Пока подружка в коме, стр. 22

Пэм посмотрела ему прямо в глаза:

— Я еще посижу, недолго.

— Прекрасно, до-ро-га-я. Пошкандыбал я.

Венди помогла ему с костылями. Он вышел на улицу, прямо под дождь, проорал нам со двора: «Пошли вы все!…» и потащился в сторону дома Пэм, хотя тогда нам казалось, что в демерольный [12] туман. Сидя вокруг стола, мы молча сложили в коробку карты и фишки.

— Забудет он все это, — вздохнула Пэм, ловко собрав со стола три бокала пальцами одной руки, — Он не из тех людей, которые способны измениться. Эх, кто бы мне объяснил, почему такие мудаки всегда настолько привлекательны и сексуальны? Ну не врубаюсь.

Я спросил:

— Слушай, Лайнус, зачем было все это устраивать?

— Не знаю, — ответил он честно. — Я просто должен был это сказать. Я боюсь, что мы уже никогда не изменимся, что мы потеряли даже способность что-то менять в себе. Ты об этом хоть иногда задумываешься?

— Да, — ответил я.

На следующее утро все было забыто.

Решив зайти к Гамильтону, я столкнулся на улице с Меган. Она шла в компании двух таких же тринадцатилетних подружек и одного приятеля. Все четверо дымили как паровозы, на парне были штаны мешком, а девчонки нарядились в одинаковые до ощущения клонированности шмотки; одинаковая косметика и прически еще более усиливали впечатление биоидентичности (совсем как когда-то Карен, Пэм и Венди). Я спросил:

— Ты куда-то собралась, Мег?

— Да так.

— «Так» — это как, где это твое «так»?

— Идем делать добрые дела, папа. Пасхальные подарки деткам-дебилам.

Ее друзья захихикали. Я вдруг понял, что Меган впервые была не рада видеть меня, мое присутствие ее тяготило. Умом-то я все понимал, но заноза в душе осталась.

— Не забудь, бабушка с дедушкой ждут тебя к ужину.

Она со вздохом закатила глаза, ее друзья демонстративно смотрели куда-то в сторону.

— Хорошо, папа.

Подростки-мучители. Смешно сказать, я был уверен, что без проблем преодолею вместе с дочкой ее трудный возраст. Как и большинство родителей, я думал, что у меня есть «волшебная палочка», при помощи которой дочь-подросток превратится из противника в друга. Как бы не так.

12. Будущее еще загадочней, чем ты думаешь

Наша кинокарьера началась дождливым утром в начале 1993 года (во вторник дело было); нарциссы еще крепко спали в траве, а с неба, словно из мокрого кухонного полотенца, сочилась серая мутная влага. Пэм, занимавшаяся гримом и прическами в нашей бурно развивавшейся в те годы кино— и телеиндустрии, договорилась, что мы — я, Гамильтон и Лайнус — заглянем к ней на съемки, которые на сей раз проходили на натуре по соседству с нами, прямо на склоне холма сразу за Рэббит-лейн. Снимали они тогда так называемый «Фильм недели», что-то в жанре «мама-теряет-ребенка-но-получает-ребенка-обратно», который с тех пор стал нам так хорошо знаком.

Рынок недвижимости в январе замирает, и у меня оставалось еще несколько свободных дней, в течение которых я мог играть в карты или просто убивать время. Лайнус, вольный стрелок, вообще мог брать выходные когда ему удобно. Мы вдвоем решили прогуляться до места съемок пешком и там уже встретиться с подъехавшим на машине Гамильтоном. Чтобы срезать угол, мы прошли через площадку для гольфа. Наткнувшись на потерянный мячик, мы устроили возню за право обладания этой ценностью, в результате чего Лайнус поскользнулся и упал на колени в кофейного цвета жижу. «Да, в вольной жизни есть свои преимущества», — задумчиво сказал Лайнус, сдирая с колен какую-то прилипчивую траву, тем временем грязь неумолимо растекалась по его брюкам.

До места съемок на Саутборо-драйв мы добрались перемазанные с ног до головы, весьма похожие внешне на участников массовки, но чувствуя себя здесь абсолютно посторонними. Гамильтоновский «джэвелин» уже стоял на обочине, и мы побрели, сами не зная куда, мимо вереницы белых фургонов и пикапов — неизменного атрибута любых натурных съемок. Мы отыскали Пэм.

