Чёлн на миллион лет, стр. 53

— Я тоже бессмертная! — вскочив на ноги, гневно бросила Ли. — Или ты забыл?

— Нет-нет, не забыл! — Он неуверенно взмахнул руками. — Но ты же женщина. Ты не сможешь их прочесть.

В мыслях Ли вернулась на столетия назад. В Киото придворные дамы были поголовно грамотны, хотя в Китае такое в диковинку: дескать, постичь классические иероглифы дано лишь мужчинам. Однако Ли, не считаясь с трудами, изучала китайскую письменность еще дома, да и здесь, в Поднебесной, Ли пользовалась каждой возможностью освежить свои знания в дни отдохновения в каком-нибудь тихом месте. А поскольку тексты в сундучке, скорее всего, буддистские, — эта вера сплелась здесь с даоизмом и примитивным анимизмом, но тексты-то, надо полагать, первозданные, — удастся распознать хотя бы отдельные отрывки.

— Смогу, — заявила Ли.

— Сможешь? — разинул рот Ду Шань и тряхнул головой. — Что ж, боги выделили тебя из прочих… Хорошо, взгляни, если хочешь. Но только осторожно. Они очень старые.

Ли радостно устремилась к сундучку и подняла крышку. Вначале она увидела лишь наполняющую его тьму, подхватила лампу, поднесла поближе. Тусклый мерцающий огонек высветил содержимое ларца, и увы! В чреве его царили гниль, плесень и грибки.

Ли застонала, едва не пролив из лампы горячий жир. Сунув свободную руку внутрь, она нащупала что-то и вытащила на свет серые лохмотья.

— Ну и ну, — склонившись над ларцом, пробормотал Ду Шань. — Должно быть, вода попала. Как жаль!

Ли выронила лохмотья, поставила лампу на место и тихо спросила, повернувшись к Ду Шаню лицом к лицу:

— Когда ты в последний раз заглядывал в ларец?

— Не знаю, — отвел он взгляд. — Не было нужды.

— Ты ни разу не перечитывал священные письмена? Ты знаешь их наизусть?

— Это дары паломников. Что они мне? — бросил он с напускной бравадой. — Мне не нужны письмена. Я Учитель. Этого достаточно.

— Ты не умеешь ни писать, ни читать! — догадалась она.

— Они, ну, все они считают, что умею, и… А что тут плохого?! — взорвался он. — Что плохого, я тебя спрашиваю?! Хватит пилить меня! Ступай! Иди в другие комнаты. Оставь меня в покое…

Ее охватила жалость. В конце концов, он так уязвим — обычный человек, простолюдин, по неведомой причине одаренный вечной молодостью. Кто бы ни отвечал за это — карма, боги, демоны или слепой случай, — выжить ему позволила крестьянская смекалка. Он заучил звучные фразы, какие следует провозглашать святому. К тому же он не уронил своего положения; он воплощает собой божество, требующее малого и в обмен дающее многое — чувства уверенности, защищенности, единства. Но неизменная череда лет, год за годом, без конца и краю, притупила его разум и даже, поняла вдруг Ли, лишила мужества.

— Прости, — проронила она, положив ладонь ему на руку. — Я не хотела тебя срамить. Разумеется, я никому не скажу. Я тут все почищу и впредь буду заботиться о таких вещах сама. Ради тебя… ради нас.

— Спасибо, — неуверенно ответил он. — И все-таки, ну, я хотел тебе сказать, что ты должна уйти в дальние комнаты и не выходить до вечера.

— К тебе придет женщина, — отчеканила она тяжелым, под стать этой мысли, голосом.

— От меня ждут этого, — голос Ду Шаня окреп. — Так заведено с… с самого начала. А что мне еще остается? Не могу же я ни с того ни с сего отказать им в благословении, как ты думаешь?

— А она молода и хороша собой…

— Ну, когда они немолоды и некрасивы, я ведь все равно добр к ним. — Он изобразил нарочитое возмущение. — Кто ты такая, чтобы обвинять меня в неверии и неверности?! Сколько у тебя самой было мужчин? А еще монашка!

— Я не сказала ни слова против тебя. — Она круто развернулась. — Будь по-твоему, я ухожу.

И спиной ощутила, что он испытал безмерное облегчение.

Четверо послушников сбились в кучку в одной из своих комнат, затеяв игру с рассыпанными по полу палочками; неверный свет лампы превратил их в сумрачные тени. Увидев входящую Ли, они вскочили на ноги и неуклюже поклонились, застыв в сконфуженном молчании. Они прекрасно знали, почему она здесь, но не могли придумать, что бы такое сказать.

