Страхи мудреца. Книга 2, стр. 4

— Не смей! — она ткнула в меня пальцем. — Не смей со мной говорить так, словно я безмозглая деревенская дурочка! Я много такого знаю, чему в вашем драгоценном Университете не учат! Мне ведомы многие тайны! И я не дура!

— А ведешь себя как дура! — заорал я, срывая голос. — Ты даже не можешь заткнуться и выслушать меня! Я тебе помочь хочу!

Денна сидела, отгородившись ледяным молчанием. Взгляд у нее сделался жесткий и непроницаемый.

— Так вот в чем дело, да? — холодно сказала она. Ее пальцы теребили волосы, напряженные и неловкие от гнева. Она расплела косички, разгладила волосы, потом рассеянно принялась заплетать их снова, уже по-новому. — Тебя бесит, что я не хочу принимать твою помощь! Тебе кажется невыносимым, что я не позволяю тебе устраивать мою жизнь так, как ты считаешь нужным, да?

— Не знаю, может быть, тебе бы и не помешало, чтобы кто-то устроил твою жизнь! — отрезал я. — Сама ты до сих пор делала все сикось-накось!

Она по-прежнему сидела неподвижно, глаза у нее сделались бешеные.

— С чего это ты взял, что ты что-то знаешь о моей жизни, а?

— Я знаю, что ты так боишься подпустить кого-нибудь к себе вплотную, что не ночуешь в одной постели больше трех раз подряд! — сказал я, не соображая, что несу. Злые слова хлестали из меня, как кровь из открытой раны. — Я знаю, что ты всю жизнь только и делаешь, что сжигаешь за собой мосты! Я знаю, что ты решаешь все проблемы тем, что убегаешь прочь…

— А с чего ты взял, что твои советы стоят дороже ломаного гроша? — взорвалась Денна. — Полгода назад ты стоял одной ногой в канаве! С растрепанными волосами и тремя поношенными рубашками! На полтораста километров от Имре не найдется ни одного знатного человека, который согласился бы помочиться на тебя, если ты загоришься! Тебе пришлось проехать полторы тыщи километров, чтобы отыскать себе хоть какого-нибудь покровителя!

Лицо у меня вспыхнуло от стыда, от того, что она упомянула про эти три рубашки, и я снова взорвался.

— Да уж, ты права! — уничтожающе бросил я. — Ты-то устроилась куда как лучше! Уверен, твой покровитель на тебя охотно помочится…

— Ну, наконец-то мы дошли до сути дела! — воскликнула Денна, вскинув руки к небу. — Тебе не нравится мой покровитель, потому что ты можешь найти мне покровителя получше! Тебе не нравится моя песня, потому что она не такая, как та, которую ты знаешь!

Она потянулась за футляром от арфы. Движения ее были резкими и сердитыми.

— Ты такой же, как и все!

— Я просто хочу тебе помочь!

— Ты хочешь меня исправить! — отрезала Денна, убирая арфу в футляр. — Ты пытаешься меня купить. Устроить мою жизнь. Ты хочешь держать меня при себе, как ручную зверушку. Как собачку.

— У тебя нет ничего общего с собакой! — ответил я, улыбаясь ей ослепительно и враждебно. — Собака умеет слушать. Собаке хватает ума не кусать руку, предлагающую помощь!

Ну, и дальше наш разговор покатился под откос.

Тут я испытываю искушение солгать. Сказать, что все это я говорил в припадке неудержимого гнева. Что меня охватило горе от воспоминаний о моей погибшей семье. Я испытываю искушение сказать, что я ощутил вкус мускатного ореха и коринки. Все это могло бы послужить оправданием…

Но это были мои слова. В конечном счете, это я все наговорил. Я, и никто другой.

Денна отвечала мне тем же. Она была так же разгневана, уязвлена и злоязычна, как и я сам. Оба мы были горды, и рассержены, и переполнены несокрушимой юношеской самоуверенностью. Мы говорили такое, чего ни за что не сказали бы в других обстоятельствах, и, уходя оттуда, мы ушли разными дорогами.

Сердце у меня было огненное и жгучее, как раскаленный металл. Оно жгло меня изнутри, пока я возвращался в Северен. Оно пылало во мне, пока я шел через город и ждал грузового подъемника. Оно мрачно тлело, когда я прошел через дворец маэра и захлопнул за собой дверь своих апартаментов.

