… Это получалось как-то само собой, без всякого усилия с его стороны. А когда он, уверовав в свой дар предвидения, стал в одной компании вещать на эту тему, то с позором сел в калошу! Даже близко не угадал, кому сколько лет и кто что из себя представляет…
Встреча прошла хорошо. Приятно, когда твои книги знают, от души говорят о прочитанном, даже не обижаешься, если и покритикуют. Слушать одни дифирамбы тоже скучно. Кое с кем из читателей Вадим Федорович даже поспорил: почему он должен писать так, как они хотели бы? Почему обязан все разжевывать для читателя? А если ему хочется заставить его не только переживать с героями, но и задуматься над проблемами, поднятыми в романе? Это куда интереснее, чем выдавать готовые рецепты на все случаи жизни. Кстати, такие книги не очень-то и читают…
Возвращаясь к остановке метро вместе с Хлебниковой, возбужденный встречей, Казаков предложил ей пройтись пешком. Разговором он остался доволен, о чем и сказал своей спутнице.
– А вы знаете, я не читала ни одной вашей книги, – призналась она.
– И пригласили на встречу?
– Это они, читатели, насели на меня… Конечно, я вашу фамилию слышала. Вы не обижайтесь, я просто не люблю современную литературу. Мне по душе Камю, Фолкнер.
– А Лев Толстой, Достоевский, Шолохов? – перебил Вадим Федорович.
Ему не раз приходилось слышать, что современная советская литература неинтересна, читать нечего. «Деревенщики», дескать, давно приелись, потом, ничего значительного за последние годы они не создали. А захваленные прозаики и поэты или тоже исписались, или и не были никогда такими уж талантливыми?..
– Школьную программу я хорошо знаю, – улыбнулась Хлебникова. – Может, зря нас в школе и институте заставляют читать классиков, писать по их произведениям сочинения… Ведь все, что делаешь из-под палки, вызывает, например, у меня внутренний протест. Разумеется, потом я заново перечитала «Войну и мир», «Преступление и наказание», «Тихий Дон»… Но это все-таки классика, а я говорю о современной советской литературе. Почему так?
– Потому что не читают, – с горечью ответил Казаков.
– Вы скажете, мало написано пустых, бездарных книг, которые расхвалены критикой? Радио, телевидение, статьи в газетах – все кричат, какой это талантливый роман, а я не могу его читать. Скучно! Вот и думаешь: или я дура, или меня нагло дурачат…
– Наверное, вы правы, – сказал Вадим Федорович. – Но, чтобы отличить плохое от хорошего, талантливое от серого, все равно нужно читать и то и другое.
– Я давно уже не верю нашей критике.
– Я тоже, – улыбнулся он.
– Кстати, когда я готовила эту встречу, то почти не нашла в библиографии никаких материалов о вас.
Казаков промолчал.
– Почему о вас не пишут?
– В журналы я свои романы не предлагаю – они им не нужны, – с горечью вырвалось у него. – А критики чаще всего пишут о журнальных публикациях.
– Посылайте свои книги известным критикам!
– А вот этого я не делал и никогда не буду делать, – твердо ответил Казаков.
Все это знакомо Вадиму Федоровичу – не раз он точно такие же слова слышал от других. Огульно отрицая всю современную советскую литературу, люди косвенно задевали и его, Казакова. И потом, это неправильно, есть в России замечательные писатели и поэты, их книги не стоят на полках в библиотеках, за ними очереди в книжных магазинах. В Лавку писателей поступают повести и романы современных зарубежных писателей, иногда раскроешь книжку и, с трудом прочтя несколько страниц, навсегда закроешь… Поток сознания… Смешение в романе всех стилей, сознательное искажение действительности, желание поразить, ошеломить читателя своей необычностью – вот, дескать, я какой, не похожий ни на кого! Писатели экспериментируют, стараются быть непохожими на других. Может, это необходимо для развития литературы, но читать такие книги трудно. Жизнь, действительность, суд потомков выбирают из всей этой мешанины только поистине гениальное, талантливое, и такие книги живут века и будут жить, пока существует на земле разум.