— Так, гребите к фургону с буфетом, перехватите там что-нибудь, — распорядилась она. — Ждите меня там.

— Где звезды? — спросил Лайнус.

— Ребята, вы чего ждали? — удивилась Пэм. — Думали, тут вам хор девочек покажут, да чтоб каждая волокла на себе здоровенный пенопластовый булыжник? Или римских центурионов, разъезжающих на тележках для гольфа? Главное правило в кино: «Быстро-быстро собрались и — ждем!» Все, я пошла, через пять минут буду.

Мы поели холодных макарон и стали разглядывать толстые кабели, пересекавшие площадку в разных направлениях. Нам вдруг стало невыносимо скучно.

— Задолбало все это, — выразил общее мнение Гамильтон. — Пора сваливать.

Мы совсем уже было намылились сваливать, как меня окликнула Тина Лоури, моя старая школьная знакомая:

— Ричард! Ричард Дорланд, ты ли это? Это я, Тина.

У Тины, как и у большинства людей, работающих в кино или на телевидении, было слегка «извини-тороплюсь-не-могу-долго-говорить» выражение на лице. С узкой полоски чистого неба между тучами вдруг проглянуло солнце, и под его лучами эффектно сверкнул висевший на шее Тины экспонометр.

— Тина? Ты? Здесь?

— Ну да. А ты — ты-то как здесь? Массовка? Или вы в группе?

— Да нет. Я просто живу неподалеку. У нас тут одна подружка работает. Гримером. Пэмми. А ты тут кто? Режиссер-продюсер?

— Ну, до этого мне далеко. Я — ассистент режиссера, «А-эр». В общем, невелика шишка, вот только работы — завались. А ты что, Пэм знаешь?

— Да мы с ней вместе выросли, жили вон там, ниже по склону. А это Гамильтон, — я ткнул пальцем в перепачканную дубину, стоявшую рядом со мной, — ее любимая куколка.

Тина обалдело уставилась на Гамильтона.

— Знаешь, я ведь даже вырезала ее фотографии из «Вог» и других журналов. Я хотела быть такой, как она, и вот — на тебе, работаем вместе. Странно. А ты как — что делаешь?

— Здесь-то?

— Да нет, вообще. Работаешь или занимаешься чем?…

Я уже убедился, что говорить «Ничем» проще, чем заводить речь о недвижимости.

— Да вот… живем помаленьку, особо не напрягаемся.

Ожидал я обычного искусственно-сочувственного оханья, маскирующего неловкость, но Тина изрядно удивила меня:

— Работа нужна?

— Конечно… э-э… ну да, может быть… а что делать-то?

— Найдем что-нибудь по твою душу. У нас народу не хватает; контора развивается — люди нужны. Я свяжу тебя с нашими кадровиками, с профсоюзниками. Ты мне позвони.

Где-то по соседству раздался звук клаксона.

— Слушай, побегу я. Пока!

Тина растворилась, оставив после себя, как и большинство киношников, легкое облачко реквизитной пыли.

И вот снова, пожалуй, впервые за последние десять лет, наш город стал для меня волшебным, вызывающим восхищение местом. Вуаля! Нас троих, Гамильтона, Лайнуса и меня, взяли на работу и поручили — что бы вы думали? — поиски объектов для натурных съемок. И вот две недели напролет мы колесим по городу и окрестностям в Гамильтоновой колымаге, сшибая мусорные бачки, устраивая «светофорные гонки» с добропорядочными гражданами, подбивая их на соревнование с риском спровоцировать цепное столкновение при резком торможении. Эти горячие головы вычислялись Гамильтоном в транспортном потоке с убийственной точностью. «Ты только посмотри на этих мерзавцев, жаждущих крови, — завсегдатаи кабаков с проспиртованными мозговыми клетками, да свежеосвежеванные туши — прямиком из спортзала. Как же легко их, оказывается, завести». Любое место, нужное режиссеру, мы подыскивали в считанные минуты, в основном благодаря моему риэлтерскому опыту и давнему знакомству с этими краями. Мы чувствовали себя полезными, нужными.

Скотт, парень из режиссерской группы, приехавший из Лос-Анджелеса, говорил нам:

— Здесь так много снимают, потому что Ванкувер — уникальное место. Его можно превратить в любой североамериканский город, подыскать любой пейзаж, затратив минимальные усилия и еще меньше денег. И в то же время у этого города есть своя душа. Видите, кстати, вон тот мотель. В прошлом сериале он был Питтсбургом.