Поколение «Икс», стр. 19

Они провели вместе ночь, а на следующее утро Тобиас ворвался в спальню, вальсируя с охапкой из ста длиннющих роз, и разбудил Клэр, нежно опуская розы ей на лицо, одну за другой. Как только она окончательно проснулась, он обрушил на нее Ниагару лепестков и стеблей — когда Клэр рассказала об этом нам с Дегом, даже мы сочли этот жест восхитительным.

— Наверно, это был самый романтический момент за всю мою жизнь, — сказала Клэр. — Интересно, можно ли умереть от роз? От наслаждения? Короче, в то же утро сидим мы в машине, едем на фермерскую ярмарку в Фэрфаксе, чтобы на свежем воздухе, в компании туристов и голубей позавтракать и поразгадывать кроссворд в «Лос-Анджелес тайме». И тут на бульваре Ла-Сьенега я вижу здоровенный фанерный щит с надписью, выведенной пульверизатором: «100 роз = всего 9,99 долл.», и сердце мое падает, словно труп с камнем на шее, скинутый в реку Гудзон. Тобиас аж сполз с сиденья. Но дальше — хуже. Горит красный, и тут мужик из ларька подходит к машине и говорит что-то наподобие: «Мистер Тобиас! Мой лучший клиент! Вам очень повезло, юная леди, что вы всегда получаете наши цветы от мистера Тобиаса!» Как вы можете себе представить, завтрак был испорчен.

Ну ладно, ладно. Я не вполне объективен. Но больно уж это весело — топтать Тобиаса. А главное, легко. Он для меня олицетворяет всех представителей моего поколения, которые извели все, что в них было хорошего, на зарабатывание денег и отдают свои голоса тем, кто принесет им шальные бабки. Они досыта кормятся отбросами в придонных сферах — в маркетинге, земельных спекуляциях, крючкотворстве и биржевом брокерстве. И вот-вот лопнут от самодовольства. Они кажутся себе орлами, сооружающими огромные гнезда из дубовых ветвей и гигантского тростника; но на деле скорее напоминают местных калифорнийских орлов, тех, что строят гнезда из негодных деталей, похожих на объедки сандвичей с проросшей пшеницей (ржавые аппендиксы выхлопных труб, больные грыжей колеса), из обломков автокатастроф с меридианов выгоревшей травы вдоль шоссе Санта-Моника; пластиковых садовых стульев, крышек от сумок-термосов и сломанных лыж — дешевых, вульгарных, токсичных предметов, которые либо мгновенно разлагаются, либо пребудут неизменными в сути своей, пока наша галактика не вспыхнет сверхнрвой звездой.

Не подумайте, я не питаю ненависти к Тобиасу. Услышав, как.въезжает в наш гараж его машина, я осознаю, что вижу в нем того, кем сам мог бы стать, — все мы можем стать такими, если утратим бдительность. Мягкотелыми и самодовольными, извлекающими выгоду из собственных масок, исполненными такой ярости и презрения к человечеству, такой алчности, что досыта наесться сумеем, лишь слопав себя. Он словно пассажир переполненного больными самолета, потерпевшего крушение высоко в горах; оставшиеся в живых, не доверяя чужим органам, вгрызаются в собственные руки.

— Энди Кэнди, миляга! — с издевательской сердечностью ревет Тобиас, грохая моей дверью, после того как обнаружил, что в доме Клэр никого нет, если не считать свернувшегося калачиком Дега. Я вздрагиваю, делаю вид, что увлечен «ТВ-гидом», бормочу: «Привет». Он видит журнал:

— Отбросы культуры, а? Я думал, ты у нас интеллектуал.

— Забавно именно от тебя слышать слово «отбросы», Тобиас…

— Что? — рявкает он, как человек в наушниках и с плейером «Сони», у которого спросили дорогу. Тобиас не обращает никакого внимания на предметы, не укладывающиеся в круг его интересов.

— Ничего, Тобиас. Клэр в ванной, — добавляю я, указывая туда в тот самый момент, когда из-за угла появляется Клэр, щебеча и закалывая волосы детской заколкой.

— Тобиас! — восклицает она и подбегает за поцелуем, но Тобиас в замешательстве — он не ожидал, что она может расхаживать у меня в таком домашнем виде, а потому не желает целоваться.

— Извините, — говорит он. — Похоже, я не вовремя.

Мы с Клэр закатываем глаза: подумать только, Тобиас воспринимает жизнь как не-особенно-смешнуюфранцузскую-комедию эпохи Реставрации, разыгрываемую исключительно ради него, — это же полный прикол! Тем не менее Клэр встает на цыпочки и все-таки целует его. (Он, само собой, еще и высок ростом.)

— Вчера вечером Дег рассыпал у меня по всему дому плутоний. Сегодня они с Энди его выметут, а пока я перебралась сюда на кушетку. Пока Дег не наведет порядок. Он выпал в осадок на моем диване. Наведался на прошлой неделе в Нью-Мексико.

— Так и знал, что он выкинет какую-нибудь глупость. Он что, бомбу делал?

— Это не плутоний, — встреваю я. — Это тринитит, и он безвредный. Тобиас пропускает мои слова мимо ушей.

— И все же — что он, собственно, у тебя делает?

— Гобиас, я тебе кто — собственная породистая корова! Он — мой друг, И Энди — мой друг, Я здесь живу, ты не забыл?

Тобиас обхватывает ее за талию — похоже, мальчик впадает в игривое настроение.

— Кажется, мне придется раскроить вас пополам, миледи. — Он крепко прижимает ее к себе, опустив руки на бедра; я от смущения не нахожу слов. Как только можно выражаться так в жизни? — Эй, Кэнди, ты не считаешь, что она задрала нос? Как скажешь — оплодотворить мне ее?

Выражение лица Клэр в эту минуту свидетельствует, что она хорошо знакома с феминистской риторикой и диалектикой, но не в состоянии подобрать уместную цитату. Она — представьте себе — хихикает, хоть и понимает, что это хихиканье выйдет ей боком когда-нибудь в будущем, в тот момент, когда ее сознание не будет помрачено гормональным возбуждением.

Тобиас тянет Клэр к двери.

— Голосую за то, чтобы ненадолго пойти к Дегу. Кэнди, скажи своему дружку: если он решит вставать, пусть не беспокоит нас пару часиков. Чао.

Дверь хлопает еще раз, и, как большинство пар, которым не терпится поскорей совокупиться, они не прощаются.

ЕШЬ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ

Мы пылесосим дощатый пол гостиной Клэр, собирая плутоний. «Плутоний» — это наш жаргонный неологизм для шустрых (и, возможно, радиоактивных) бусин тринитита. «Вот несносные чертенята», — вопит Дег, дубася насадкой по подозрительному пят ну. Он повеселел и вообще стал опять похож на себя, чему способствовали двенадцать часов сна, душ и грейпфрут с дерева наших соседей Макартуров — дерева, которое на прошлой неделе мы помогали украшать синенькими рождественскими лампочками, — а также тайная антипохмельная микстура Дегмара Беллингхаузена (четыре таблетки тайленола и банка чуть подогретого куриного бульона «Кэмпбелл»). «Не бусинки, а какие-то пчелы-убийцы — всюду пролезут». Все утро я просидел на телефоне, организуя свой предстоящий визит в Портленд для свидания с родней; визит, которого я, по мнению Дега и Клэр, патологически боюсь. «Брось переживать. Тебе-то о чем беспокоиться? Погляди на меня. Я только что сделал чужой дом непригодным для жилья на ближайшие четыре с половиной миллиарда лет. Представь, какой груз должен лежать на моей совести». Дег воспринимает заваруху с плутонием спокойно, но ему таки пришлось пойти на психологический компромисс, и теперь он вынужден делать вид, что не возражает против того, чтобы Клэр с Тобиасом спаривались в его спальне, пачкая простыни (Тобиас кичится тем, что не пользуется презервативами), перетасовывали расставленные по алфавиту кассеты и уничтожали запасы цитрусовых в холодильнике. Тем не менее образ Тобиаса не выходит у Дега из головы: