Через вселенную, стр. 60

— А зачем вам художники? — спрашиваю я, вспомнив о Харли, о Барти и Виктрии.

— У художников тоже есть применение. Она обеспечивают фермерам развлечение. Эмоций у них, может быть, и немного, но даже мартышкам бывает скучно. К тому же художники порой обладают чем-то большим, чем просто способности, что мы им вводим. Мы столкнулись с технической проблемой, которую не сумели разрешить десятилетия напряженных исследований. Кто знает, в чем может проявиться талант. Вот твой друг Харли, так? У него была предрасположенность к пространственному и визуальному творчеству. Он стал художником, но с таким же успехом мог стать проектировщиком или, будь на то его собственное желание, инженером.

— Мы — просто пешки. Средство для достижения цели. Игрушки, которые ты создаешь, чтобы играть в свою игру.

— Эта игра — жизнь, идиот! — голос Старейшины звучит все громче. — Как ты не понимаешь? Мы просто пытаемся выжить! Если бы не было Сезона, у людей не было бы в жизни цели. Если бы не было фидуса, они разодрали бы корабль на кусочки в приступе безумной ярости. Если бы не было репликаторов ДНК, мы все были бы выродившимися идиотами. Все это нужно нам, чтобы выжить!

— А что, если один из наших «безмозглых» фермеров смог бы однажды решить проблему двигателя? — спрашиваю я. — Но ты так накачал его этим своим фидусом, что он разучился думать. Почему нельзя позволить им всем думать, чтобы все трудились над проблемой?

Старейшина смотрит на меня, прищурив глаза.

— Ты что, забыл уроки? Назови мне три главные причины разлада.

— Во-первых, различия, — отвечаю я на автомате. Я не собирался играть по его правилам, но у меня рефлекс — отвечать ему немедленно.

— Дальше?

— Во-вторых, отсутствие централизованного командования. — Теперь я уже просто хочу понять, что он пытается этим сказать.

— И последняя?

Я вздыхаю.

— Индивидуальное мышление.

— Именно. Фидус исключает возможность индивидуального мышления — оно остается лишь у тех, кого мы создали сами и кто способен помочь. Это наш самый реальный шанс.

Старейшина наклоняется ко мне через стол и постукивает пальцами по металлическому покрытию, пока я не поднимаю голову и не смотрю ему в лицо.

— Очень важно, чтобы ты это понял, — произносит он, вперив в меня горящий взгляд. — Это наш самый реальный шанс выжить.

Мгновение он молчит.

— Это наш единственный шанс.

65

Доктор отводит мою руку в сторону.

— Я хочу, чтобы ты это видела.

— Что вы с ней делаете? — спрашиваю я глухо.

Он бросает бесстрастный взгляд на пустую оболочку Стилы.

— А, ничего.

— Ничего? Ничего?! — кричу я. — Секунду назад это был человек! Что вы натворили?

Доктор обходит кровать и указывает на один из прозрачных пакетов с раствором.

— Тут фидус высокой концентрации. Наркотик, — отвечает он на мой незаданный вопрос. — Он делает людей пассивными.

Я вспоминаю Филомину, дочь Стилы, потом себя.

— Вы опаиваете людей на корабле, — вырывается у меня шепот.

— Большую часть, — пожимает плечами он.

— Зачем?

— Медицина — чудесная вещь, — он сдавливает пакет с раствором. — Она может решить любую проблему, даже проблему целого общества.

— Вы преступник, — говорю я, и вместе со словами ко мне постепенно приходит осознание всего ужаса этого факта.

— Я просто реалист.

Протянув руку, хватаю ладонь Стилы, холодную и безжизненную.

— Что происходит? — спрашиваю я, разжимая пальцы, и с отвращением отступаю на шаг.

Сосредоточившись на растворе, доктор почти не обращает внимания ни на меня, ни на остальных пациентов.

— Я же сказал, фидус вызывает пассивность.

— В каком смысле?

— Делает их спокойными. Умиротворенными. Пассивными.

— Она даже не шевелится! — мой голос вот-вот сорвется на крик. — Даже не мигает! Просто глядит прямо перед собой!

Доктор, кажется, удивлен моей паникой.

— Неужели ты не видишь, что Стила, все они бесполезны? И она, и остальные пожилые больше не могут приносить физическую пользу, не могут работать, как молодые. Ум их тоже уже бесполезен — продолжительное воздействие фидуса снижает мозговую активность, даже если, как Стила, принимать ингибиторы. Фидус обманывает нейроны, и старики либо начинают путать реальность с вымыслом, либо бунтуют, вырвавшись из-под его влияния. В любом случае они для нашего общества становятся только бременем. Так что мы берем от них, что можем, — он кивает в сторону пакета с кровью Стилы. — В ее генах были заложены ум и нестандартное мышление; возможно, нам удастся переработать ее ДНК. Собрав у пожилых все, что еще можно использовать, мы их усыпляем.

Стила не кажется спящей. Она кажется мертвой.

В голове вдруг всплывает, как, когда мне было восемь, мама с папой подарили мне щенка. Он заразился парвовирусом и серьезно болел. Мама тогда сказала, что ветеринару пришлось его усыпить.

— Так вы их убиваете? — шепчу я в ужасе.

— Формально, — пожимает плечами доктор.

— Формально?! — взвизгиваю я. — Они либо умирают, либо нет. Тут нет середины.

— Мы находимся в замкнутой системе, — говорит доктор. — Кораблю приходится поддерживать существование. — Он переводит взгляд со Стилы на меня. — Нам нужны удобрения.

К горлу подступает тошнота.

— Вынимайте иголки! — требую я, делая рывок к капельнице.

— Поздно. Препарат уже в ней.

Сорвав иглы с рук Стилы, я понимаю, что доктор сказал правду. С кончика иголки срывается капля крови — и больше ничего. Пакет пуст. Рука Стилы свалилась с края кровати, но она этого не замечает.

— Эми, — холодно произносит доктор. — Я рассказываю тебе это, чтобы ты поняла, как обстоят дела на борту этого корабля. Я видел, как ты расспрашиваешь Старейшину, как разговариваешь со Старшим. Ты должна знать, как опасно создавать проблемы, наступать Старейшине на мозоль. Шлюз — не единственный способ избавиться от тебя. Старейшина опасен, Эми, очень опасен, и лучше тебе в будущем держаться от него подальше.

Он вздыхает, и я впервые задаю себе вопрос, испытывает ли он к этим пациентам сочувствие, сострадание или хоть что-нибудь.

— Когда Старший привел тебя сюда, я сразу понял, что на тебя подействовал фидус. Мы со Старейшиной занимаемся его распространением по всему «Годспиду». Это наша обязанность. Но, хотя я и согласен, что фидус помогает поддерживать мирное существование, мне кажется, что он подходит не для всех, — он решительно выдерживает мой взгляд. — Если ты будешь подрывать спокойствие на корабле, Старейшина прикажет мне забрать тебя сюда, на четвертый этаж. И у тебя в вене окажется игла. И поначалу ты почувствуешь тепло, уют и радость.

Он переводит взгляд на Стилу, и я следую за ним глазами. На ее морщинистых губах застыла едва заметная улыбка.

— Сначала фидус успокоит твой разум, а потом — тело. Мышцы расслабятся, ты почувствуешь небывалое умиротворение.

Тело Стилы обмякло на подушках. Улыбка сходит с губ, но не потому, что ей грустно — просто мышцы лица уже не работают, не поднимают уголки губ.

— Тело успокоится настолько, что постепенно легким станет лень дышать, а сердцу — лень биться.

Обвожу Стилу внимательным взглядом с ног до головы. Мне кажется, что ее грудь поднимается и опадает, я слышу, как тихонько бьется ее сердце.

Но я лишь выдаю желаемое за действительное.

Дрожащими пальцами закрываю уставившиеся в пустоту глаза.

— Это не мучительная смерть, — говорит доктор, — но все же смерть. Если Старейшина посчитает тебя бесполезной — или, что еще хуже, вредной, — такой конец ожидает и тебя.

66

Я уже через дверь слышу, как она плачет. Прикладываю палец к сканеру, дверь открывается, и только тут до меня доходит, что я сделал — вошел в чужую комнату без разрешения. Но сейчас это неважно — важно только то, что Эми лежит на кровати и плачет так, что все тело сотрясается от рыданий.