Андреевский кавалер, стр. 135

Дмитрий Андреевич вдруг вспомнил, как еще мальчишкой, до революции, он возвращался с отцом по шпалам из Климова. На поезд они не успели и пошли пешком, чтобы не ночевать на вокзале. Отец продал на базаре телку, с собой были деньги и покупки. Или их еще в Климове выследили бандиты, или подкараулили на дороге, но верстах в четырех от Андреевки встретились на путях четверо. Время было осеннее, моросил мелкий дождь, уже стемнело, далеко впереди смутно маячил железнодорожный мост.

– Ты, сынок, приотстань маленько, – тихо произнес отец. – И, что бы ни было, не подходи близко.

Все, что произошло дальше, навеки врезалось в память. Отец, не сворачивая, с холщовой котомкой через плечо, пошел прямо на встречных. Стоявший на полотне рослый бандит вытащил нож и что-то сказал. Трое остальных загородили дорогу. У одного в руках появился обрез. Отец опустил на бровку котомку с покупками и, неожиданно выпрямившись, бросился на того, что был с обрезом. Он ударил его сапогом в пах, другому, с ножом, огромным кулаком свернул набок челюсть. Видно, не ожидавшие нападения, бандиты бросились с полотна под откос, лишь один остался корчиться между рельсами. Отец поднял его над собой и, как мешок с отрубями, швырнул вниз. Но там уже никого не было видно. Андрей Иванович сунул сверкающую финку за голенище, поднял обрез, передернул затвор, и на рельс со звоном упал патрон. Отец нагнулся, положил его в карман. Поднял обрез вверх, и вечернюю тишину распорол громкий выстрел. Эхо раскатисто аукнулось.

– Тятя, они снова придут? – придя в себя, спросил Дмитрий.

– Силен тот, кто валит, сильнее тот, кто поднимается, – ответил отец. – Эти, сынок, не подымутся…

– Ты никого не боишься, тятя?

– Боюсь, – серьезно ответил он. – Себя боюсь, Митя. Сколько живу на свете, а самого себя не знаю…

По дороге домой отец поучал:

– Хочешь одержать верх – первым, паря, нападай. Замешкаешься, смалодушничаешь – быть тебе биту! Рази думали-гадали они, с финкой-то и обрезом, что я окажу им сопротивление? Ни в жисть! Потому и побросали все, что получили отпор!

– Кто они?

– Известно кто – лихие люди! Не сеют, не пашут, есть-пить сладко хотят… за чужой счет! Вор думает, что все на свете воры. А теперь пусть знают, что красть вольно, да за это, бывает, и бьют больно!

Не изменил отец своему правилу – не ждать, пока его первого ударят, до конца своей жизни не изменил себе: сколько врагов положил, когда его дома брали! И уже на помосте, со связанными руками, ухитрился одного чуть не до смерти зашибить.

Таким отцом можно было гордиться, а вот похож ли на него он, Дмитрий?..

Рядом вдруг раздался знакомый голос:

– Здравствуй, Дмитрий!

Заросший мягкой русой бородкой, загорелый до черноты, перед Абросимовым стоял в порванной рубашке и мятых бумажных брюках Иван Васильевич Кузнецов.

Они обнялись, только сейчас Дмитрий Андреевич почувствовал, что у него глаза мокрые.

– Не разрешили… – с трудом выговорил он. – Я еще мог бы его спасти… Если бы мы ударили по комендатуре!

– Ударим, Дмитрий Андреевич, и еще как ударим! – произнес Кузнецов. – Мне Петя показал радиограмму из Центра.

– И все-таки зря я не попытался. Боюсь, меня теперь это будет мучить всю жизнь… – Абросимов отвернулся, вытер рукавом глаза и, пытаясь придать лицу обычное выражение, спросил: – А как бы ты поступил на моем месте?

– Так же, как и ты, – твердо ответил Кузнецов. – Ничего, мы сегодня устроим поминки… георгиевскому кавалеру!

– Андреевскому, – поправил Дмитрий Андреевич. – В поселке его старики звали «андреевским кавалером».

– Наверное потому, что поселок назван его именем…

Дмитрий Андреевич понимал, что Кузнецов его успокаивает: не тот у него характер, чтобы сидеть в лесу с вооруженными людьми, жаждавшими боя, когда в Андреевке такое происходит! Иван Васильевич нашел бы какой-нибудь выход и вызволил бы отца…

– Не казни себя, – сурово проговорил Кузнецов. – Ты ничего не мог сделать. А нарушить приказ Центра… Мы ведь с тобой командиры. И обязаны выполнять приказы.

– Откуда ты? – спросил наконец Дмитрий Андреевич. – Как снег на голову!

– Долго рассказывать – невесело улыбнулся Кузнецов. – Соскучился по тебе – вот и заявился, да не один…

– С кем же?

– Я привел сюда Василису Прекрасную… Не веришь? Пошли познакомлю.

– Ты с той стороны? – спросил Дмитрий Андреевич.

– Вернее будет сказать, с того света, – ответил Кузнецов. – Думаю, что и мое начальство давно похоронило меня.

– Принимай, Иван, отряд, – проговорил Абросимов, не глядя на него,

– Ты что же, считаешь себя плохим командиром? – пытливо посмотрел на него Кузнецов. – Не нравится мне твое настроение.

Дмитрий Андреевич поднялся с земли, отряхнул пиджак, надел.

Из болота донесся протяжный вздох и негромкое чавканье, будто огромный зверь высунул из трясины голову и вздохнул.

– А я вспоминал, как перед самой революцией отец с четырьмя бандитами разделался, – сказал Абросимов.

– Андрей Иванович один целого взвода стоил, – сказал Кузнецов.

– Вот не уберегли, – вздохнул Дмитрий Андреевич.

– Пошли людей готовить, – проговорил Иван Васильевич. – Я, как говорится, прямо с корабля на бал!

– Я думал, ты с неба.

– На небо мы еще с тобой всегда успеем попасть, – усмехнулся Кузнецов. – У нас, понимаешь, пока на земле дел много!

– И одно дело мы нынче с тобой должны хорошо сделать!

– Узнаю командира специального партизанского отряда Дмитрия Абросимова! – без улыбки произнес Кузнецов.

4

Самолеты появились со стороны Климова ровно в двадцать два пятнадцать. Солнце давно скрылось, лишь широкая багровая полоса с клочками перистых облаков разлилась над вершинами сосен и елей. Охранявшие базу зенитки молчали – наверное, немцы надеялись, что бомбардировщики пролетят дальше. Однако на этот раз пикирующие бомбардировщики «Пе-2», пройдя над поселком, развернулись, и в сторону базы полетели из леса четыре зеленые ракеты. Завершая круг, бомбардировщики один за другим с интервалом в несколько секунд срывались в пике. И только после того, как громыхнули первые тяжелые фугаски, запоздало ударили зенитки. Из леса продолжали сигнализировать ракетами. И вскоре взрыв чудовищной силы взметнул столб огня. В Андреевке заколебались дома, со звоном посыпались стекла, к комендатуре сбегались немцы и полицаи. Бергер, размахивая браунингом, что-то кричал, но его никто не слышал: обвальный грохот нарастал, багровые всполохи освещали вершины трех сосен, что стояли напротив дома Абросимовых, и казалось, ожили на виселице казненные.

Шофер лихорадочно заводил легковую машину, толчками подавал ее назад. Не заметив, наехал на забор и опрокинул его. В кабину поспешно забрались Бергер, Михеев и Леонид Супронович. Гауптштурмфюрер дал длинную очередь из «шмайсера». «Опель», чуть не сшибив Матвея Лисицына, резко рванул с места и помчался по проселку. Бежавшие к лесу жители кидались в стороны, пропуская легковушку. А у комендатуры уже вовсю трещали автоматные очереди: подоспевшие партизаны Дмитрия Абросимова яростно схватились с немецким гарнизоном и полицаями, которыми командовал толстый фельдфебель с Железным крестом. Это ему поручил отбить атаку партизан Бергер, заявив, что сам поедет в Климово за подкреплением, потому что телефонная связь прервана. Гауптштурмфюреру показалось, что над Андреевкой высадился воздушный десант…

Что происходило на базе, никто не знал, тяжелые, сотрясающие землю взрывы не прекращались ни на минуту, земля под ногами вздрагивала, как живая. Небо над базой набухло багровым огнем, в Андреевку вползал удушливый запах взрывчатки. Из окна комендатуры выплеснулся тонкий язык огня, потянул дымок. Партизаны перерезали веревки и положили повешенных на лужайке у помоста. Андрея Ивановича принесли вчетвером.

Лейтенант Семенюк вышиб дверь дровяного сарая, приспособленного гауптштурмфюрером для кутузки. Оттуда выбрались задыхающиеся от дыма дети Семена Супроновича – Миша и Оля, жена Михалева – Люба, Варвара Супронович и Ефимья Андреевна. Дмитрий Андреевич подбежал к ним, прижал мать к груди, он что-то говорил, но старуха лишь удивленно смотрела на него и громко повторяла: