Блистательные неудачники, стр. 26

Разносторонняя эрудиции оратора, видимо, значительно превосходила интеллектуальные возможности толпы, потому что в ответ раздалось всего несколько возгласов. Именно в этот момент я заметил краем глаза, что Ф. взбирается на плечи нескольких крепких парней. Когда в толпе его стали узнавать, воздух взорвался приветственными криками, и оратор поспешил ввести этот спонтанный взрыв энтузиазма в русло общих настроений разгоряченного сборища.

– С нами вместе выступает еще один патриот! Это человек, которого англичанам не удалось лишить чести даже в их собственном парламенте!

Ф. качнулся назад, пытаясь устоять на сплетенных в узел подсаживавших его руках, сжатый кулак моего друга взлетел вверх, как перископ погружающейся подводной лодки. Теперь, когда присутствие известного ветерана осенило происходящее новой мистической актуальностью, оратор вновь заговорил, причем так, что, казалось, он поет. Его голос ласкал нас и нежил почти так же, как мои пальцы – ее, как ее пальцы – меня, его голос раскручивал нашу страсть, как вода потока – стонущее водяное колесо, я чувствовал, что мы все, не только девушка позади меня, мы все вместе все ближе подходим к коллективному оргазму. Наши руки так тесно переплелись, что я уже не знал, сам ли я сжимаю себе член у основания или это ее взмокшая и напрягшаяся промежность! У всех нас руки стали как у Гуттаперчевого Человека, мы ласкали ими друг друга, обнаженные ниже пояса, покрытые потом и соками собственных тел, обвитые томящей, манящей, зовущей гирляндой из маргариток!

– Кровь! Что значит для нас Кровь?

– Кровь! Верните нам нашу Кровь!

– Резче оттягивай! – крикнул я, но кто-то раздраженно цыкнул на меня зубом.

– От самых истоков возникновения нашей расы Кровь питала нас своим невидимым током жизни, определяя нашу судьбу. Кровь дает жизнь телу, Кровь питает духовный источник расы. С Кровью передается наследие наших предков, Кровь определяет контуры нашей Истории, на Крови расцветает цветок нашей Славы. Никому не дано изменить ход тока Крови, и все их ворованные деньги не смогут осушить нашу Кровь!

– Отдайте нам нашу Кровь!

– Верните нам нашу Историю!

– Vive la Republique!

– Продолжай, не останавливайся! – крикнул я.

– Елизавета, убирайся домой!

– Еще! – просил я. – Еще давай! Encore! [50]

Демонстрация захлебнулась. Гирлянда из маргариток рассыпалась. Оратор сошел с пьедестала. Все вдруг повернулись ко мне лицом и стали расходиться. Я пытался задержать их, хватая за одежду.

– Не уходите! Пусть он еще говорит!

– Patience, citoyen [51], революция началась.

– Нет, дайте ему говорить еще! Никто из парка не уходит!

Толпа текла мимо меня, люди были явно довольны. Сначала мужчины улыбались, когда я дергал их за одежду, принимая мою ругань за революционный энтузиазм. Сначала женщины смеялись, когда я брал их за руки, чтобы найти там следы собственных лобковых волосков, потому что мне нужна была она, та девушка, с которой я слился в танце, девушка, оставившая у меня сзади на рубашке округлые потные отметины своей груди.

– Не уходите. Останьтесь! Закройте парк!

– Отпусти мою руку!

– Хватит за одежду цепляться!

– Нам надо возвращаться на работу!

Я попросил трех здоровых парней в майках с надписью «QUEBEC LIBRE», чтобы они подняли меня себе на плечи. Я стал карабкаться по чьим-то штанам, чтобы залезть на майку и обратиться к расходящейся семье с высоты плеча.

– Стряхните с меня эту гниду!

– Он похож на англичанина!

– Он выглядит как еврей!

– Вы не можете сейчас уйти! Я еще не кончил!

– Этот малый – просто извращенец какой-то!

– Давайте из него все дерьмо выбьем. Он, должно быть, и в самом деле извращенец.

– Он у девушек руки нюхает.

– И свои руки нюхает тоже!

– Подозрительный тип!

Тут ко мне подошел Ф., могучий Ф., который удостоверил чистоту моей породы и повел меня прочь из парка, ставшего теперь совсем обычным парком с лебедями и раскиданными по дорожкам обертками от сладостей. Держась за руки, мы вышли на залитую солнцем улицу.

– Ф., – плакался ему я, – я так и не кончил. У меня снова ничего не вышло.

– Нет, мой дорогой, у тебя все получилось как надо.

– Что получилось как надо?

– Ты прошел испытание.

– Какое испытание?

– Предпоследнее.

