Страхи мудреца. Книга 2, стр. 80

Я пытался отрабатывать кетан, но никак не мог сосредоточиться. Пошел посмотреть на меч-дерево, и на какое-то время его грациозно колышущиеся ветви меня успокоили. Но потом я отвлекся, и перед моим мысленным взором снова предстала Вашет, отрезающая мне пальцы.

Я услышал три пронзительных удара колокола и отправился ужинать. Я стоял в очереди, сам не свой от усилия не думать о том, как мне искалечат руки, и тут обнаружил, что стоящие рядом адемы удивленно уставились на меня. Девочка лет десяти уставилась на меня с нескрываемым изумлением, а мужчина в красной одежде наемника смотрел так, будто я у него на глазах вытер задницу ломтем хлеба, а потом его съел.

Только тогда я сообразил, что напеваю себе под нос. Не то чтобы громко, но достаточно громко, чтобы стоящие рядом слышали. Вряд ли я напевал давно, потому что я поймал себя только на шестой строчке: «Беги из города, лудильщик».

Я умолк, потупился, взял себе еды и минут десять пытался заставить себя есть. Проглотил несколько кусков, и все. В конце концов я сдался и ушел к себе в комнату.

Я лежал в постели, перебирая возможные варианты выхода. Далеко ли я успею уйти? Сумею ли я найти убежище где-то поблизости? Получится ли украсть коня? А видел ли я лошадей тут, в Хаэрте?

Я достал лютню и немного поупражнялся брать аккорды. Мои ловкие пальцы, все пятеро, проворно бегали по длинному грифу лютни. Однако правая рука так и чесалась извлечь наконец звуки из струн. Это было так же глупо и неприятно, как пытаться целоваться одной губой, и вскоре я бросил это занятие.

Наконец я достал свой шаэд и закутался в него. Шаэд был теплый и уютный. Я как можно глубже надвинул на голову капюшон и принялся думать о том темном уголке Фейе, где Фелуриан собирала эти тени.

Потом подумал об Университете, о Виле и Симе. Об Аури, Деви и Феле. В Университете меня никогда особо не любили, и круг моих друзей был не так уж велик. Но на самом деле я просто позабыл, каково это — действительно быть одному.

Потом я принялся думать о своей семье. О чандрианах, о Пепле. О его текучей грации. О мече, который он держал в руке легко, как осколок зимнего льда. Я думал о том, как я его убью.

Я думал о Денне и о том, что сказал мне Ктаэх. О ее покровителе и о том, что я наговорил ей во время ссоры. О том, как она однажды поскользнулась на улице и я подхватил ее, ощутив сквозь одежду плавный изгиб тела выше бедра. Я думал о форме ее губ, о звуке ее голоса, о запахе ее волос.

И, наконец, я мягко перешагнул порог сна.

ГЛАВА 115

БУРЯ И СКАЛА

На следующее утро я проснулся с четким сознанием истины. Мой единственный выход из этой ситуации был через школу. Мне нужно показать себя. А значит, мне требуется освоить все, чему способна научить меня Вашет, и как можно быстрее.

А потому я поднялся в бледных предрассветных сумерках. И, когда Вашет вышла из своего каменного домика, я уже ждал ее. Нельзя сказать, что я сверкал глазами и держал хвост трубой, поскольку сон мой был полон дурных видений, однако я был готов заниматься.

Теперь я понимаю, что я, должно быть, создал у вас неверное представление о Хаэрте.

Хаэрт явно не был процветающей столицей. Он и городом-то мог считаться весьма условно. Так, поселочек.

Я говорю это не в уничижительном смысле. Большую часть своего детства я провел, путешествуя с труппой от одного маленького городка к другому. Мир наполовину состоит из крошечных общин, выросших вокруг какого-нибудь рынка на перекрестке дорог, ямы с хорошей гончарной глиной или на берегу речки, достаточно быстрой, чтобы вертеть мельничное колесо.

Иногда такие городки процветают. Иногда там плодородная почва и хороший климат. Некоторые живут благодаря товарам, которые через них возят. В таких местах зажиточность бросается в глаза. Дома просторные и содержатся в порядке. Народ дружелюбный и щедрый. Детишки упитанные и веселые. Там можно купить всякие излишества: перец, корицу, шоколад. В местном трактире подают кофе и хорошее вино, там играет музыка.

