Дахут, дочь короля, стр. 71

— Да, — уныло сказал он. — Но римляне и прежде воевали с римлянами. Ты для меня больше, чем он или целый мир с небесами. И ты не состояла бы в этой помолвке, если бы он придерживался той же веры что и ты. Сам Христос учил, что мужчина и жена должны от всех отрекаться.

— Христианский король Иса…

Прогремел его смех.

— Нет, дорогая. Как долго я с этим боролся, бессонными дежурствами или у себя в безрадостной постели. Наконец было решено. Я уже запятнан. То, что я сделаю, проклянет меня навсегда. Что ж, пусть будет так. Я заключу в объятия богов Иса, как заключаю тебя, Дахут. Так сбудется пророчество Корентина.

У нее вырвалось:

— Тогда ты и есть предсказанный мне король!

Глава шестнадцатая

За ночь снегопад прекратился и наступила морозная погода. Когда день прорезал облачность, стало видно то, что для Арморикской зимы было редкостью, — сверкающую белизной землю и листву из сосулек, вспыхивавшую над Лесом короля. Воздух был настолько холодным, что в ноздрях казался жидким.

Сначала Грациллоний не мог видеть претендента. Черты были, но они соскальзывали с сознания, как дождевые капли по стеклу. Потом он начал размышлять: «Нет, это невозможно, это кошмар, или я потерял рассудок, либо меня водит за нос чародей». Но он слишком ясно ощущал холод на лице и биение сердца в груди, скрипящий под ногами снег, внезапно возобновившую боль в задетых ребрах. Он мог бы пересчитать заклепки, на которых держался обод и выпуклость щита

Будика, он заметил, в которых местах на нем неплохо бы подкрасить эмблему, светлый тяжелый кинжал с левой стороны чуть повыше лодыжки, что входило в привычки Будика, придавало ему веса, когда он не был на параде, зимние шерстяные штаны, немного обвисшие над верхом ремешков сандалий, — маленькая небрежность, за которую центурион давно уже делал выговор иным превосходным солдатам… Под шлемом было другое лицо. Очертания были те же, но смотрел на него незнакомец.

К Грациллонию вернулся дар речи.

— Что это за странная шутка? — это звучало глупо.

Должно быть ответила машина.

— Никакой. Я раскачал щит на виду у тех людей в портике. Иди вооружись.

— Ты забыл, что бывает с мятежниками?

— Король Иса сумеет уладить все с Римом. Внутри Грациллония что-то перевернулось, что это все поставит на свои места. Различные официальные лица будут так рады от него избавиться, что убедят Стилихона дать шанс преемнику. Он ничего не сказал, потому что кроме непостижимого предательства все остальное казалось неважным. Вместо этого он заставил свое тело выполнить все ритуальные действия.

Доставив новости во дворец, не называя противника, король послал гонцов осведомить соответствующие лица. Теперь они приезжали. Сорен был беспристрастен, как небо. Морская охрана пыталась сохранять за собой такое же самообладание. Легионеры с меньшим успехом делали то же самое. Они сохраняли невозмутимость, но не их глаза, следившие за Грациллонием, куда бы он ни пошел, и вновь возвращавшиеся к тому месту, где стоял Будик. Руки сжимали древки копий. Грациллоний слышал, что голос его придаст двойное значение привычным командам, словно давал понять, что люди должны подчиняться победителю до тех пор, пока не отправятся в Турон к посаженному там трибуну.

— Позвольте помочь вам приготовиться, сэр, — попросил Админий. Может быть он и не замечал тех слез, что струились у него по щекам, запутывались в щетине на впалой челюсти, и сияли в солнечном свете, пока не замерзали. Грациллоний кивнул и направился к навесу с обмундированием. Когда закрылась дверь, оба мгновенно ослепли, после сияния снега снаружи. Грациллоний спрашивал себя, предвкушал ли он смерть. Не имело значения. Дрогнули слова Админия: — Что на него нашло, сэр? Он вам поклонялся, знаю, поклонялся, второму после Христа, — и Христос его к этому привел, низверг в ад, если только не демон им овладел, но как это могло случиться с таким набожным человеком, как Будик? О, сэр, вы должны выиграть эту битву, выиграть больше, чем все другие. Вы не можете оставить нас на изменника — и не ожидайте, что мы его не убьем!

