Андреевский кавалер, стр. 80

Сквозь затихающий грохот он отчетливо услышал монотонный гул «юнкерсов» – этот специфический звук он хорошо запомнил еще в Испании, – в гул вплелся пронзительный визг, и снова вспышка, тяжелый удар, дрожание пола под ногами. И еще тяжкий вздох всего содрогнувшегося здания, Теперь вспышки и взрывы следовали один за другим, уже не пол, а сами стены гостиничного здания колебались. Неслышно сорвалась со стены картина в тяжелой раме, белая дверь сама перед ним распахнулась, швырнув задвижку с шурупами под ноги; выхватив из-под подушки портупею с пистолетом, он быстро застегнул ремень. Протолкавшись через столпившихся в вестибюле полураздетых людей к двери, хотел уже выйти, но тут новый взрыв потряс здание до самого основания.

– Все на выход! – хрипло крикнул он и, ногой распахнув тяжелую входную дверь, выскочил наружу.

Еще вчера тихий, в зелени, пограничный городок сотрясался от взрывов, то тут, то там возникали огненные вспышки, обваливались кирпичные стены зданий, на миг возникали жуткие картины: обнаженная, без передней стены, комната с исковерканной мебелью и дырой в потолке, мечущиеся фигурки полуодетых людей, и тут же все это исчезало в грохоте рушащихся вниз кирпичей, балок, штукатурки. Порванные провода, столб с разбитыми фарфоровыми чашечками, поредевший палисадник, огромная воронка посередине центральной улицы. Из дымящейся черной дыры выползал желтоватый дымок, остро пахнущий взрывчаткой.

Здание городской гостиницы рухнуло за его спиной. Он оглянулся и тут же упал плашмя на тротуар: ревущий в крутом пике «юнкерс», казалось, нацелился решетчатым плексигласовым носом прямо на него. Как в кинокадрах, промелькнули перед глазами старуха с распущенными по ночной сорочке волосами, мальчик с проволочной клеткой, в которой металась канарейка, молодая женщина на булыжнике посредине мостовой с расширенными от боли глазами.

Кузнецов метнулся к женщине, напрягая все силы, перевернул тяжелую, с коваными колесами повозку, высвободив налившуюся синевой до колена ногу, схватив под мышки женщину, оттащил ее к расщепленному осколками забору. Стая ощетинившихся собак перебежала ему дорогу…

Коменданта на месте не было, молоденький лейтенант, увидев Кузнецова, вытянулся, хотел вскинуть в приветствии руку к голове, но, видно, вспомнив, что пилотки нет, неподвижно замер. На верхней губе заметно пробивались темно-русые усики.

– Дежурный– по комендатуре лейтенант Лопухов, – отрапортовал он.

– Где комендант?

– Связь оборвана… – Лейтенант поднял на Кузнецова по-детски округлившиеся глаза: – Товарищ капитан, это… – Он кивнул на дымящиеся напротив дома.

– Война, браток, – сказал Иван Васильевич. – Война, лейтенант. Самая настоящая, более настоящей не бывает.

– Я весь командный состав оповестил, – спохватился лейтенант. – Послал за командирами.

– Немцы уже и так всех оповестили… – заметил Кузнецов. – Дом начсостава ведь напротив музея?

– Так точно.

– Туда фугаска угодила, лейтенант…

Молоденький лейтенант побелел, нижняя губа у него запрыгала.

– Что с тобой? – покосился на него Иван Васильевич.

– Там моя жена с… дочкой, – еле слышно ответил тот.

Казалось, настоящий рассвет никогда не наступит: пыль, копоть, едкая гарь скопились над разрушенным городом. Сквозь эту хмарь иногда ярко бил в глаза косой луч утреннего солнца, в голубом разрыве, весь устремленный вниз, возникал «юнкерс» с подбагренными солнцем крыльями, на которых ядовито светились черно-белые кресты. Свист осколков сливался с ревом выходящего из пикирования бомбардировщика. Толстая ветка клена, чисто срезанная осколком, мягко упала к ногам Кузнецова.

К комендатуре бежал майор с одной намыленной щекой, в расстегнутой гимнастерке без ремня. Из голенища хромового сапога торчал треугольник портянки. Вдруг он, споткнувшись, остановился и задрал вверх взлохмаченную голову. Послышался противный свист, и двухэтажный кирпичный дом за спиной майора провалился посередине, оглушительный взрыв заставил Кузнецова броситься на землю. Кирпичи, штукатурка, расщепленные деревяшки падали сверху на дорогу.

– На станции эшелон с орудиями и боеприпасами! – прокричал майор.

– Надо немедленно его отогнать, бегом на станцию! – Иван Васильевич по привычке бросил взгляд на запястье и с досадой вспомнил, что часы остались в гостинице. Остались навсегда в этом городе, потому что гостиницы больше не существует. И на его часах остановилось мирное время.

Начался совсем другой отсчет – время войны. Жестокое время, когда человеческая жизнь измеряется не годами и десятилетиями, а часами, минутами, секундами.

3

Артиллерийский полк Григория Елисеевича Дерюгина базировался в летнем лагере у Даугавы. Зенитные батареи полукольцом охватывали дальние подступы к городу. Со свойственной ему хозяйственностью Дерюгин тщательно замаскировал орудия в перелесках, заставил зенитчиков вырыть траншеи. В ночь на 22 июня Григорий Елисеевич собрался поехать в Ригу, но потом раздумал: Алена с детьми в Андреевке, чего ему делать в пустой, неприветливой квартире? И остался на хуторе, где был оборудован его командный пункт. Ночь была теплой, в деревушке на берегу реки слышались молодые голоса, переборы гармошки. Дул с Даугавы ветерок, и кряканье уток раздавалось с излучины. Григорий Елисеевич решил написать жене письмо. Керосиновая лампа освещала грубый деревянный стол без скатерти, кожаный планшет с картами и карандашами в специальных гнездах, чистый лист бумаги. Дерюгин скучал без жены. Две путевки в санаторий Наркомата обороны в Сочи уже лежали дома под зеленым стеклом письменного стола. Алена еще ни разу не была на Кавказе, и он взял путевки именно туда. Дети, конечно, останутся в Андреевке.

В полураскрытое окно ударилась мохнатая бабочка, вторая стукнулась о пузатое стекло лампы и отлетела в сторону. Раздался тяжелый всплеск – наверное, кто-то с берега бухнулся в воду. Звезды помигивали над сосновым перелеском, совсем близко подступавшим к хутору. Отсюда, из окна, ртутно блестела Даугава в густой тени склонившихся ив. Громкий смех на миг заглушил гармошку. Удивительно, как быстро молодежь находит общий язык!

Подперев скуластую щеку рукой, Григорий Елисеевич задумался: дважды за последнюю неделю над расположением полка пролетали чужие самолеты без опознавательных знаков. Первый раз прошли на большой высоте, а вчера – в пределах досягаемости зенитных орудий. Полк был приведен в боевую готовность, Дерюгин попросил разрешения у комдива обстрелять разведчиков. А в том, что это были немецкие разведчики, он не сомневался. В штабе полка висели силуэты «юнкерсов», «мессершмиттов», «хейнкелей» и «фокке-вульфов». Над хутором пролетели два «фокке-вульфа». Комдив отдал приказ не стрелять в самолеты. Почему? Этот вопрос вертелся на языке у Григория Елисеевича, но он молча повесил трубку полевого телефона.

Почувствовав безнаказанность, немцы наглели, ночами без огней со стороны границы пролетали в глубь нашей территории самолеты. Зенитчики ловили их в прицелы, провожали длинными хоботами орудий и… не стреляли. Был строгий приказ комдива не обнаруживать себя огнем зениток. Немцы просто-напросто провоцируют, чтобы запеленговать повспышкам орудия. Союзнички… Гитлер только и ждет, чтобы мы нарушили хотя бы одну статью соглашения… И не надо быть большим стратегом, чтобы не понять того, что повод для конфликта на границе рано или поздно найдется.

Гул мотора сначала походил на жужжание майского жука, затем стал гуще, басистее и скоро вытеснил все остальные звуки, даже гармошку у реки. Григорий Елисеевич встал из-за стола и вышел во двор. Окна в хозяйском доме слепо поблескивали отражением далеких звезд, луна косо перечеркнула желтой полоской тихую воду, листья ив поблескивали серебром.

Самолет шел без огней на большой высоте прямо над хутором. Дерюгин пристально вглядывался в небо. Один раз ему показалось, что он увидел огненный выхлоп мотора. «Прожектором бы его…» – подумал он, и в следующее мгновение яркий голубоватый луч торопливо зашарил по небу. В изумлении смотрел Дерюгин, как прожектор быстро нащупал серебристый самолет, тут же гулко захлопали зенитки, клубки багровых разрывов один за другим стали возникать вокруг самолета. И тот, круто наклонив крыло, стал разворачиваться в обратную сторону.