Витька с Чапаевской улицы, стр. 52

— Зачем так долго… — пробормотал Сашка. Ему стало неловко. Он видел, что Верочка все принимает всерьез. И потом, у нее такие чистые и доверчивые глаза. И вообще она симпатичная. Не такая красивая, как Принцесса, но ничего. Волосы темные, вьющиеся, чистый высокий лоб, припухлые губы. Платье, которое сшила тетя Клава, велико. Руки торчат из широких рукавов, как две бамбуковые палки.

Сашка в сущности был добрым парнем, и ему стало стыдно, что он так беспардонно обманывает хорошую доверчивую девчонку. Он даже подумал, что не лучше ли, пока не поздно, положить часы и нож на место — пусть все будет, как раньше… Но тут же вспомнил про деньги, которые украл Ленька Золотой Зуб. Поди докажи рассвирепевшей хозяйке, что это не его, не Сашкина, работа… Нет, уже отступать поздно…

— Я побежал, — сказал Сашка и, забросив рюкзак за плечи, неловко сунул девчонке свою шершавую ладонь.

Он действительно прибежал на вокзал. На первом пути под парами стоял воинский эшелон. Со всех сторон к теплушкам спешили бойцы. У многих в руках котелки с водой. Бойцы передавали котелки товарищам и вскакивали в вагоны. Вдоль состава шел командир с двумя шпалами и торопил опаздывающих. Рявкнул паровоз, и эшелон тронулся. Несколько бойцов вскочили в теплушки на ходу.

Сашка подождал, пока эшелон ушел, и спрыгнул с перрона на полотно. На третьем пути стоял еще один состав, и тоже под парами. Только шел он совсем в другую сторону. Не на фронт, а в глубокий тыл. На Урал. В вагонах и на платформах — громоздкое заводское оборудование, станки, подъемники.

Сашка оглянулся и юркнул под вагон. На той стороне он подошел к четырехосному пульману и три раза свистнул. Тяжелая дверь немного отъехала в сторону. Из щели высунулся Ленька Золотой Зуб.

— Ну как там, поднялся шухер? — спросил он.

— Пока тихо.

— Давай сюда торбу.

Сашка снял мешок и передал Леньке.

— Толстая Клавка лопнет от злости! — засмеялся тот. — Сунется в комод, а грошей-то нема…

— И часов, — вздохнул Сашка.

В щель высунулась еще одна лохматая светлоглазая голова. Сморщив нос, голова мастерски сплюнула сквозь зубы поверх Сашкиной головы.

— Умеешь по фене ботать? — спросила голова.

— По чему? — удивился Ладонщиков.

— Он же бревно, — хмыкнула голова.

— Научится, — сказал Ленька.

— Я способный, — подтвердил Сашка. — В нашем городе действовала шайка «Черный крест». Я там был чуть ли не за атамана. Когда нас замели, меня мильтоны раз пять допрашивали — ничего им не сказал.

— Да что толковать, свой в доску, — сказал Ленька.

Вагон дернулся и пошел. Сашка, держась за железную станину, семенил рядом. Лицо у него было жалкое: он понял, что его могут не взять. И рюкзак у них в вагоне. А куда теперь он пойдет после всего, что случилось? Ни за что в жизни он не хотел бы снова показаться на глаза ребятам…

А того не понимал Сашка Ладонщиков, что это была последняя возможность остановиться, плюнуть на рюкзак с барахлом, вернуться к ребятам и все рассказать. И они бы его простили. Ведь на их глазах Сашка постепенно превращался из честного парня в мелкого воришку. Ребята простили бы Сашку, потому что чувствовали себя в ответе за него. Ведь и они были повинны в том, что он стал таким: сквозь пальцы смотрели на его воровские вылазки за продуктами.

Остановись, Сашка Ладонщиков! Пусть эти чужие тебе парни уезжают на край света, тебе-то что? И ох, как пожалеешь, что сел в этот поезд!

— Ну чего вы? — ныл Сашка, шагая рядом с вагоном. — Говорили — возьмете, а сами… Лень, дай руку?

— Мое слово — закон, понял? — сказал Череп.

— Что я, против, что ли?

Дверь отъехала еще немного. Череп — крепкий парень лет восемнадцати — схватил протянутую Сашкину руку и втащил его в вагон.

— До свиданья, мать родная… — визгливым голосом завопил Ленька Золотой Зуб. — А твой сыночек уезжает и вернется ли домой?..

