Россия век XX-й. 1939-1964, стр. 106
В этом рассуждении Е. Ю. Зубковой выразилось плодотворное стремление понять ход истории не в «культовом» духе. Так уж сложилось, что после 1953 года и Хрущев, и будущий его обличитель киносценарист Тендряков, и миллионы рядовых людей — в особенности молодых — делали, в общем, одно дело, которое все они так или иначе считали продолжением великого дела Революции.
Но это продолжение уже не несло в себе той энергии и безоглядности, которые двигали страну после 1917 года, и не могло занять много времени.
Еще в июне 1957 года, как известно, 7 членов Президиума ЦК из 10 — не считая самого Хрущева — выступили против «авантюризма» в проводимой им политике — прежде всего экономической. До сего дня имеет хождение внедренная в те времена версия, что дело шло о борьбе «сталинистов» против «антисталиниста» Хрущева. Однако, во-первых, вопрос о Сталине тогда в сущности вообще не обсуждался, а, во-вторых, против Хрущева выступили не только давние сподвижники Сталина Молотов и Каганович, но и намного более молодые, вошедшие в Президиум ЦК только в 1952 году, виднейшие руководители экономики М. Г. Первухин и М. З. Сабуров; не менее характерно, что за Хрущева были такие сомнительные «антисталинисты», как Микоян и Суслов (третьим из защитников Никиты Сергеевича был его украинский выдвиженец Кириченко).
Однако силами давнего сподвижника Хрущева, председателя КГБ (заменившего в 1954 году МГБ) И. А. Серова, были срочно собраны члены Пленума ЦК, большинство из которых еще не «разочаровалось» в Никите Сергеевиче и проводимой под его руководством политике, и расправились с «оппозиционерами».
К 1964 году, когда Президиум ЦК во второй раз решил отстранить Хрущева, в его составе от Президиума 1957 года оставались двое — Микоян и Суслов. Но теперь все 10 членов, кроме несколько колебавшегося осторожного Анастаса Ивановича, выступили единогласно, да и Пленум ЦК на этот раз собрал не Хрущев, а его противники, — с помощью опять-таки председателя КГБ, которым был тогда В. Е. Семичастный. Правда, судя по его позднейшему рассказу, имелись и в то время члены ЦК, поддерживавшие Хрущева.
Пока заседал (еще до Пленума) Президиум, в кабинете Семичастного раздаются «звонки»: «Слушай, что ты сидишь, там Хрущева снимают! Надо спасать идти!..» Другой звонит: «Слушай, там Хрущев уже победил! Надо идти спасать Политбюро!» Я потом, уже на второй день, с Брежневым созвонился и говорю: «… я уже не смогу в следующую ночь членов ЦК удержать, потому что они начинают бурлить и могут пойти к вам спасать кого-то — или вас, или Хрущева…» И в 6 часов — Пленум" 574…
По-видимому, не столько осознавая со всей ясностью, сколько ощущая и малую «полезность», и большую опасность той реанимации «революционных» действий и призывов, которые периодически исходили от Хрущева (притом, повторю еще раз, с опорой на достаточно широкие слои населения), его сподвижники определили все это по-своему удачным термином «волюнтаризм», и 14 октября 1964 года отправили Никиту Сергеевича в отставку.
Хрущев с гордостью писал впоследствии, что его в 1964 году всего-навсего отправили на пенсию, а не в тюрьму или к стенке, в силу его собственной великой заслуги, имея в виду главным образом, надо понимать, свою «мягкость» по отношению к выступавшим против него в июне 1957-го, «оппозиционерам». Однако тремя годами ранее Хрущев — вместе с другими — беспощадно расправился с Берией и рядом его сподвижников, а в конце 1954-го — уже почти по единоличной воле — с Абакумовым (ныне, кстати сказать, «реабилитированным»). Что же касается его противников 1957 года, то едва ли кто-либо из членов тогдашнего Президиума ЦК решился бы учинить расправу с семью сочленами из десяти… любой из них ограничился бы постепенным лишением их власти — что и сделал Никита Сергеевич.
