Андреевский кавалер, стр. 59
– Вот какое дело, Андрей Иванович, – трудно начал Казаков внезапно осевшим голосом. – Я хочу сделать Тоне предложение.
– Значит, надумал? – сказал Андрей Иванович, в душе обрадованный таким оборотом дела. – Бобылем-то оно, конечно, тоже не сладко.
– Я знаю, она любит Кузнецова, – хмуро продолжал Казаков. – Но это пройдет.
– Любит! – хмыкнул Абросимов. – Намедни приезжал, так забрала ребятишек и из дома ушла… – Он решил набить дочери цену и прибавил: – Он, Ванька-то, ее без памяти любит. Сам мне толковал про это.
– Вот это меня больше всего и беспокоит, – сказал Федор Федорович. – Он ведь не угомонится, будет ездить, Тоню волновать и ребят…
– А ты, Федя, хорошо подумал? – впервые назвал мастера по имени Андрей Иванович. – Все таки двое ребят!
– Я их усыновлю, – как уже о решенном для себя, заметил Казаков.
– Я разве против? – развел руками Абросимов. – И старуха моя будет рада… – Он хитро усмехнулся: – Скажу тебе, Федя, по секрету: моя Ефимья никогда не любила Ивана.
– Но, если Тоня мне откажет… – Казаков еще больше помрачнел, – я переведусь отсюда в другое место. Не будет мне здесь житья.
– Как это откажет? – встрепенулся Андрей Иванович, сердито сдвинул косматые брови и стукнул кулаком по столу: – Батька я ей аль нет, грёб твою шлёп?! Да я ее, дуреху, самолично за руку поволоку под венец. – Он запнулся. – Ты ведь партейный, небось в церкви венчаться не станешь?
– Не стану, – улыбнулся Казаков.
– Не посмеет мне перечить, – уже спокойно заметил Андрей Иванович. – Лучшего мужа я своей Тоньке и не мыслю… А с ей-то ты говорил?
– Я решил сначала с вами.
– Пойдет она за тебя, никуда не денется, – сказал Андрей Иванович и, пытливо заглянув Казакову в голубые глаза, полюбопытствовал: – А скажи, Федя, по совести, чего это ты на Тоньке остановился? Кругом столько молоденьких девок, и без приплоду к тому ж.
– Люблю я ее. – Федор Федорович не отвел глаза. – И для ее детей отцом стану.
– Будут у вас еще и свои дети, – сказал Андрей Иванович.
– Я сегодня же с ней поговорю, – поднялся с табуретки Казаков и головой почти уперся в потолок. – Сейчас же.
– Она на работе.
– Я ее встречу, – сказал он и, крепко пожав будущему тестю руку, поспешно вышел из будки.
Андрей Иванович убрал в тумбочку у окна кружки, сахар, подкинул в печку дров и, присев на корточки, уставился в огонь. Березовые чурки сразу занялись на красных углях, отслаиваясь, затрещала белая в черных крапинках кора. Пузырчатая капля выступила на полене, зашипела и испарилась.
Давно ждал он этого разговора… Казаков со всех сторон был положительным человеком: не пил, честность его была всем известна, ни на какие приписки на ремонтно-путевых работах он не шел, у начальства тоже был на самом лучшем счету – без всякого сомнения Федор Федорович будет и впредь продвигаться по службе. Единственный у него свет вокошке – это Тоня. В поселке уже давно поговаривают, что быть новой свадьбе у Абросимовых. Костыль-то так и крутится возле их дома! Сколько конфет для Тониных ребятишек в сельпо перебрал… И вот все к этому идет. Если с Тонькой сговорятся, то нужно будет в конце апреля и свадьбу сыграть. Расходов больших не предвидится: вторая свадьба, понятно, должна быть скромнее. Слышал Андрей Иванович, что мать Казакова Прасковья не одобряет выбор сына, но тут уж ничего не поделаешь.
Сообразив, что Тоня может все испортить, – характер у нее оё-ёй! – Андрей Иванович решил соединиться по селектору с дежурным по станции, попросить на полчаса подмену и потолковать с дочерью. Он уже прикидывал, какие выгоды сулит ему родство с Казаковым…
Впрочем, поразмыслив, со вздохом решил, что от милейшего зятька Феди вряд ли стоит ожидать поблажки: слишком он правильный и принципиальный. Виноват – отвечай, а сват ты ему или брат – это не имеет значения. В этом смысле ему с зятьями не везло: никакого проку не было от Ивана Кузнецова, хотя куда тебе начальник! Правда, Дерюгин нет-нет и постарается для тестя: по весне всякий раз распорядится, чтобы с конюшен лошадиного навоза для огорода подвезли, в прошлом году по просьбе Андрея Ивановича подкинул с базы пустых цинковых коробок из-под патронов. Полный грузовик. И еще обещал. Расплющенными по наварным швам коробками можно крышу дома крыть. Дранка-то прохудилась местами. Один скат Андрей Иванович уже покрыл.
Летом приедут в отпуск Семен с Варварой и детишками, так они с Семеном потихоньку и всю крышу покроют. Семен работы не чурается, видно, приучили там, на комсомольских стройках. Как жизнь все перевернула! Раньше, бывало, бегал на полусогнутых с подносом: «Пожалте откушать! Что пить будете – коньячок или водочку-с из погреба?» Теперь прораб крупного строительства. Портрет – на городской Доске почета. Вот тебе и Сенька-половой!
Андрей Иванович подбросил в печурку поленьев, подышал на окошко и увидел над бором расползающееся белое облачко: со стороны Шлемова прибывал поезд. Взяв с полки флажки, вышел встречать. Глянул на переезд и не поверил глазам: на рельсах стояла моторная дрезина «Пионер», на ней – связанные ржавой проволокой стальные накладки для соединения рельсов, ящик с костылями, а Леонид Супронович, приехавший на дрезине, стоял на обледенелой дороге и точил лясы с Любой Добычиной.
– Грёб твою шлёп! – заорал Абросимов. – Убирай дрезину! Не видишь – проходной чешет?!
Ленька обернулся, хлопнул себя по ляжкам и кинулся было к переезду, но, поскользнувшись, растянулся на дороге. Вставать он не торопился, гладил рукой в рукавице колено и морщился.
Товарняк, попыхивая, с грохотом приближался к переезду. Выругавшись, Андрей Иванович бросился к дрезине, схватил сразу за оба колеса и опрокинул под откос. Накладки заскользили вниз, ящик с костылями упал у самого рельса. Не успел путевой обходчик отскочить и выпрямиться, как мимо проскочила черная лоснящаяся махина локомотива.
Вытирая пот со лба, Андрей Иванович смотрел на мелькающие вагоны. Его флажок валялся на тропинке. Каким-то чудом предотвратил он крушение! Может, ничего страшного и не произошло бы, но поезд уж точно сошел бы с рельсов. Позже Андрей Иванович и сам не мог поверить, что у него хватило силы сбросить с путей тяжело нагруженную дрезину.
Хромая, подошел Супронович, на губах заискивающая улыбка. Любка, оглядываясь, уходила к поселку.
– Ты что же, чертов сын, наделал? – устало, без злости спросил Абросимов. – Еще бы чуть-чуть – и крушение!
Ленька топтался перед ним, держа шапку в руке, кудрявый чуб закрыл правый глаз.
– Любашку увидел… – выдавил он из себя. – Заболтался… Не говори мастеру, Андрей Иванович. Выгонит…
– Черт с тобой, – угрюмо сказал Абросимов. – Зови людей, да дрезину поставьте на рельсы… – Он задумчиво посмотрел на него: – Небось и впятером не подымете?
Себя ли оберегал? Случись крушение, и ему досталось бы на орехи. Якова Ильича ли пожалел? Все-таки не чужие, сваты…
3
Ломким хрусталем отзвенели крещенские морозы, в феврале нежданная оттепель круто осадила высокие, причесанные метелями сугробы, до блеска выледила большак и тропинки – теперь ребятишки, разбежавшись, долго скользили по темному блестящему льду, им все нипочем, а вот пожилым людям и старикам стало опасно ходить по дороге: бухгалтер Иван Иванович Добрынин грохнулся у поселкового Совета и сломал ногу, уже вторую неделю лежит в климовской больнице, Тимаш тоже не раз распластывался на припорошенном снежком льду, но недаром говорят – пьяного бог бережет, отделывался лишь легкими ушибами. Рассказывали, что он всю ночь проспал на крыльце заведения Супроновича и хоть бы чихнул!
В первых числах марта вдруг повалил густой рыхлый снег, потом опять ударили крепкие морозы, и в довершение всего сильно заметелило. Захваченные врасплох после оттепели молодые деревья отяжелели от налипшего на них мокрого снега и от резких порывов ветра ломались, как спички. У столетних сосен с оглушительным треском отваливались нижние ветви. Петр Васильевич Корнилов, застигнутый метелью в лесу на охоте, двое суток провел с собакой в шалаше, который соорудил из лапника. У него одна лыжа сломалась. Убитого русака зажарил на костре и съел без соли.