Япония. В краю маяков и храмов, стр. 30

Я заметила — этот регион кишит насекомыми. Есть такая тут бабочка. И даже вовсе не редкая — видим в день десятка полтора представителей. Прозвали мы ее «бабочка-птица». Размером она с мелкого голубя, крылья темно-синие, на задних их концах оранжевые пятна и вытянутые длинные выросты, будто крыло с колючкой. У нас такие бабочки продаются под стеклом в рамочках. Японские бабочки… Такие, наверное, и в джунглях летают. И как летают! Парят, порхают невесомо, как парусники на волнах. Нет веса у них, нет, и все тут!

Но главное в нашем скромном паноптикуме — тараканы. Они не в доме живут, а на морском берегу. Как солнце встает (мы как раз на Повенчанные скалы смотреть идем), так они выползают. Толпами. Размера разного — от малюсеньких до «с пол-огурца». Заполняют собой всю землю и все камни. Как рыжий живой ковер. Впрочем, может, они не тараканы вовсе, а мокрицы какие-нибудь? Очень уж вид у них морской. Но одновременно и тараканистый.

На остров Камидзима мы ехали на катерке. Сразу видно — не прогулочная посудина, для местных: верхней палубы нет, только салон и открытая корма для нужд экипажа. С надписью «Вход воспрещен». Но мы, конечно, вылезли на нее (иностранцы ведь, как известно, по-японски читать не умеют). И нас никто не шуганул — очевидно, решили, что лучше не связываться. С кормы море близко. Брызги и ветер. И круглая прозрачная ракушка-туча прячет солнце. И оно из-под нее просвечивает, как огромная жемчужина.

И мы вышли на деревянный островной причал и побрели куда-то вверх. И никого из туристов, только японцы-рыбаки местные и мы — в широких штанах и кепках. Будто экспедиция какого-нибудь научного общества XIX века…

Издали остров кажется раем — зеленая гора в шкуре леса. Но приедь туда, и ты увидишь старуху, которая тащит в дом за голову дохлого осьминога… Домишки взбираются в гору, тесная улочка — шаг в сторону, и в тебя впиваются колючки непроходимых зарослей, с моря казавшихся идиллической зеленой шалью…

Жара и голубой простор. Стервятник срывается со скалы и буквально лежит на ветре, не взмахивая крыльями… Ниже тебя.

А та кривоногая старуха еще недавно была ныряльщицей ама. Скука, дети разъехались в город из этого застывшего морского ада и приезжают лишь раз в год — на О-Бон — праздник возвращения душ мертвых. Да и то не всегда. И привозят с собой внуков, которых старуха почти не знает. И внуки смотрят на узкую гавань — кувшинное горлышко ворот в мир, под завязку забитое баркасами. А катерок с земли приходит и уходит два раза в сутки. Как это долго — сорок минут до города Тоба, как это много…

И куда ни ткнись, выйдешь к морю, на острые скалы. И потому нельзя войти в зеленые волны, можно лишь броситься в них с кручи. В них и под них — на подводные камни. И застревают в камнях острые раковины жемчужных галиотисов.

А на вершине острова — маяк. И святилище Морского бога. Что еще нужно вершине — луч маяка, и дом бога моря, не отпускающего с острова ни одного из пятисот своих заложников… По крайней мере — в мир живых.

Камидзима — «Божий остров»…

Мы входим в поселок. Керамические ловушки для осьминогов сложены на берегу штабелями. Возле каждого двора сушатся ласты. Рыба, рыба… Красные морские окуни висят на кукане. «Бабушка, иди есть карпа!» — зовет детский голос из приоткрытых дверей. Черепица крыш разноцветна, как радуга, — темно-синяя, темно- и светло-зеленая, рыжая, красная, серая, голубая, черная, оранжевая, коричневая…

Морской храм на вершине построен в стиле большого святилища в Исэ — избушка на курьих ножках, над входом венок из соломки. Говорят, что сюда приходят лишь те, кто любит море. Они просят бога продлить их морские пути в бесконечность. Спасибо тебе, Морской бог, за мои морские дороги…

А маяк — короткий и полненький, облицованный керамической плиткой, с мягкими табуретками вокруг и огромным количеством греющихся на них кошек. Штук двадцать пять — тридцать как минимум. Все разного возраста. Я насчитала три кошачьих клана: рыжебелые, черно-рыжие и как моя домашняя — черные с белыми подпалинами, только гладкошерстные.