Как известно всем, после отстранения Хрущева началась эпоха застоя, длившаяся более двух десятилетий. Ходили слухи, что новый первый, а с 1966-го по 1982-й генеральный секретарь ЦК Брежнев нередко повторял:
— Главное — не раскачивать лодку…
Если это даже фольклор, он весьма точно характеризует брежневскую политику…
Откуда и куда мы идем?
(вместо эпилога)
Мое двухтомное сочинение «Россия. Век ХХ», как было сказано на первых же его страницах, прежде всего сочинение о Революции, потрясшей страну в начале столетия и еще и сегодня в сущности не завершившейся, — не завершившейся уже хотя бы потому, что она не осмыслена, не понята до конца. Ее долго восхваляли, а вот уже в течение десятилетия, главным образом проклинают, но и то, и другое — поверхностные и бесплодные занятия. Поскольку сейчас Революцию гораздо чаще проклинают, чем восхваляют, сосредоточусь сначала на этом отношении к ней.
Революция так или иначе была «делом» России в целом (что показано в первом томе этого сочинения) и потому проклинать ее — значит, в конечном счете, проклинать свою страну вообще. Впрочем, многие вполне откровенно так и делают — вот, мол, проклятая страна, где оказалось возможным нечто подобное; достаточно часто при этом с легкостью переходят к обличению и других эпох истории России или ее истории вообще.
Признаюсь со всей определенностью, что в свое время и сам я безоговорочно «отрицал» все то, что совершалось в России с 1917 года. Но это было около четырех десятилетий назад — как раз в «разгар» хрущевского правления, а к середине 1960-х годов сравнительно краткий период моего радикальнейшего «диссидентства» уже закончился, и я более трезво и взвешенно судил об истории Революции. И к рубежу 1980-1990-х годов, когда все нараставшее множество авторов с все нараставшей яростью начало проклинать Революцию, я воспринял это как совершенно поверхностную и пустопорожнюю риторику. В середине 1990 года я решил высказаться об этом на страницах имевшей тогда 5-миллионный тираж «Литературной газеты», в которой, кстати сказать, мои сочинения более или менее регулярно публиковались начиная с 1952 года, — хотя нередко не без цензурных сокращений. Однако в 1990-м (в «пору гласности»!) «ЛГ» попросту отказалась печатать мое сочинение, и оно было опубликовано в самом первом «пробном» — и, естественно, малотиражном — номере газеты «День», вышедшем в ноябре 1990 года.
Считаю уместным ввести его в эту книгу, поскольку оно, как мне представляется, не устарело, а кроме того, ставит некоторые существенные «историософские» проблемы.
О революции и социализме — всерьез. Один из старейших и, замечу, наиболее достойных уважения руководителей редакции «Литературной газеты» в недавнем разговоре напомнил мне о том, как двадцать с лишним лет назад он категорически настаивал, чтобы я так или иначе ввел в свою публикуемую газетой статью слово «социализм», а я столь же категорически отказывался (пытаясь, в частности, отговориться тем, что я не член партии, а потому и не должен и даже, так сказать, не вправе рассуждать о социализме).
Отказывался я вовсе не потому, что не желал говорить о социализме, но потому, что никто не стал бы тогда публиковать мое действительное мнение об этом общественном строе — статья даже не дошла бы до цензуры…
Характернейшее явление сегодняшнего дня: авторы и ораторы, называющие себя «демократами», «радикалами» и т. п. (Ю. Афанасьев, Н. Травкин, Г. Попов и т. д.), в подавляющем своем большинстве всего несколько лет назад без всяких колебаний восхваляли революцию и социализм; теперь они же, не опираясь на какие-либо серьезные размышления, проклинают ту же самую революцию и социализм.
Подчас в их адрес раздаются упреки «нравственного» порядка: негоже, мол, так «радикально» изменять за короткий срок свою «позицию». Но гораздо, даже неизмеримо печальнее другое: ведь совершенно ясно, что невозможно столь быстро выработать серьезное и основательное понимание истории и современности. Почти все те, кто сегодня проклинают революцию и социализм, попросту поменяли прежний, так сказать, плюс на нынешний минус, в чем и выразилась вся их «мыслительная работа»…