Бывают и другие городки. Городки, где земля скудная и истощенная. Городки, где мельница сгорела, а глина в яме иссякла много лет назад. Домишки там тесные и ветхие. Народ тощий и подозрительный, и богатство меряется мелкой, практичной меркой. Телегу дров купили. Второго поросенка завели. Закрыли пять банок черники.

На первый взгляд Хаэрт принадлежал именно к таким паршивым городишкам. Крошечные домики, сухая каменная кладка, там и сям — одинокая коза в загоне…

В большинстве стран Содружества — да, пожалуй, и во всех четырех краях цивилизации — семья, которая ютится в тесной хижине, довольствуясь всего несколькими предметами мебели, считается бедной. Почти нищей.

Но, хотя большинство виденных мною жилищ адемов были относительно тесными, они выглядели совсем не так, как хижины в захудалом атуранском городке, слепленные из земли и бревен, обмазанных глиной.

Дома адемов были сложены из прочного камня, подогнанного на редкость умело. В стенах не было трещин, которые могли бы впустить внутрь нестихающий ветер. Крыши не текли. Двери висели ровно — никаких потрескавшихся кожаных петель. Ни одного окна, затянутого промасленной овечьей кожей или просто закрытого деревянной ставней. Всюду стекло, вставленное плотно, что в твоей банкирской усадьбе.

За все время, что я провел в Хаэрте, я не видел ни одного открытого очага. Не поймите меня неправильно: сидеть у очага гораздо лучше, чем замерзнуть насмерть. Однако большинство таких очагов, сложенных из валунов или дешевого кирпича, коптят и отапливают небо. Они наполняют дом сажей, а легкие — дымом.

Вместо открытых очагов в каждом адемском доме стояла железная печка. Печка, весящая сотни килограммов. Печка, изготовленная из литого чугуна, которую можно натопить так, что она раскалится докрасна. Такая печка живет веками и стоит больше, чем крестьянин зарабатывает за целый год тяжкого труда. Некоторые печки были маленькие, предназначенные для того, чтобы отапливать дом и готовить на плите. Но видел я и печки побольше, с духовкой, в которой можно было печь хлеб. Одно такое сокровище впихнули в приземистый каменный домишко всего из трех комнат.

Коврики у них на полу были самые простые, но из толстой, мягкой, хорошо окрашенной шерсти. И полы под ними были не земляные, а деревянные, гладко отполированные. Освещались дома не какими-нибудь коптилками или лучинами. Всюду горели восковые свечи или лампы, в которых жгли качественное светлое масло. А как-то раз я увидел в дальнем окошке ровный красноватый свет симпатической лампы.

Именно последнее заставило меня осознать истину. Это не была горстка отчаявшихся людей, бьющихся за жизнь на голых горных склонах. Они не перебивались со дня на день, питаясь капустной похлебкой и в страхе ожидая прихода зимы. Это было преуспевающее и процветающее общество.

Более того. Невзирая на отсутствие сверкающих пиршественных залов и роскошных одежд, невзирая на отсутствие слуг и лепнины, каждый из этих домиков представлял собой небольшую дворянскую усадьбу. Все эти семьи были богаты, хотя богатство это использовалось скромно и практично.

— А ты как думал? — расхохоталась Вашет. — Что малая часть из нас, сумев заслужить алые одежды, тотчас убегает прочь и живет в безумной роскоши, а наши семьи тем временем пьют воду после мытья и мрут от цинги?

— По правде говоря, я об этом вообще не думал, — ответил я, озираясь по сторонам. Вашет начала учить меня мечу. Мы занимались этим уже два часа, и все это время она мне объясняла, какие существуют способы его держать. Как будто это младенец, а не кусок стали.

Теперь, когда я знал, что искать, я видел десятки адемских хижин, умело вписанных в ландшафт. Массивные деревянные двери были врезаны в утесы. Другие хижины вообще выглядели как нагромождения валунов. У некоторых на крышах росла трава, их можно было опознать только по торчащим наружу печным трубам. На одной из таких крыш паслась брюхатая коза, и вымя у нее болталось, когда она вытягивала шею, чтобы сорвать пучок травы.