Английский детектив. Лучшее, стр. 62

АЛАН АЛЕКСАНДР МИЛН

Самый обычный шантаж

Мистер Седрик Уэйзерстон из адвокатской конторы «Уэйзерстон и Ривз», крупный мужчина, в свои сорок выглядевший еще достаточно молодо, сидел у себя в кабинете за рабочим столом и увлеченно орудовал вязальными спицами. Вообще-то вязал он неважно, но очень гордился тем фактом, что сумел овладеть этим искусством. Вязать он научился в плену, когда в 1917 году, в первый раз попав на передовую, угодил прямиком в немецкий окоп. С годами обстоятельства его пленения тоже каким-то удивительным образом превратились в предмет гордости. Ему очень нравилось начинать предложения словами: «Помню, когда я былв плену в Хольцминдене…» Когда ему сообщили, что пришел клиент, он положил клубок шерстяных ниток, спицы и незаконченный носок в верхний левый ящик стола, пригладил ладонями волосы и стал ждать, пока к нему приведут посетителя.

— Сэр Вернон Филмер.

Мистер Уэйзерстон поднялся, чтобы пожать руку одному из своих лучших клиентов.

— Рад видеть вас, сэр Вернон. Не часто вы к нам заглядываете. Надеюсь, ничего не стряслось?

Глядя на сэра Вернона, трудно было сказать, что его также радует эта встреча. Высокий светловолосый мужчина с холодными светло-голубыми глазами, выступающим носом и небольшим строгим ртом был одним из тех прирожденных политиков, которые всегда оказываются в нужном месте, когда раздают правительственные посты. Если бы на Новый год присваивались десять рыцарских званий за то, что можно назвать, пожалуй, только «государственной службой», и, выбрав девять имен, стали бы решать, кому присудить десятое, о нем бы наверняка вспомнили в первую очередь.

— Сигарету?

Сэр Вернон ответил отрицательным жестом. Мистер Уэйзерстон закурил сам и откинулся на спинку кресла, не забыв сложить перед собой руки домиком.

— Меня шантажируют, — сказал сэр Вернон.

— Боже мой, с этим нужно что-то делать, — произнес мистер Уэйзерстон, скрыв за подчеркнуто спокойным тоном почти все чувства, которые он испытывал в ту минуту. И удивление было самым слабым из них, ибо он не испытывал любви к политикам.

— За этим я и пришел к вам.

Мистер Уэйзерстон сконструировал в уме несколько предложений, пока не подобрал подходящее.

— Шантаж, — деликатно начал он, — предполагает наличие неких совершенных в прошлом или же предполагаемых неблаговидных действий. Действия эти могут быть направлены против закона, против нравственности и против социальных устоев. В вашем случае, очевидно, можно добавить политическую подоплеку. Действия какой категории или каких категорий могут оказаться обнародованы, сэр Вернон?

— Законной, — прямо ответил сэр Вернон и натянутым голосом добавил: Моя совесть абсолютно чиста.

«Да, да, — подумал мистер Уэйзерстон, — совесть-то ваша, наверное, уже давно вышколена и закалена».

Говоря точнее, сэр Вернон, шантажист угрожает сделать достоянием гласности какие-то ваши действия, которые с точки зрения закона считаются наказуемыми?

— Да. Говоря еще точнее, если правда всплывет сейчас, против меня может быть выдвинуто обвинение, но это не означает, что меня обязательно арестуют. Я даже думаю, что сейчас это вовсе исключено.

— Когда это произошло?

— Почти тридцать лет назад… А именно — в 1909 году.

— То есть сейчас речь идет о социальных и политических последствиях?

— Это очевидно. Хотя в то время они тоже были, и немалые. Вам не кажется, что мне стоит рассказать вам об этом?

Мистер Уэйзерстон поспешно вскинул руку. До сих пор ему ни разу не приходилось сталкиваться с делами о шантаже, и мысль о том, что ему придется заниматься каким-то, судя по всему, старым нераскрытым преступлением, его не обрадовала. Он напряг память, пытаясь припомнить 1909 год и какие-нибудь беззакония, в которых мог участвовать сэр Вернон, тогда двадцатидвухлетний молодой человек, но, поскольку в то время он сам был двенадцати — летним мальчиком, ему ничего не вспомнилось.

— Сэр Вернон, — сказал он. — Вам наверняка будет неприятно рассказывать эту историю кому-либо. Я предлагаю пока обсудить это дело, так сказать, в общих чертах. Есть три варианта отношений с шантажистом. Первый — выполнить его требования.

Сэр Вернон красноречивым жестом дал понять, что он об этом думает.

— Второй — преследовать его по закону. Как вы знаете, это можно делать анонимно, под именем «мистер Икс».

Сэр Вернон издал короткий неприятный смешок.

— Остается последний вариант — уладить дело с шантажистом вне зала суда. Я мог бы заняться его требованиями, я мог бы помочь с судебным преследованием, но скажу вам откровенно, сэр Вернон, я не смогу повлиять на мерзавца ни переговорами, ни угрозами, ни силой. — Выдержав для доходчивости небольшую паузу, он добавил: — К счастью, я знаю человека, который может это сделать.

— Частный сыщик или какой-нибудь не слишком щепетильный адвокат?

— Адвокат. Не слишком щепетильный в том смысле, что он обычно работает с низами общества. Но за своих клиентов он стоит горой, будь то проститутка или премьер-министр. Он очень грамотный специалист.

— Вы знаете его лично?

— О да. Война забросила нас в Хольцминден, мы оба оказались пленниками.

— Хм, — с сомнением произнес сэр Вернон.

— Я понимаю ваше нежелание доверяться незнакомому человеку. Возможно, мне стоит добавить, что он считает шантаж самым отвратительным преступлением. Есть только одна категория людей, которых он отказывается защищать в суде, — это шантажисты. Я бы сказал, что подобной принципиальностью во всем адвокатском сословии отличается, пожалуй, он один. Чтобы добраться до шантажиста, он не пожалеет ни своего кошелька, ни времени, он переступит через свои принципы и… через закон.

— Очень хорошо, — сказал сэр Вернон. — Я принимаю ваше предложение. Пожалуй, будет лучше, если я встречусь с этим парнем у себя дома. Скажем, сегодня вечером, в девять. Вы можете это организовать?

Мистер Уэйзерстон что-то отметил у себя в блокноте.

— Его зовут Скруп, — сказал он, встал и протянул руку. — Надеюсь, вы сообщите мне, как будет развиваться ваше дело. И если я чем-то еще могу вам помочь, сэр Вернон…

Они пожали друг другу руки и вместе подошли к двери.

«До чего неприятный человек, — подумал мистер Уэйзерстон, вернувшись на свое место за столом. — Холодный, как рыба. Интересно, что он сделал?»

Он поднял телефонную трубку и набрал номер. Потом, поскольку заняться было нечем, он снова взялся за вязание.

Когда мистера Скрупа спрашивали, что помогло ему добиться успеха в жизни, он отвечал: «Мои брови». Брови у него были от природы немного подняты, словно он, не переставая, по-доброму удивлялся миру, и их необычный изгиб каким-то чудесным образом передавал его удивление тому, кто оказывался рядом с ним. «Ты и я, — как будто говорили они, — мы-то все знаем, все понимаем». Вряд ли кто-нибудь позволял себе шутить с сэром Верноном, к тому же, он сам не был тем человеком, который стал бы близко сходиться с кем-либо менее важным, чем он сам, и тем более с каким-то подозрительным адвокатом, но даже он, увидев необычные брови мистера Скрупа, счел, что перед ним человек опытный и много повидавший.