48

«Пусть метель в лицо метет, пока любовь твоя живет, пусть хоть буря, хоть потоп – через все пройти б я мог, пока твоя любовь живет». Давным-давно так звучали слова седьмого номера хит-парада песен в стиле кантри. Да, кажется, седьмого. В названии там было шесть слов. Числом шесть управляет Венера, планета любви и красоты. Если верить астрологии ирокезов, шестой день надо посвящать заботе о себе – расчесывать волосы, наряжаться в расшитое ракушечными узорами платье, ухаживать, играть в азартные игры, заниматься спортом. «Почему я тебе не нравлюсь?» Эта песня тоже какое-то место занимала в хитпараде. Сегодня шестое марта – стоит промозглая, холодная ночь. В канадских лесах весна еще не наступила. Два дня Луна была в Овне. Завтра она перейдет в знак Тельца. Если бы меня сейчас увидели ирокезы, они бы меня возненавидели, потому что я зарос бородой. Когда где-то в XVI веке они взяли в плен миссионера Жога, одной из самых легких пыток (если не считать, что какому-то рабу-алгонкину ножом из раковины моллюска отрезали большой палец) было истязание, при котором детям давали выдергивать волоски из бороды пленника. «Пришли мне изображение Христа без бороды», – писал иезуит Гарнье другу во Францию, выказывая недюжинные познания о специфике индейских представлений. Ф. однажды рассказал мне о девушке, у которой росли очень длинные волосы на лобке, и она каждый день расчесывала их так, что они стали дюймов на шесть спускаться ей вниз по ногам. Прямо под пупком она рисовала на животе (черной тушью для ресниц) два глаза и нос. Разделяя волосы над клитором на две части, она разводила их в стороны двумя симметричными арками так, что они становились очень похожи на усы над складчатыми розовыми губами, оставляя остальные волосы свисать вниз наподобие бороды. Комическую картину дополнял блеск дешевой стекляшки от какой-то брошки, которую она вставляла себе в пупок как индийский знак кастовой принадлежности на лбу, – и получалось необычное странное лицо не то предсказателя, не то мистика. Потом она накрывала простыней остальные части тела, оставляя на виду только эту странную физиономию, и развлекала Ф. вошедшими тогда в моду забавными восточными притчами, при этом ее голос из-под простыни звучал как у чревовещателя. К чему, интересно, мне все эти воспоминания? Какой толк, Ф., от всех твоих даров – и мыльной коллекции, и двуязычных разговорников, если вместе с ними я не унаследую твои воспоминания, которые придали бы смысл этому залежалому наследию, как пустые жестянки и обломки автомобилей обретают ценность лишь в роскошных художественных салонах? Какой смысл в твоем таинственном учении без обретенного тобой самим опыта? Все вы непонятны мне – и ты, и другие мудрецы с особым вашим дыханием и учениями о том, как добиться успеха. А как быть с теми из нас, кто страдает астмой? Как быть с неудачниками? Как быть с теми, кто утром в сортир нормально сходить не может? Как быть с теми из нас, кто не знал оргий и трахался в меру, а потому не может быть причислен к лику посвященных? Как быть с теми из нас, у кого души калечатся, когда наши друзья наших жен трахают? Как быть с такими, как я? Как быть с теми, кого не избирают в парламент? Как быть с теми, кому холодно шестого марта безо всякой на то очевидной причины? Ты танцевал Телефонный танец. Ты вслушался во внутренний мир Эдит. А как быть с нами, с теми, кто довольствуется Дуней Кулачковой? Как быть с историками, которым приходится разгребать грязь прошлого? Как быть с теми, от кого смердит в бревенчатых домах? Почему ты так все усложнял? Почему не мог меня утешить, как святой Августин, который пел: «Восстаньте, нищие духом, и узрите небеса, раскрытые взгляду вашему»? Почему ты не мог сказать мне то, что где-то в XVIII веке Пресвятая Дева сказала простой крестьянской девушке Катрин Лабуре, явившись ей на обычной улице – рю дю Бак: «Благодать Господня снизойдет на всех, кто просит о ней с верой и страстностью». К чему мне исследовать отметины от оспы на лице Катерины Текаквиты, как след ракеты, посланной на Луну? Что ты имел в виду, когда, лежа в крови у меня на руках, сказал: «Делай теперь все, что хочешь»? Люди, которые так говорят, всегда подразумевают, что они сами берут на себя неизмеримо более значительную часть уготованных жизнью испытаний. Кому хочется заниматься лишь второстепенными мелочами? Кто хочет занять еще теплое опустевшее место водителя? Мне, например, приятен холод кожаного сиденья. И Монреаль я тоже любил. Не всегда я был лесным отшельником. Я был гражданином. У меня жена была и книги. 17 мая 1642 года небольшая флотилия Мезоннёва [52] – полубаркас, плоскодонная парусная и две гребных шлюпки – подошла к Монреалю. На следующий день она проплыла вдоль покрытых зеленью пустынных берегов, и участники экспедиции остановились там, где за тридцать один год до этого Шамилен [53] основал небольшое поселение. Весенние цветы в зеленой траве радовали глаз. Мезоннёв сошел на берег. За ним последовали палатки, багаж, оружие, припасы провианта. Вскоре в живописном месте был воздвигнут алтарь. Потом вся команда под предводительством статного Мезоннёва сгрудилась у святилища – грубые мужчины, мадемуазель Манс [54], ее служанка – мадам де ла Пелтри, рабочие и ремесленники. Там же стоял отец Вимон – глава миссии в приличествующем его сану дорогом одеянии. Они в молчании преклонили колени, когда Тело Господне вознеслось ввысь. Потом священник обернулся к небольшому отряду и сказал: