Все, что я знаю о Париже, стр. 6

В Париже даже для туристов устраивают забеги: за час-другой с профессиональным гидом можно все достопримечательности обежать. Стоит недешево — 200 евро, но приезжие бизнесмены очень довольны. Сидишь целый день на переговорах или на конференции, а потом надел кроссовки и — свежий воздух, простор, Париж!

Все мои парижские друзья бегают. Назначить встречу с ними на утро воскресенья просто невозможно — у всех пробежка. Они постоянно обсуждают, кто с какой скоростью пробежал дистанцию в прошлый уик-энд. 17 километров в час — нижняя планка.

Половина из них бегает марафоны. Один мой знакомый пробежал целых 80: Париж, Нью-Йорк, Пекин, Лондон, Квебек, Женева, Берлин… В его фотоальбоме 80 одинаковых фотографий: финиш, изможденное лицо в кепочке и веселая толпа вокруг. Он не спортсмен и никогда им не был, просто бегает каждый день в обеденный перерыв. 100 километров в неделю — норма. В свои 57 он уже раз восемь обогнул планету бегом.

В такой атмосфере не начать бегать просто невозможно. И я побежала. Конечно, 100 километров в неделю — слишком, а от 3 до 10 — вполне для меня.

Честно скажу: бегаю не ради бега, а ради непередаваемого ощущения, которое испытываешь, когда дистанция пройдена: ВСЕ! Больше бежать не надо! Это счастье.

В погожий выходной во всех парижских парках и вдоль Сены впору ставить светофоры — не бегают только ленивые и недужные. Самый массовый забег — Парижский марафон. Из десятков марафонов, проходящих в мире, этот — самый популярный, потому что самый «достопримечательный»: маршрут проходит по Елисейским полям, через площадь Согласия, далее по Риволи, мимо парижской мэрии к Бастилии, затем к древнему Венсенскому замку. И потом назад по набережной Сены, вдоль острова Ситэ и Лувра, мимо Эйфелевой башни до западных парижских окраин и Булонского леса.

Это бывает каждое второе воскресенье апреля.

В этот день у Тримфальной арки — светопреставление. Народ начинает подтягиваться к 7.00: надо получить повязку с номером и специальный чип, маленький пластмассовый кружочек, с помощью которого четко — до сотой доли секунды — фиксируется время старта и финиша. Чип обычно крепят на кроссовку. Гремит музыка, все разминаются, делают последнее перед стартом пи-пи. Туалеты — просто большие открытые писсуары, которыми заставлено авеню. Окружающие деликатно отводят глаза, все терпимы и очень доброжелательны. Потом бросают прямо на асфальт теплые одежки (прощай, дедушкин свитер!) и встают на старт. В 8.15 стартуют инвалиды на колясках, все остальные — в 8.30. Лавина граждан устремляется вниз по Елисейским.

40 тысяч бегущих одновременно.

40 тысяч: со всей Франции, Европы, из Америки, Канады, Австралии и Японии…

Это необыкновенно захватывающее и радостное зрелище: счастливые целеустремленные люди нежным апрельским утром бегут навстречу солнцу. Оно как раз поднимается из дымки в конце Елисейских, точно за площадью Согласия. 40 тысяч счастливых, уверенных в себе людей.

Я видела марафонцев в костюмах Спайдермена и Белоснежки, мужчин, одетых женщинами, и женщин поперек-себя-шире, бегунов с собакой под мышкой, с кружевным зонтиком, с политическим плакатом и громкоговорителем и даже с тележкой, груженной настоящими овощами и фруктами. Парижский марафон — немножко карнавал, на который приходят показаться и развлечься. Но большинство здесь, конечно, не за этим. Большинство хочет испытать себя.

Самые быстрые из них преодолеют дистанцию за 2 с небольшим часа. Медленные, но упорные — за 7. Каждый четвертый с дистанции сойдет. Но это не поражение. Проигравших тут нет. Тут важно не рекорд побить, а себя побороть.

Автосалон

Ни одной свободной гостиницы в радиусе 15 километров от Парижа. Каким-то чудом еще остались два свободных номера в двухзвездочном отеле на окраине у Порт Майо.

260 евро каждый.

За ночь.

Без завтрака.

Мои московские знакомые все равно будут счастливы. Как и полтора миллиона автолюбителей, раз в два года в октябре они сходят с ума и рвутся в Париж на Автосалон.

Я туда не рвусь. Я стою в пробке на бульваре Виктор, который парижский градоначальник-социалист сузил ровно вполовину, вмонтировав посредине трамвайные пути. Теперь те, кто ездит на трамвае (судя по заполняемости вагонов, их меньшинство), смотрят сверху вниз на тех, кто томится в авто (судя по смогу, их большинство).

Стоять мне еще часа полтора. Потом еще минут 40 я буду искать парковку. Потом, чертыхаясь, идти не меньше 20 минут до ворот выставочного комплекса.

Но мне все равно повезло. Я в числе привилегированных, которым позволено увидеть ЭТО раньше других. Официальное открытие завтра, а сегодня пускают только прессу. 6 тысяч аккредитованных журналистов — в два раза больше, чем на Каннский кинофестиваль! Яблоку негде упасть. Корреспонденты ежедневных газет толпятся у экологически правильных авто, за которыми будущее. Представители глянцевых изданий фиксируют параметры дорогих машин, потому что они красивые. Телевизионщики мечутся между теми и другими.

Мы подробно снимаем новенькую «Вольво», останавливаемся у «БМВ», задаем вопросы представителю «Ситроена», интересуемся «Маздой», «Тойотой», «Пежо», «Ауди» и «Мерседесом». Торопимся к «Фольксвагену». Застреваем у «Мазерати» и «Ламборджини». Потом пытаемся продраться к стенду «Феррари». Там, на втором этаже, можно снять общий план. И еще там очень эстетский бар «для своих», в котором подают свежевыжатый смородиновый сок в пузатых красных бокалах и четвертушки молодых артишоков с чеддером на микроскопических фарфоровых блюдечках. Я очень люблю артишоки, а «Феррари» не люблю. То есть не машину не люблю, а стенд. Надменная публика:

— У вас есть аккредитация?

— А как же! Вот, — я показываю болтающийся на шее бадж, который получила при входе на выставку.

— Не годится. У нас нужна НАША аккредитация.

— ?!?

Им не нужна публичность! Они здесь, видимо, потому, что их попросили. А им это не надо. «Феррари» никогда не будет много. И журналистов они не любят. А я очень не люблю места, где журналистов не любят. Есть что-то в этом советское. Еще этот кумачовый цвет…

В общем, пока выясняют, кто и что, приходится снимать из-за ограждения. На одну из машин опирается девушка в черном коктейльном платье. Хороший макияж, профессиональная улыбка, каблуки 12 сантиметров. Ремешки впиваются в кожу.

— Вы тут целый день стоите? — спрашиваю участливо.

— С 8 до 19, на обед дают всего час.

— А по надобности?

— Что вы! Надо отпрашиваться, а они не любят.

— И почем сто и те? Евро 200, наверное?

Девушка смущается.

— Да нет, 100… Честно говоря, даже меньше. Меня в модельном агентстве попросили, у меня с ними хорошие отношения, нельзя было отказать.

У стенда «Бентли» отдыхаю душой. Просто, приветливо, с достоинством. Член правления компании Стюарт МакКеллог четверть часа демонстрирует мне модификацию старой модели:

— Мы ее значительно усовершенствовали. Теперь вместо 560 лошадиных сил в ней 610. Она может выжимать до 322 километров в час. Это самая быстрая в своем классе машина. Представляете, от Москвы до Санкт-Петербурга на ней можно доехать всего за 2 часа.

— Думаю, инспекторы дорожного движения будут против, — говорю я.

— При такой скорости они вам не страшны, все равно не догонят. Но если хотите, купюры можно выбрасывать в окно.

Кажется, господину МакКеллогу приходилось бывать в России.

— Скажите, — перехожу я к вопросу, который давно хочу задать кому-нибудь вроде господина МакКеллога, — зачем вы это делаете? Ведь, если по-честному, ваши клиенты никогда не смогут воспользоваться возможностями этой машины в полной мере. Во Франции максимально разрешенная скорость 130 километров в час. В Швейцарии, Италии, Испании, Бельгии — 120 км в час. Я не говорю про Мальту — там всего 70! Правда, в Германии лимита нет, но через каждые 15–20 километров стоят знаки, ограничивающие скорость, и по-настоящему разогнаться там можно только на одной трассе — той, что ведет от Берлина на юго-запад.