Тайна Мертвого озера, стр. 18

Наконец в 1968 году Севастьянов решился поехать в СССР. Конечно, он не отказался выполнить пустяковую просьбу старого приятеля — написать его знакомому коротенькое письмо… Он уехал, а «граф» загадал: если все обойдется благополучно, то есть и у него надежный шанс попасть на бывшую Родину…

После возвращения Севастьянова из СССР Гриваков больше не мог уже ни о чем другом и думать, кроме своей поездки туда. Пришлось посвятить в свою тайну Николая Семеновича, а через него выйти на одного из правительственных чиновников, имеющих отношение к оформлению выезда из страны. Призрачный блеск бриллиантов ослепил и Севастьянова и чиновника — они оба стали помогать «графу». Дважды оформлялись документы Гривакову, который должен был поехать в СССР вместо Севастьянова, и оба раза в самый последний момент нервы сдавали и он отказывался. И вот из России пришло тревожное письмо от сестры Севастьянова, что у нее плохо со здоровьем, если сможет Николай Семенович, то пусть поскорее приезжает, а то больше никогда не увидит ее… Севастьянов предупредил, что это последняя возможность, срок вызова истекает, чиновник — он тоже потомок белоэмигрантов — торопил: дескать, может случиться, что его переведут в другой отдел…

И «граф» решился, тем более что договор оставался в силе. За годы знакомства с Николаем Семеновичем он изучил его привычки, да и внешне они походили. Все до приезда на турбазу «Солнечный лотос» шло, как говорится, без сучка и задоринки, и вдруг — нелепая встреча с Клавой!.. После того как сорвалось на нее покушение, он в страхе и впрямь уже хотел было удрать отсюда на юг, но потом взял себя в руки. Без термоса с бриллиантами он никуда не уедет!

Лепков трусил, даже в лице менялся, когда «граф» к нему наведывался. Без споров выложил несколько тысяч рублей, — Гриваков в 1943 году передал ему на сохранение немало золотых вещей, — но посоветовал поскорее отсюда убираться, толковал про какого-то корреспондента, который заинтересовался его партизанским прошлым.

Проклятое озеро не отдавало сокровище. До посинения нырял и нырял в маске с ластами и подводным ружьем Гриваков, а цинковой банки не находил, сто раз проделал тот самый ночной путь от большой сосны к берегу, но подвела двухголовая сосна, даже пня от нее не осталось! Лида только удивлялась: весь день не вылезает из озера, а ни одной щуки не подстрелил…

И как назло луна на небе не всходит, — может, по ней можно поточнее определить место? Тоже сомнительно…

Накинув на плечи теплую куртку, продрогший Гриваков сидел на пне у костра и мрачно смотрел на озеро: почему оно не хочет отдать бриллианты? Уж не месть ли это мертвых?..

— Чего не ешь? — спросила Лида. — Невкусно?

Он зачерпнул жидкого варена алюминиевой ложкой из закопченного котелка, небрежно похвалил, достал из сумки бутылку коньяка, ножом открыл банку шпрот. Лида аккуратно разложила на расстеленной на траве клетчатой льняной скатерти нарезанный хлеб, огурцы и помидоры, принесла с озера опущенные в воду две бутылки пепси-колы. Гриваков разлил в пластмассовые стаканчики коньяк, приготовил два бутерброда со шпротами. Золотистая капля прованского масла запятнала чистую скатерть.

— Тебе нравится здесь? — выпив, спросил он.

Лида запила коньяк пепси-колой, подняла на него повлажневшие большие глаза.

— Хочется выкупаться, а я чего-то боюсь, — раздумчиво произнесла она, переведя взгляд на зеленоватую безмятежную поверхность озера. — Будто кто-то огромный там прячется и ждет… Так красиво кругом и почему-то тревожно.

Он еще налил себе коньяка, залпом выпил и, глядя в глаза женщине, глухо уронил:

— Мертвые хватают живых… А я не боюсь их, эй вы, утопленники, слышите, и не боюсь вас! — Он вскочил на ноги, сбросил рубашку, брюки и в бордовых плавках с разбегу бухнулся в воду, взметнув хрустальные брызги. Долго плавал, фыркал, выбравшись на берег, обтерся махровым полотенцем, повесил его на сук, снова присел к скатерти и налил себе коньяку.

— Чудной ты, — сказала Лида. — Какие утопленники?

— Это озеро называется Мертвым, — вяло ответил он, закусывая бутербродом.

— Я здесь больше не буду купаться, Коля, — помолчав, произнесла женщина. — Поищем другое место?

— Мое место здесь, — наливая в стаканчик, сказал он.

— Ты мне рассказывал про Канаду, — заговорила о другом Лида. — Я читала какую-то книжку, забыла название, там непроходимые леса, реки и много бобров… Ты видел бобров?

— Бобров? — переспросил он — Нет, не видел.

Бобры отлично под водой плавают, а ему не хватает воздуха, да и глубина тут оказалась больше пяти метров. Все исползал на коленках, и видимость приличная — озеро-то светлое, — а цинковой банки не видно. Найти ее никто не мог, здесь рыбу редко ловят и не купаются, тогда где же она, проклятая? Неужели он с риском для жизни приехал сюда с другого края земли, чтобы воспаление легких схватить и уехать ни с чем? Об этом было страшно и думать, он чувствовал, что банка где-то здесь, близко. Еще повезло, что теплынь, солнце, но на глубине вода холодная. Он нырял в шерстяном костюме, а надо было бы купить костюм аквалангиста… Боже, как же он раньше не додумался: нужно достать акваланг! С аквалангом он прочешет все озеро вдоль и поперек! Он видел в спортивных магазинах — Лида любила по дороге останавливаться и заходить даже в маленькие сельские магазины — поролоновые костюмы и полный набор для аквалангиста…

Сколько же можно торчать на этом проклятом озере? От ныряния у него звенит в ушах, давит на виски, пальцы рук сморщились, побелели.

— Лида, хочешь меду? — вдруг спросил он. — У меня тут есть знакомый пасечник, не очень дорого возьмет.

— Поедем! — обрадовалась она.

Но в планы «графа» не входило брать ее с собой: после встречи с Клавой он стал осторожным и старался нигде не показываться. Продукты у них были, а за хлебом, молоком, картошкой он пару раз поздно вечером наведался к Лепкову. Единственная ниточка, связывающая его с миром, — это пасечник. Ему и поручит Гриваков купить акваланг и костюм, мужик он прижимистый, но даже не пикнет: и десятую часть не вернул Гривакову из того, что тот отдал ему на хранение. Но бог с ним, бриллианты еще можно провезти с собой, — они много места не займут, — а золотые вещи на таможне могут обнаружить.

— А палатка, вещи? — сказал он. — У меня в лопухах коньяк припрятан. Не годится все без присмотра оставлять, да ты не волнуйся, я скоро.

— Сколько мы здесь? Неделю? И ни одной души не видели.

— Я тебе лучшего меда раздобуду. — Он погладил женщину по округлому плечу. — Целую трехлитровую банку.

Поцеловал, быстро оделся, завел машину и скрылся, будто растворился в пышных прибрежных кустах. Еще какое-то время слышен был ровный гул мотора, потом стало тихо. Женщина вздохнула и улеглась на нагретый надувной матрац.

15. ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПЕНСИОНЕР

Кузьма Данилович ничуть не удивился, когда ему почтальонша принесла бумагу из райвоенкомата, где предлагалось в среду к 12.00 явиться к капитану Ильину Н. Д. Дело в том, что Лепков с полгода как хлопотал, чтобы ему, как бывшему партизану, предоставили персональную пенсию. Директор совхоза дал свое ходатайство, вроде все справки и документы собраны, по-видимому, дело идет к тому, что он скоро станет персональным пенсионером, будет бесплатно ездить по своему району на транспорте, иметь раз в год железнодорожный билет туда и обратно, хоть на Камчатку! И без этих привилегий хорошо жил Кузьма Данилович, да вот беда — чем больше получал денег, тем больше их хотелось… И тогда, в 1941-м, купили его Гриваков и Барк деньгами да бесплатными продуктами, пообещали после окончательной победы над Советами отрезать ему изрядный кусок земли с березовой рощей в придачу. Сколько помнит себя Кузьма Данилович, он всегда деньги любил, всю жизнь старательно копил их. В подвале у фундамента вырыт тайник, где уж который год хранится в дубовой кадушке клад. В полиэтиленовых пакетах завернуты золотые вещи, серебряные ложки-вилки, подстаканники, в отдельном пакете — заработанная у немцев «ост-медаль», парабеллум с несколькими пачками патронов, Гриваковские ценности он давно считал своими и не собирался возвращать. Часть золота и серебра он после войны продал в городе, но кое-что еще осталось… У Лепкова самый большой дом в поселке, холодильник, цветной телевизор, на сберкнижках кругленькая сумма. И пчелами занялся потому, что за мед платят хорошие деньги. Пчелы сейчас — золотое дно. Каждую зиму ездит он с полными кадушками в Ленинград и, надев белый фартук, торгует на Некрасовском рынке янтарным тягучим медом. Додумался заворачивать прямо с сотами в целлофановую пленку по сто — двести граммов — такие пакетики люди охотнее берут, цена-то та же, но на вид всем кажется дешевле. У него и в неурожайные годы доход: покупает в сельмаге мешок сахару, делает для пчел сироп, а они перерабатывают его на мед. Поди отличи сахарный мед от цветочного!