Тяжелая дверь пульмана с грохотом закрылась за Ладонщиковым. Раскачивались, скрипели старые вагоны, скрежетали на стыках стрелок колеса. Поезд набирал скорость. Он увозил Сашку в далекие незнакомые края. Что сулит ему эта длинная дорога?..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДВЕ ВСТРЕЧИ.

Скандал разразился вечером на следующий день. Тетя Клава, прижимая к груди вытащенное из комода белье, появилась на пороге своей комнаты. Лицо потерянное, глаза пустые. Ребята сидели за столом и пили чай с земляникой. На большом, желтом столе тоненько пел самовар. Солнце только что зашло, и на белой русской печи суетился желтый зайчик.

— Коровушку мою украли, — шепотом сказала тетя Клава и прислонилась к косяку.

— Коровушку? — удивилась Верочка.

— Ироды проклятые, украли коровушку… Чтоб их громом разразило, чтоб глаза у них, окаянных, лопнули!

— Разве у нее была корова? — тихо спросил Коля Бэс.

— Я не видел, — ответил Витька.

— У вас ведь не было коровы, — сказала Верочка. — Одни куры.

— Все как есть украли-унесли… — все громче говорила тетя Клава. — Серебряные ложечки… Золовка на день рождения подарила. Семь годков лежали в комоде — утащили, проклятые. Петенькины часы — тоже. Уходил на фронт — наказывал беречь. Ему их на работе преподнесли в праздник. С надписью. Пожалел, не взял с собой на фронт… Что же это, люди добрые, творится на белом свете?! Все перерыли, вражьи сыны… Кто?! Кто?!

Лицо тети Клавы стало багровым, в глазах заблестели слезы. Голос становился все громче, пронзительнее. Даже в ушах зазвенело. Ребята сидели подавленные и чувствовали себя виноватыми.

— Неужели Сашка? — сказал Витька.

— Что ты такое говоришь? — возмутилась Верочка. — Саша, может быть, уже на фронте… Фашистов бьет, а ты?!

— Пожалела несчастных сирот, приютила на свою голову… — уже не говорила, а кричала тетя Клава. — Дура я старая! Зачем продала коровушку? Не сто же у меня рук? И фабрика, и корова, и дом? Думала, вернутся мои Петенька и Коленька — и снова купим коровушку. Говорили умные люди: положи, Клавдия, деньги на книжку, ан нет, не послушалась! Завернула в бумажку и в комод спрятала… Разве думала я, что в моем доме заведутся воры?

— Это очень неприятно, тетя Клава, но мы ничего не знаем, — сказал Коля.

— Отдайте мои деньги! Кто еще мог, кто?! Не доводите до греха… Отдайте добром!

— Как вы можете так, тетя Клава? — побледнев, сказала Верочка. — Среди нас нет воров! Нельзя так не верить людям… Вы как следует поищите свои деньги и найдете… И ложечки и часы… — Верочкин голос дрогнул. — Да-да, и часы! Давайте все вместе поищем. Они куда-нибудь завалились.

— В самую душу мне плюнули… Ладно — деньги, какая им теперь цена? Я ведь вас, как родных… А вы?!

Тетя Клава уткнулась в глаженое белье и горько заплакала. Ребята молча сидели, боясь взглянуть друг на друга. Верочка кусала губы, сдерживаясь, чтобы тоже не зарыдать. И тут из другой комнаты появилась квартирантка. Двое большеглазых мальчишек прижимались к ее коленям. В руках у женщины полированная желтая шкатулка.

— Это он, Клавдия Ивановна, — сказала она. — Леша. Больше некому. Я уходила в магазин, а он домой пришел… Я знаю, это он.

— Вот видите, — сказала Верочка, — а вы накричали на нас.

Тетя Клава вытерла наволочкой глаза и посмотрела на квартирантку.

— Зачем он так? — всхлипнув, спросила она. — Ведь я к нему, как к родному…

— Это все война, Клавдия Ивановна… Раньше он был другой. За несколько месяцев совсем отбился от рук. Не справиться мне было с ним одной. Связался с дурной компанией. Злой стал, жестокий. Дома неделями не бывает. Меня ни во что не ставит… Я просто не узнаю его.

— А может быть, вы в другое место положили и забыли? — сказала Верочка. — Моя тетя тоже так: положит, а потом ищет-ищет.

— Чем я бога прогневила? — сказала тетя Клава. — За что на меня такие напасти?

Квартирантка протянула тете Клаве шкатулку.

— Возьмите, Клавдия Ивановна… Тут деньги, золотое обручальное кольцо, часики… Больше у меня ничего нет.