Лишь несколько часов спустя я остыл достаточно, чтобы пожалеть о своих словах. Я задумался о том, что я мог бы сказать Денне. Я подумал, что надо объяснить ей, как погибла вся моя труппа, о чандрианах…

Я решил написать ей письмо. Я все объясню, как бы глупо или невероятно оно ни звучало. Я достал перо, чернила и положил на стол лист хорошей белой бумаги.

Я обмакнул перо в чернильницу и попытался решить, с чего начать.

Мои родители погибли, когда мне было одиннадцать. Это была такая колоссальная, жуткая катастрофа, что она едва не свела меня с ума. За все эти годы я не рассказывал об этих событиях ни единой живой душе. Я даже ни разу не прошептал это вслух в пустой комнате. Я хранил эту тайну долго и ревниво, и теперь стоило мне подумать об этом, как она столь тяжко начинала давить мне на грудь, что я едва мог дышать.

Я снова обмакнул перо, но слова не шли на ум. Я откупорил бутылку вина, думая, что оно поможет мне высвободить тайну. Даст какую-нибудь зацепку, за которую можно будет вытянуть ее наружу. Я пил и пил, пока комната не пошла кругом, а кончик пера не покрылся коркой засохших чернил.

Несколько часов спустя на меня по-прежнему смотрел чистый лист бумаги, и я в ярости и отчаянии колотил кулаком по столу, пока не расшиб руку до крови. Вот как тяжела может быть тайна. Доходит до того, что кровь льется легче чернил.

ГЛАВА 74

СЛУХИ

На следующий день после того, как я поссорился с Денной, я проснулся после обеда, чувствуя себя ужасно несчастным по всем очевидным причинам. Я поел, принял ванну, однако гордость помешала мне спуститься в Северен-Нижний и отыскать Денну. Я отправил кольцо Бредону, однако посыльный вернулся с известием, что Бредон еще не вернулся.

Поэтому я откупорил бутылку вина и принялся листать кипу историй, которые мало-помалу копились у меня в комнате. Большинство из них представляли собой злобные кляузы. Однако их мелочная склочность соответствовала моему душевному состоянию и помогала отвлечься от собственных несчастий.

Так я узнал, что прежний граф Бэнбрайд умер вовсе не от чахотки, а от сифилиса, который подцепил от любвеобильного конюха. Лорд Вестон питает пристрастие к смоле деннера, и все деньги, предназначенные на ремонт королевского тракта, уходят на это дело.

Барону Джакису пришлось заплатить нескольким чиновникам, чтобы избежать скандала, когда его младшую дочку обнаружили в борделе. Эта история существовала в двух версиях: согласно одной, она торговала собой, согласно другой — покупала. Эти сведения я отложил для дальнейшего использования.

Я откупорил вторую бутылку к тому времени, как прочел, что юная Неталия Лэклесс сбежала с труппой бродячих актеров. Родители от нее, разумеется, отреклись, и Мелуан осталась единственной наследницей владений Лэклессов. Это объясняло, отчего Мелуан так ненавидит эдема руэ, и заставило меня лишний раз порадоваться, что я не стал афишировать свое происхождение здесь, в Северене.

Трое, независимо друг от друга, поведали мне, что герцог Кормисант, напившись пьян, разъярился и отколотил всех, кто подвернулся под руку, включая собственную жену, сына и нескольких гостей, приехавших отобедать. Еще там было краткое и рискованное повествование о том, что король с королевой устраивают в своих личных садах, вдали от глаз придворных, разнузданные оргии.

Фигурировал там даже Бредон. О нем писали, что он проводил в глухих лесах за пределами своих северных поместий языческие ритуалы. Описание ритуалов было исполнено столь экстравагантных мелких подробностей, что я заподозрил, что его содрали из какого-нибудь старинного атуранского романа.

Я читал до темноты и не успел одолеть и половины той кипы, когда у меня закончилась вторая бутылка. Я собирался уже отправить посыльного за новой, как вдруг услышал слабый шелест воздуха из соседней комнаты, говорящий о том, что Алверон вошел ко мне через потайной ход.

Когда он появился в комнате, я сделал вид, будто удивился.

— Добрый вечер, ваша светлость, — сказал я, поднимаясь на ноги.