Здравствуй, лето... и прощай, стр. 30

Несколько дней спустя горожане атаковали нас. Мне не позволили выйти за дверь во время самого мощного обмена пушечными залпами, но я видел достаточно, чтобы понять, что астонская армия – то, что от неё осталось после сражений по всему Эрто – объединила усилия со Стронгармом и его людьми. Этого, конечно, Зелдон-Троун больше всего боялся. Битва продолжалась несколько дней, пока канонада не ослабла и в конце концов не прекратилась, не пробив бреши в обороне парлов. Я пытался утешить себя тем, что парлы понесли большие потери в живой силе, но обнаружил, что не способен на подобное – кроме того, Парламентарии и Регент продолжали сидеть в своих подземных норах, целые и невредимые.

– Теперь ты понимаешь, почему нам пришлось укрепить эту территорию, – сказал потом Троун.

– Астонцы и Паллахакси заключили пакт, который логичным образом должен был бы означать мир. Но нет, народу обязательно нужно с кем-то воевать, а что может быть лучшей мишенью, чем мы? И что это им даёт? Чего бы они добились, уничтожив нас? Подумай об этом, но можешь не отвечать. Я уже знаю ответ. Я также знаю, что, возможно, ты мог бы спасти множество жизней…

Глава 19

В последующие дни мы не видели почти никого из жителей Паллахакси; туман стал гуще, и дожди усилились, перейдя в непрерывный пронизывающий ливень. Видимость сократилась шагов до пятидесяти. Для жителей Паллахакси это было идеальное время, чтобы попытаться взять приступом ограждение, и те, кто отвечал за оборону, это чувствовали; в течение многих дней охранники стояли плотной цепью вдоль всего периметра, но атаки не последовало. Впрочем, в определённом смысле это было неудивительно. В столь суровую погоду сама мысль о возможном ранении приводила в ужас – лежать, истекая кровью, на сырой земле, ощущая вгрызающийся в тело холод, медленно сводящий с ума, пока не придёт благословенная смерть…

Большую часть времени я проводил среди военных и охранников, возвращаясь к себе в комнату лишь для того, чтобы поспать. Я обнаружил, что мне трудно говорить с отцом, после того как стало ясно, что он всё время лгал мне. Интересно, подумал я, что было известно матери?

Под землёй находилось четыре уровня. Ближе всего к поверхности располагались казармы охранников и военных; это был практически полностью мужской уровень, за исключением нескольких медсестёр и кухарок. На следующем уровне располагались рядовые парлы – административный персонал и их семьи, включая моих мать и отца. Среди них было много астонцев, и я с горечью вспомнил о своих патриотических чувствах, когда Вольф, Лента, Сквинт и я думали, что преследуем шпиона…

Ниже – и здесь начиналась запретная зона – жили Парламентарии и их семьи, около двухсот человек. Я редко их видел, а они никогда не поднимались наверх, что было неудивительно, учитывая быстро ухудшающуюся погоду. Вероятно, Зелдон-Троун был единственным Парламентарием, с которым я когда-либо разговаривал, и вскоре даже он стал редко появляться на Административном уровне, видимо, переложив большую часть ответственности на моего отца. Я догадывался, что ниже есть ещё один уровень, где обитали Регент и его окружение, но прочие подробности были мне недоступны.

Двери, через которые можно было попасть на эти уровни, различались цветом, и все уровни имели независимый выход на поверхность. Жёлтые двери были доступны для всех, голубые – для административного персонала и выше, зелёные – для Парламентариев и выше, а красные – я знал лишь о двух таких дверях – только для Регента и его приближённых.

Порой комплекс убежищ, рассматриваемый абстрактно, казался микрокосмосом по отношению к внешнему миру, который я когда-то знал…

Я получил ответ ещё на несколько вопросов; главным моим источником информации были охранники и военные. Сквинт, как мы и думали, перебрался через реку, и его застрелил охранник, приняв за какое-то животное.

Мальчишка ничего не успел понять.

Но Сильверджек понял. Сильверджек опознал астонские товары среди груза «Изабель»…

В конце концов внешний мир снова начал вмешиваться в нашу жизнь.