— Вы исполните те приказы, что я вам дал, — оборвал его Грациллоний. — Вам ясно, солдат? Закройте рот и выполняйте обязанности.

Админий сглотнул, икнул, нащупал дорогу к полке, где лежали принадлежности для битвы. То было поношенное снаряжение, что сопровождало центуриона из Британии и видывало его в… скольких битвах в Исе? У него была сверкающая упряжь для города и парадов. Когда вызов шел по пятам за вызовом, он оставил здесь старое; его не портили несколько царапин и трещин, и он смутно чувствовал, что оно приносит ему удачу. Щит был, конечно, новый, после битвы с Карсой. Он весил больше, чем должен был. Грациллоний еще не восстановил мускулы до прежней твердости. Когда он разделся, в него начал проникать холод и задержался под надетым нижним бельем. Он взял шлем. У него мелькнула мысль, что удача вытечет из него прежде, чем он его наденет.

Пальцы Админия пробежались по всем соединениям и пряжкам.

— Вам понадобятся дротики, сэр, — болтал он. — У него они есть. Простите, сэр, позвольте вам напомнить, что главный его недостаток — это метание. Если он специально не позаботился, то постарается бить чуть левее, поднимайте ваш щит, после того, как он взмахнет…

— Хватит, — прервал Грациллоний. — Я не собираюсь заставлять их ждать.

Он вышел и был снова ослеплен. Свет отскакивал от снега и сверкал на сосульках сложными оттенками. Будик стоял а ореоле лучей наподобие Бога-воина: потрясающе, до чего был красив жених Дахут.

«Зачем я должен жить дальше? — думал Грациллоний, тогда как вокруг него плясал ослепляющий свет. — До этой зари я и не знал, какая во мне накопилась усталость. Некоторые королевы и принцессы будут меня оплакивать. Смею надеяться, что среди них будет и Дахут, но они найдут утешение в мыслях о том, что с моей смертью боги возродят жизнь мира. И Дахут, бедной, сбитой с толку душе больше не придется выбирать между своим отцом и своей судьбой. Что бы ни заставило Будика отвернуться от него, к ней он будет добр. Он ее любит, на нем это год за годом можно было, словно свежую кровь. О, моя смерть разрешит многие проблемы. И мою собственную в том числе. Я смогу лечь отдохнуть, могу позволить навалиться на меня этой сердечной слабости и заснуть, заснуть навечно».

Глаза привыкли. Военным шагом он направился к дубу, где стояли два его врага.

Бок о бок с Будиком он опустился на колени на замерзший снег. Сорен опустил в чашу с водой ветку омелы и окропил сначала короля, затем человека, который мог королем стать. Между губ вырывалось дыхание, когда он нараспев произнес молитву. Грациллония потрясла та мысль, что когда несколько минут назад он думал о том, каково это, умирать, то забыл, что его дух продолжит странствие к Митре. Он попытался это представить и этого захотеть, но у него не получилось. Вместе с тем он почувствовал опустошенность. Не было ничего, кроме усталости и горя.

— Ступайте, — сказал оратор Тараниса. — И да исполнится воля Божья.

На сей раз он воздержался от дальнейших замечаний. Его взгляд проследил за противниками, когда те удалялись. Следили все.

Хотя Грациллоний и не оборачивался назад, он знал, когда они со спутником скроются из вида. Как же он хорошо это знал, после всех брожений средь этих огромных серых стволов. Они обступали его как колонны портика, колонны, высеченные в виде богов; но в них не было ничего человеческого, ни даже животного, формы их были куда старее и могущественнее. Тени от них превратили снег в голубое озеро, из которого торчали островки кустарника, которые издавали резкий звон, когда с них ногой или щитом сбивался лед.

Тут была ледяная зала. Ее перекладины были увешаны неописуемыми по красоте прозрачными мечами; они сверкали и вспыхивали в свете, исходившем с невидимого востока, и разбрасывали частые искры. Может, такой вот и была смерть: не дорогой к звездам и не одинокой ночью, а пустотой в нескончаемом ледяном лабиринте.