На отшибе, над карстовыми зубато-белыми скалами, стоит школа. И старый полуразрушенный дот с видом на дальний гористый мыс и море… Говорят, что Юкио Мисима описал этот остров в одном своем знаменитом и, конечно же, трагическом романе о трагической же рыбацкой любви. Вот с этого-то дота герои в конце и убились… Не читала я Юкио Мисиму. Может, оно и к лучшему…

Раньше остров назывался Кувшинный — за форму. Но потом поменяли первый иероглиф в названии — «кувшин», заменили «богом» — они читаются одинаково. И Камидзима стал Божьим островом. Значение поменялось, а звучит все так же.

Мы возвращаемся…

Глава VIII

Великое восхождение на Фудзи

Кажется, такой эпиграф стоял перед одной из повестей Стругацких. А мне было то ли восемь, то ли десять лет. И железный занавес за нашим домом и ближним заоконным закатом еще почти не дрожал. И потому гора Фудзи была недосягаемой картинкой, иллюстрацией к сказке, чем-то сродни джунглям и пиратам Карибского моря. Я любила Стругацких. И знала, что, как та улитка, залезу на Фудзи. Когда-нибудь, как-нибудь. Так будет, потому что иначе просто не может быть.

Мы боимся. Нам рассказывают про Фудзи дикие ужасы — лезть надо всю ночь круто в гору. И еще — там полярный холод… И еще — там не хватает кислорода и совсем другое давление. И потому все падают в обморок. Во избежание следует запасаться кислородными баллонами. И за месяц до того начать бегать по утрам. А еще купить горные ботинки и зимнюю полярную куртку. И перчатки.

За два дня до действа мы с Машей заходим в гости к ее подружке — бельгийке Каролине. Поесть пиццы и поглядеть видик. Каролина лезет на Фудзи с нами. Вообще-то вся эта катавасия организована малазийским студенческим обществом, а мы уже к ним чайниками прицепились. Малазийцы очень дотошные. Они шлют нам нескончаемые устрашающие мейлы о необходимых в дороге вещах и предварительно разбивают всех участников на четверки для подъема — чтоб никто не потерялся. В четверках по три барышни и одному парню (что вы хотите, с мужчинами и на Фудзи дефицит). Капитан нашей четверки — бельгиец Дэвид, как раз тоже гостит у Каролины. Дэвид — накачанный, плотный и ужасно ответственный субъект тридцати лет от роду, теоретически основательно подкованный в альпинизме. Он долго объясняет нам, как следует ставить ноги на подъеме, а также разглагольствует о пользе поедания бананов для укрепления ножных мышц. Первые кадры отсмотренного на видике кино — про снежное восхождение в горы. Группа в «полярниках» с намерзшими на бородах сосульками штурмует какую-то запредельную высоту. «Это мы», — радостно говорит Каролина. Тут в кадр влазит обмерзший молодой человек с огромным фотоаппаратом. «Это Галя», — радостно говорит Каролина. Приключения киношной экспедиции заканчиваются трагически. Всех горе-участников хоронят в замерзшем состоянии в больших синих гробах… «Я уже месяц как качаюсь в зале, — объясняет Дэвид. — Вчера уже, правда, не качался, перед выходом не стоит, только бегал по парку…»

На этой фразе напряжение в моих мозгах наконец-то превышает предел возможного абсурда. Мне становится смешно. И уже не страшно. На следующий день я занимаю у соседки Лиги ветровку, покупаю фонарик и белые перчатки с пупырышками для работы в саду. Кислородный баллон и прочая чушь вычеркнуты из списка необходимых вещей сознательно и бесповоротно. Вместо рекомендуемых горных ботинок годными для восхождения признаны парижские кроссовки фирмы «Пума», а фотоаппарат вынут из чехла и помещен в рюкзак поверх шмоток. «Но пасаран!»