Как они молоды, подумала она. И как милы. По крайней мере, Ван. Ей представились его молодое, стройное тело, его жаркие, исступленные объятия.

Быть может, позже. Перед ней расстилается необъятное «позже». Ли улыбнулась послушникам.

— Учитель хочет, чтобы я разучила с вами Алмазную сутру.

4

Деревня хоронила первенца Учителя и Госпожи под дождем. Ждали солнца, но и знахарь, и крохотный трупик подсказывали, что долее ждать неблагоразумно. Весна в этом году запоздала. Сырость и прохлада тянулись до лета — и украдкой просочились в легкие девочки. Несколько дней она, задыхаясь, металась в колыбельке, а потом успокоилась и затихла. Страшно затихла. Не кричала, не чмокала губками и не сопела носиком.

Ду Шань и Ли смотрели, как знахарь опускает гробик в плещущуюся на дне ямы воду. Рядом с ними стояли послушники, остальные жители деревни держались подальше, неровным кольцом. За их спинами Ли еле различала смутную тень горного склона, громаду которого поглотила серая бесформенная муть, увлажнившая ей лицо, капающая со шляпы, пропитавшая волосы. Смердела мокрая шерсть. Налитые молоком груди ныли.

Знахарь встал, вытащил из-за веревочного пояса погремушку и, потрясая ею, с воплями запрыгал вокруг могилы, отгоняя злых духов. Послушники и те немногие, у кого были молитвенные колеса, принялись их крутить, раскачиваясь вправо-влево. В сыром, тяжелом воздухе забился тяжелый напев: «…благословенные предки, великие души, благословенные предки, великие души…» — снова и снова. Ни Дао, ни Будда почти не коснулись этого языческого ритуала.

Ду Шань воздел руки и произнес более подходящие к случаю слова, но монотонно и бездумно: он произносил их слишком много раз. Ли почти не вслушивалась. Она тоже повидала слишком много смертей. Сейчас она даже не могла припомнить, скольких младенцев потеряла. Семерых, восьмерых, дюжину? Куда больнее видеть, как дети стареют. Прощай, доченька. Да не будет тебе одиноко и страшно там, куда ты ушла. Единственное, что Ли ощущала в себе сейчас, — окончательно окрепшую решимость.

Все кончилось. Люди отбормотали что положено и вернулись к своим делам. Знахарь остался — он еще должен засыпать могилу. Сквозь его неумолчные бормочущие причитания Ли слышала, как комья земли колотят по крышке гроба.

Послушники на время вернулись к своим родителям. Ли и Ду Шань ступили в опустевший дом. Уходя, он оставил дверь открытой нараспашку, чтобы впустить в комнату свет. Тлеющие в очаге угли немного согревали воздух. Ду Шань отряхнул куртку и с громким вздохом швырнул ее на кровать.

— Ну, с этим покончено. — Не дождавшись ответа, он снова подал голос: — Бедная малютка. Ничего, бывает.

Может, в следующий раз больше повезет, а? Глядишь, и сын родится.

— Здесь следующего раза не будет, — напряженно отозвалась Ли.

— Что?!

Волоча ноги, он подошел к ней. Руки его безвольно болтались. Она смело встретила его взгляд.

— Я ухожу. Ты должен идти со мной.

— Ты что, рехнулась? — Его обычно невозмутимые черты исказил страх. — Какой демон в тебя вселился?

— Не демон, а решимость, копившаяся месяцами. Я окончательно поняла, что такая жизнь нам просто не подходит.

— Но она мирная, счастливая!..

— Ты считаешь ее такой, потому что увяз в ней. Я же вижу в ней лишь застой и убогость. — Она произнесла суровые слова спокойно, с едва уловимой печалью. — Поначалу мне казалось, что странствиям пришел конец, что я нашла священный приют. Ду Шань, — она не назовет его ласковым прозвищем, пока не склонит на свою сторону, если такое возможно, — я постигла то, что тебе следовало заметить столетия назад. На земле нет священного приюта ни для кого и нигде.

От изумления он забыл о гневе.

— Ты хочешь вернуться к своим дворцам и обезьяньим ужимкам при дворе, да?

— Нет. Это тоже западня. Я жажду свободы… я хочу быть, хочу достичь того, на что я способна! На что способны мы.