Солнце на стене, стр. 74
— Такой уж у него характер.
Володька достал из кармана складень, нажал защелку, и лезвие, блеснув, выскочило.
— Такую штуку нигде не купишь… — сказал он.
Я кивнул ему и пошел дальше. Биндо догнал и протянул нож.
— Подарок от Володьки Биндо…
Он смотрел на меня своими светлыми глазами и, как всегда, насмешливо улыбался. Но я почувствовал, что, если откажусь, Володька мне этого никогда не простит. Да и с какой стати отказываться? Я взял нож, полюбовался и положил в карман.
— Спасибо, — сказал я. — Мне очень нравится этот нож.
Парень с любопытством смотрел на нас. Увидев, что я положил нож в карман, он недовольно пробурчал:
— Я ж тебе, скотина, за него пятерку давал! А ты какому-то…
— Дай с человеком поговорить! — оборвал Биндо. — Помнишь, насчет арматурного цеха мы с тобой толковали? Ты ведь теперь бригадир…
— А что?
— Я не жалуюсь, ребята ко мне в механическом нормально относятся, не наступают на пятки. И филин… ну, этот мастер, не зыркает, как раньше.
— А ты сомневался.
— Этот…
— Красивенький, — подсказал я.
— Правильный такой парнишка… Салажонок! Он толковал насчет вашего цеха… Говорит, хорошие токари требуются.
— Я могу поговорить с начальником, — сказал я.
— У меня ведь пятый разряд.
— Такие токари на дороге не валяются, — сказал я.
— Ты идешь или нет? — ежась на ветру, позвал парень.
— Кореш мой старинный, — сказал Володька. И, сунув мне руку, ушел.
В нашем окне свет. Занавеска задернута. А вдруг она там… Я подхожу к окну и заглядываю: на койке, опустив голову, сидит Шуруп и лениво перебирает струны гитары.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я стою у толстой белой колонны кинотеатра «Спутник» и жду Олю. Здание пединститута напротив. Я слышал, как прозвенел в институтских коридорах последний звонок. Лекции закончились. Высокая коричневая дверь то и дело хлопает под могучим напором ветра. Парни и девушки с разноцветными сумками и папками выходят на улицу. У одного из студентов полосатой птицей выпорхнул шарф и, взлетев в воздух, зацепился за ветви тополя. Парень положил на землю портфель и полез на дерево.
А вот и Оля… Ветер набросился на ее прическу, разлохматил. Она подошла к автобусной остановке.
Я встал сзади. Оля меня не видела. Вот так, будто совсем незнакомые люди, мы стояли неподалеку друг от друга.
На скамейке сидели два парнишки лет по семнадцати.
Один из них подмигнул другому и негромко сказал:
— Учись, как надо действовать… Сейчас закадрю!
Он поднялся, обеими руками поправил на голове серую кепчонку и расхлябанным шагом подошел к Оле. Ветер дул в ту сторону, и я не расслышал, что он сказал и что ему ответила Оля. Парень потоптался возле нее и со смущенной физиономией вернулся на место.
— Отшила? — спросил первый.
— Она, оказывается, глухонемая…
— Я на пальцах умею, — сказал первый и тоже поднялся, но я крепко взял его за плечо и посадил на место. Они оба вытаращили на меня глаза.
— Вы что-то хотели нам сказать? — спросил второй.
— Хочу вам дать один совет, — понизив голос, сказал я. — Никогда не приставайте на улице к незнакомым девушкам. Это может когда-нибудь плохо кончиться…
Не знаю, пришелся ли им мой назидательный совет по душе или нет, но тут подошел автобус и я вслед за Олей вскочил в него. Взяв два билета, я один протянул ей. Секунду мы смотрели в глаза друг другу, ее губы дрогнули в улыбке.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Куда ты — не знаю, а я — к тебе, — сказала она.
Мы бродили по городу, и ветер, как верный страж, повсюду сопровождал нас. В осеннем парке скучно и пусто. Ни одного человека. Волны со свинцовым блеском выплескиваются на берег. Идешь по набережной, и холодные брызги летят в лицо.
Над крепостным валом застыли синие и узкие, как гигантские веретена, тучи. Ветер стучал в парке голыми ветвями, и этот унылый стук был печальным.
Оля подняла осиновый лист, твердый, с ржавчиной по краям. Понюхала и раскрыла ладонь: лист взмыл вверх и немного погодя опустился далеко от берега в воду.
— Какой пустынный парк, — сказала она.
Парк просвечивается насквозь. Черные и коричневые стволы, охапки листьев под ногами. Примолкла карусель, клиньями застопорены лодки-качели. Осенний парк напоминает кладбище.
Смахнув желтые листья, мы сели на скамейку.
— Ну, что ты на меня смотришь такими глазами? — спросила она. — И молчишь?
— Я жду, что ты скажешь. Давно жду…
— Помнишь, мы были на кладбище? Там похоронен поручик Синеоков, убиенный в первую мировую войну… Старая женщина до сих пор приносит на могилу гладиолусы. Я бы так не смогла.
— Бог с ними, с гладиолусами, — сказал я. — Что произошло, Оля?
— Ангелы зовут это небесной отрадой, черти — адской мукой, а люди — любовью… Это сказал Гейне.
— Прости, но мне очень интересно, что скажешь ты?
— Андрей, ты помнишь хотя бы одно стихотворение?
Я понял, что вот-вот сорвусь… Вот откуда ветер дует… Сергей Сергеевич! Как это он тогда говорил? Разрыв в культуре, интеллектуальное несоответствие… Интересно, про монтажку, которой я грозился отлупить Олиного ухажера, он рассказал?..
Я почувствовал прикосновение ее руки.
— Не злись… — сказала она. — Он здесь ни при чем.
— Тогда кто же?
— Никто.
— Я приезжаю к тебе в Бабино, мчусь в Печоры… Мы расстаемся как самые близкие люди. Ты уезжаешь на практику, я пишу тебе каждый день, жду встречи. Ты приезжаешь на неделю раньше и ни гу-гу! Месяц я слоняюсь вокруг твоего дома, института, звоню, а ты прячешься от меня… Или ты смеешься надо мной, или ты…
Я перевел дыхание и замолчал.
— Говори, не стесняйся!
— Вот что, — сказал я, усаживаясь рядом. — Мне все это надоело до чертиков… Пойдем завтра в загс. Если будешь сопротивляться, я тебя украду…
— Ты ведь хотел сказать, что я — взбалмошная девчонка, пустая кокетка? Ты это хотел сказать? Или еще хуже? Может быть, ты и прав… Зачем тогда жениться на такой дурочке и тем более похищать?
— Действительно, зачем?
— Сиди спокойно и внимательно слушай… Когда ты уехал со своими друзьями, я много думала… Ты умный, Андрей, и должен меня понять… Я не знаю, люблю ли тебя. А встречаться просто так, чтобы убить время, не хочу… Да и ты не захочешь этого. Не такой ты человек. Одно я уже поняла: тебе нужно все отдавать до конца или… ничего… И, ради бога, не думай, что причина в нем… Только во мне!
Лицо у нее бледное, губы упрямо сжаты. Я сидел рядом и ничего не мог поделать. Я чувствовал, что моя Оля снова уходит от меня, как вода из сита. Я схватил ее за плечи и повернул к себе.
— Ты ведь гордый, Андрей? — сказала она голосом, от которого у меня защемило в груди. — Ты не будешь ходить за мной по пятам? Не будешь ждать у института? И не будешь звонить?
— Ну, а думать о тебе можно?
— Я сама не знаю, что со мной творится… Не нужно нам сейчас встречаться. Понимаешь, не нужно! Так будет лучше. Может быть, через неделю или месяц я сама к тебе прибегу…
— А если нет?
— Мне необходимо побыть одной… Разобраться хотя бы в себе.
Что должен в таких случаях делать влюбленный мужчина? Упасть на колени, целовать ручки и прерывающимся от волнения голосом говорить о своей неугасимой любви?.. Или повернуться и с гордо поднятой головой уйти, насвистывая: «Не кочегары мы, не плотники…»?
— Ты подумай, это правильно, — сказал я. — А мое дурацкое заявление насчет загса не принимай всерьез… У меня идиотская привычка: чуть что — сразу в загс… Если бы ты знала, скольким девушкам я предлагал!
— И все отказывались?
— Как бы не так! — развязно продолжал я и даже выдавил из себя самодовольную улыбку. — Прибегали все до единой… Ты вот первая заартачилась…
— Ты, наверное, тысячу раз женат? — сказала она.
— У меня есть против этого бедствия петушиное слово… В загсе я в самый ответственный момент кричу петухом… Ку-ка-ре-ку-ку! И нас не записывают.