Солнце на стене, стр. 45

После трудного, изнурительного похода клянешься, что хватит, наелся досыта! А потом проходит время и уже не помнишь, как неделю сидел на одних сухарях, как кусали тебя разные ядовитые паразиты, как падал на землю и никакая сила не могла тебя оторвать от нее. Не помнишь этого… Зато помнишь теплые ночи и ухмыляющийся с неба месяц, прохладу горных ручьев, лижущих твои распаренные ноги, закат на берегу заросшего камышом и осокой озера.

И эти Белые горы останутся в памяти. И величественный орел, неподвижно застывший на скале.

Натертые плечи, сбитые ноги, порезанные руки — все это проходит. Тело не помнит усталости, а память всю жизнь хранит увиденные романтические картины.

Вольт остановился и, подождав меня, сказал:

— У пещер еще нет названия… Давай придумаем?

— Мы пришли? — спросил я.

— Ты устал?

— Придем на место — посмотрим на эти чертовы пещеры, тогда и будем думать о названии…

— Вот они, пещеры, — сказал Вольт. — Перед тобой.

Вольту не терпелось отправиться на разведку, но я отговорил. Пещеры никуда не денутся, а вот об ужине и ночлеге необходимо позаботиться, пока светло.

— Что хочешь на ужин? — сказал Вольт. — Куропатку, зайца или горного козла?

Я был согласен на все. Вольт Петрович взял ружье, патроны и отправился в горы. А я достал топор и принялся рубить кустарник. Палатку сегодня не нужно натягивать: переночуем в пещере. А вот на голый каменный пол необходимо веток набросать. Для костра пойдет валежник, которого достаточно вокруг.

Раздался выстрел. Обрадованное эхо заходило-загуляло по горам. Отливающий бронзой орел встрепенулся, сорвался со скалы и полетел прочь. Орлу не понравилось наше бесцеремонное вторжение в его спокойные владения.

Вольт возвратился через час с двумя куропатками. Второй выстрел я услышал незадолго до его прихода. Он сказал, что дичи здесь хватает. И еще он обнаружил поблизости горный ручей, где вода чистая и холодная. Это было кстати. Я взял брезентовое ведро и пошел к ручью, а Вольт стал ощипывать куропаток.

Мы лежим на разостланной палатке. Дым от костра то кружится на одном месте, то спиралью ввинчивается вверх, то нахально лезет в глаза и нос. За пределами досягаемости тоненько звенят комары. Звезды, мерцая над скалистой грядой, смотрят на нас. В отблеске небольшого пламени чернеет вход в пещеру, где нам предстоит провести эту ночь. Но мы не спешим укладываться. После доброго ужина не хочется двигаться. Приятно просто лежать и смотреть на огонь. Вот так же десятки тысяч лет назад у огня сидели люди в шкурах и вели свои скупые разговоры. О чем они беседовали? О суровой жизни, об охоте, о женщинах… Была ли тогда любовь?

— На заре человечества, во времена верхнего палеолита на этом самом месте у костра сидел молодой чернобородый охотник и, положив руку на толстую суковатую дубинку, думал о женщине, которая пробудила в нем чувство… И, взяв твердый осколок горной породы, он стал в этой самой пещере вырубать на стене изображение своей любимой…

Эти слова произнес Вольт Петрович. Он с усмешкой смотрел на меня. Значит, действительно можно мысли читать на лице. Об этом самом только что думал я…

— А вы любили когда-нибудь? — спросил я.

— Почему ты стал называть меня на «вы»?

Действительно, почему? Мы с ним перешли на «ты», когда я вернулся из армии. Кандидатская степень? Или должность начальника экспедиции? Ведь Вольту подчиняются десятки людей. И при них мне было как-то неудобно обращаться к нему на «ты».

— Ладно, начальник, — сказал я. — Ты был влюблен?

Вольт ногой придвинул к себе кривую сухую ветку и стал с треском разламывать на части. Подбросив в костер, взглянул на меня. В глазах мельтешили красные огоньки, и я не понял, загрустил он или развеселился.

— Я и сейчас люблю, — сказал он. И снова надолго замолчал. Он смотрел, не мигая, на огонь, и синеватый клок дыма запутался в его темно-русой бороде.

Не хочет говорить об этом… И тогда неожиданно для себя под негромкое потрескивание костра я рассказал ему про все: про поездку в Крякушино, про Олю, Марину, Кащеева. Вольт смотрел на красные тускнеющие угли.

