Английский детектив. Лучшее, стр. 99

С кровати послышался всхлип. Одри села на край постели. Прикоснулась к его лицу. Он накрыл ее руку ладонью и прижал к своей горячей коже. Она погладила его по голове и дала воды. Она знала, что в ту минуту в ее власти было решать, жить ему или умереть. Он тоже это знал и, похоже, не был против.

— У тебя ничего нет, — шепнула она ему. — Ничего.

Но он знал, что это не так. У него много чего было. Единственное, чего у него не было, — это денег.

Ночная тьма начала развеиваться, когда она спустилась вниз, чтобы впустить кошку. Осень в том году была погожая. По небу шли красивые красные полосы. Хотя это не шло ни в какое сравнение с изумительным великолепием заката Западной Африки, где Одри полюбила, где можно было зарыть сердце в песок, а голову отдать облакам. Для убийства нужна темнота. Одри же ждала дня. Она нетерпеливо дожидалась того часа, когда люди придут в свои кабинеты и будут готовы ответить на звонок и должным образом воспринять ее официальный голос. Тем временем она решила чем-нибудь заняться и принялась изучать выписку об остатке банковского счета. Нахмурившись, она стала подсчитывать предстоящие на неделе расходы. Горечь она спрятала в себя, затолкнула в самый дальний уголок сознания с той же решимостью, с которой когда-то месила тесто. Она отсекла от себя чувства обиды и негодования и отложила в сторонку к остальным горячим чувствам, которые были ее спутниками той ночью. Она, в конце концов, не такая женщина.

Нет, такая. Она была не лучше, чем думала о себе, и хуже, чем он, страдавший молча и отворачивавший к стене лицо, пока она готовилась. Он не умолял и даже не думал сопротивляться. Он был таким, каким она его знала с самого начала, — просто хорошим человеком, по-своему. Он никогда не обидел бы ее, он никогда не сделал бы того, что сделала она, — не причинил бы ей зла. Одри не было стыдно ни за одно из своих решений.

В десять часов она поднялась наверх. Глаза его были закрыты, он крепко и мирно спал, как будто знал, что она собиралась сделать. Она подошла к окну, рывком раздвинула занавески и впустила в комнату солнце. Бледное, водянистое английское солнце.

— Ты едешь домой, — твердо сказала она. — Через два-три дня. Когда почувствуешь себя лучше. Понятно?

Когда его лицо ожило и глаза открылись, взгляд его был полон облегчения, которое он даже не пытался скрыть, и от этого ей захотелось плакать. Невинный, как дитя, он даже не догадывался, о чем она думала. Конечно, для него будет лучше не иметь ничего.

Когда он улетел, после того как в аэропорту они смеялись, плакали и давали друг другу бессмысленные обещания, она вернулась домой и занялась уборкой. Сняв постельное белье с кровати, на которой он спал, она задумалась, станет ли когда-нибудь его использовать. Она приготовила для себя объяснения, чтобы сохранить то чувство собственного достоинства, которое у нее еще осталось. Она дала себе клятву, что никогда не скажет о нем плохого слова. Мужественное поведение словно опустошило ее, выпило все соки. Никогда раньше она не заглядывала в свою душу, никогда и не предполагала, что может быть такой плохой.

Приподняв матрац, чтобы перевернуть его вверх ногами, у изголовья кровати, на уровне подушки, она нашла нож. Это был незнакомый ей, грозного вида нож, гораздо острее, чем те, которые продают в сувенирных лавках.

Этот нож предназначался ей.

Подумав, Одри решила, что ей нужно быть благодарной. Это открытие заставило ее по-новому оценить события той последней ночи.

ДЖИЛЛИАН ЛИНСКОТТ

Отравленный персик

За что я люблю лето, так это за возможность приезжать в один из садов под деревушкой Кабо-коув. Нет ничего лучше, чем вечером наслаждаться плодами, собранными за день. Конечно, есть такие люди, у которых даже после самого сладкого плода во рту останется плохой привкус. В данной истории семейство Вэленсов откроет это для себя самым неожиданным образом.

Ветки подрезали в январе. В персиковой оранжерее садовники отвязали ветки от проволоки, укрепленной на выбеленной стене, и расправили их с такой осторожностью, будто в руках у них была паутина. К ним подошел мастер с ножом с костяной рукояткой и начал срезать мертвые ветки, плодоносившие в прошлом году, и выбирать побеги, которые принесут новый урожай. За ним, как алтарник за попом, ходил его молодой ученик с небольшой корзиной в руках и подбирал каждый кусочек ветки, упавший на землю. Было произнесено всего несколько слов, а больше и не требовалось. За восемьдесят лет, прошедшие с того времени, когда персиковую оранжерею построил дед его нынешнего владельца, этот ритуал не изменился и повторялся каждую зиму. Королева Виктория возглавила империю и умерла, ученики укоренялись и становились главными садовниками, девятнадцатый век сменился двадцатым, но всегда на изломе зимы, после зимнего солнцестояния, когда дни только начинали незаметно увеличиваться, в персиковой оранжерее в Бриарли подрезали ветки.

Стоя у двери между персиковой и виноградной оранжереями, Генри Вэленс, как отец и дед до него, наблюдал за этими добрыми заботливыми людьми, целью которых было хранить, бережно улучшать и передавать дело сыновьям. Этот январь отличался от предыдущих лишь тем, что рядом с ним стояла Эдвина, его жена, которая через наклонное окно смотрела на голый огород и грядку капусты. За пять лет их совместной жизни у Эдвины так и не появился интерес к садоводству. Ее больше занимал дом и обязанности хозяйки (детей у них еще не было). Ей и сейчас было не особо интересно, но в последние месяцы она не перечила мужу, когда он несмело советовал, как ей проводить время, и следовала за ним повсюду, послушно, но без задора в глазах, без живинки, которая когда-то отличала каждое ее слово, каждое движение. Волосы под шапкой-тюрбаном были по-прежнему блестящими, как шерсть гнедой лошади, стройную грацию ее высокой фигуры не могло скрыть длинное каракулевое пальто, которое она из-за холода не снимала даже в теплицах. Но руки ее, затянутые в серебристо-серую лайку, были крепко сжаты, а лицо было холодным, как зимнее небо.

Муж придвинулся к ней, чтобы их не услышали люди, возившиеся с персиками, и вполголоса произнес:

— У меня письмо от Стивена.

За последние несколько месяцев они приобрели привычку о самых важных вещах разговаривать в людных местах или когда рядом были слуги. Это уменьшало возможные неприятные последствия. Она чуть-чуть повернула голову, продолжая смотреть на огород, как будто брюссельская капуста могла уползти с грядки, если за ней не следить.

— Похоже, он написал книгу.

— Какую книгу?

— Роман.

— Зачем это ему понадобилось?

У нее вообще был негромкий голос, а сейчас он и вовсе еле слышался.

— Говорит, что хочет заняться делом. — Она ничего не сказала. Он посмотрел на нее, потом перевел взгляд на садовников. — Я ему написал, что заплачу в два раза больше, чем он рассчитывает на этом заработать, если он не опубликует его.