Однажды послышался крик охранника, на который тут же сбежались солдаты. Я последовал за ними, сначала не понимая, что, собственно, случилось, но внезапно заметил силуэты за проволокой. Я бросился к ограде, мысленно крича: «Кареглазка!», но её там не оказалось. В клубящемся тумане, молча глядя на нас, стояло человек пятнадцать, явившихся из мира, о котором некоторые из нас уже почти забыли. Мой отец оказался среди солдат. Я обречённо ждал, что он отдаст приказ стрелять, но на него тоже, видимо, подействовала всеобщая атмосфера необъяснимой радости. После первого шока от неожиданности солдаты стали что-то кричать пришельцам, прося их сообщить последние новости, бессмысленно смеясь, крича и хлопая друг друга по спине, пока те загадочно смотрели на них сквозь проволочную сетку.

Потом они молча начали доставать из своих рюкзаков свёртки брезента, верёвки и шесты и вскоре поставили грубые палатки. Подошли ещё двое, таща тележку, полную дров. Чуть позже вспыхнул большой костёр, и люди собрались вокруг него; на их лицах играли красноватые отблески, и постепенно страх исчез из их глаз; они снова были в состоянии думать, говорить друг с другом и, в конце концов, с нами. Я размышлял о том, что же это за люди, покинувшие относительный комфорт каменных домов Паллахакси, рискуя безумием и смертью в нынешних убогих условиях. Солдаты бросали им через ограду еду; я увидел отца, который наблюдал за ними, плотно сжав губы.

С течением времени их число увеличилось, и лагерь приобрёл размеры небольшого поселения. Был отдан приказ, запрещавший солдатам бросать еду или топливо Лагерникам, как их теперь называли.

Постепенно к Лагерникам присоединились большинство знакомых лиц из Паллахакси, и в один чудесный и грустный день пришла Кареглазка, и мы сумели поцеловаться, неловко и больно, сквозь проволочную сетку. Она сказала, что скоро придут её родители; здесь уже были Стронгарм и Лента, и Уна, и большинство остальных. Позже, в тот же день, появился Вольф с родителями; они не присоединились к основной группе Лагерников, но остановились у ворот, громко крича и тряся проволоку.

– Что вы хотите? – услышал я голос отца.

– Попасть внутрь, конечно! Вы же меня знаете, Алика-Берт. Я работаю на Правительство. Я требую, чтобы вы меня пропустили! – Голос отца Вольфа чуть не сорвался на крик при виде не меняющегося выражения моего отца.

– Вы опоздали, – отрезал отец. – Сюда больше никого не пускают. Все свободные места заняты. – Голос его звучал деревянно.

– Послушайте, Берт, – быстро заговорила мать Вольфа, – мы имеем право войти! Клегг работает на Правительство лишь ради того, чтобы о нём могли позаботиться в подобные времена. Я могу сказать – это нелегко, быть женой парла, видя, с каким отвращением смотрит на тебя обычная публика в магазинах…

Я заметил, что к ним подошла Лента; внезапно она сказала:

– Не пускайте их, Алика-Берт. Это компания самонадеянных мерзляков, вот кто они.

До этого я толком не замечал Ленту; я был слишком занят Кареглазкой.

Теперь, взглянув на неё, я был потрясён. Она похудела, очертания её лица стали угловатыми и почти старческими, да и одета она была неряшливо.

– Это позор, – сказала Кареглазка, когда Лента снова скрылась в палатке своего отца. – Она, кажется, стала… мне не хотелось этого говорить, Дроув, – такой грубой и неприятной, и я больше не могу с ней общаться.

На следующее утро к ограде быстро подошёл отец Кареглазки, Гирт. Придя одним из последних, он впервые увидел лагерь. Он не слишком вежливо схватил Кареглазку за руку.

– Отойди от этого мерзляка, девочка моя!

– Но это же Дроув!

– Он мёрзлый парл, и я не хочу, чтобы ты с ним водилась!

– Отец, он не виноват, что оказался на той стороне! – заплакала Кареглазка. – Они его не выпускают!