Он не перебивал меня и ни о чем не спрашивал. И когда я умолк и думал, что вот сейчас мы поднимемся и пойдем в пещеру спать, он заговорил:

— Мы поженились, когда я был на третьем курсе. Она младше меня на два года и тоже училась в университете. Перед защитой диплома мы записались в одну экспедицию. Помнишь, я тебе рассказывал, как мы наткнулись в Самарканде на загадочную гробницу? Так вот, это тогда случилось… В экспедиции был один парень. Ленинградец. С филологического факультета. Молчаливый такой. Он был шофером и поваром одновременно. В экспедициях он и раньше бывал. По натуре бродяга. Ни с кем особенно не сближался, но дело знал хорошо, от работы не отлынивал. Вечерами у костра что-то в блокнот записывал. Стихи или прозу, я так и не знаю. Наверное, все-таки прозу. Я позже читал его очерки в «Комсомолке». Ничего не скажешь, способный парень… Я не знаю, кто виноват, что все так получилось. Наверное, никто. В общем, стала Лариса поглядывать на него с интересом. И случилось, что попали мы в одну партию. Конечно, я бы мог сделать так, чтобы он или Лариса остались на базе. Я был старшим в партии. Но я не стал этого делать. Не знаю, что тут сыграло роль: гордость или самоуверенность. А вернее всего и то и другое… Бывает, нам, мужчинам, нравится ходить по острию ножа. Почти месяц провели мы вместе. Четвертым был с нами Саша, мой однокурсник… Он сейчас на Севере. Вижу, Лариска моя совсем потеряла голову. Как тень ходит по пятам этого филолога. Ночью не спит, вздыхает. Мне бы поговорить с ней, ну придумать что-нибудь, а я и виду не подаю. Наоборот, оставляю их вместе, улыбаюсь, шучу. Этакий благородный болван! Вижу, и парень стал слоняться вокруг Лариски. Она к речке — и он за ней. Даже ночью бродил вокруг нашей палатки. Саша тоже заметил. Как-то намеками стал прояснять обстановку, но я на него набросился. Дескать, не твое собачье дело… Сашка обиделся и больше не стал ввязываться. А тут как раз нужно было двоих на базу послать. Образцы породы отвезти, да и продукты у нас кончились…

— И ты послал их? — спросил я. — Вдвоем?

— Я сам хотел с ним ехать… Но буквально перед отъездом Лариса поранила топором руку. Случайно или…

— И это был конец?

— Это возникло, как в небе божий гром, — сказал он. — Последние дни они ходили как лунатики. И ничего нельзя было сделать. Единственное — оставаться мужчиной.

— Что-то подобное уже было… — сказал я. — У Джека Лондона.

— Все в нашей жизни когда-то и где-то было… Все, мой друг, повторяется, как утверждают философы, по восходящей спирали…

— Они и сейчас вместе?

— Они были один год вместе, — сказал он.

— А потом?

— Он женился на другой…

— А она?

— Она любит его, я люблю ее… Типичный треугольник. Такое тоже часто случается.

— Слишком часто, — сказал я.

— Я больше не верю в тихую, безмятежную любовь, — сказал он. — Я только тогда понял, что такое для меня Лариса, когда она ушла…

— А если бы она тебя позвала, ты вернулся бы к ней?

Он поднялся, потянулся так, что хрустнули кости, и носком башмака пододвинул в умирающий огонь обугленную головешку.

— Спать, спать, — сказал он.

Забрал палатку и понес в пещеру. Немного погодя раздался его измененный каменными сводами голос:

— Она еще ни разу меня не позвала. Вот какая штука, Андрей…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В последние дни там, в экспедиции, в меня будто вселился бес. Я не находил себе места. Вольт отпустил меня домой на три дня раньше. Вертолет, самолет, скорый поезд — все это слилось в сплошную прямую, которая, словно стрелка компаса, вела к ней, к Оле Мороз. Последние две ночи я почти не спал. Я даже не запомнил соседей по купе. Какие-то бледные пятна вместо лиц. Движущиеся тени, чемоданы на верхних полках и бутылки кефира и пива на дрожащем столике. Мелькание деревьев за окном вагона, стук колес и свист ветра — все это еще окружало меня, когда я подъезжал к своему городу.