Через вселенную, стр. 28

На третьем этаже лифт открывается, и я выхожу, радуясь возможности сбежать от них. Старику, кажется, давно уже пора было поселиться в доме для престарелых, хоть очень старым он и не выглядит. Но глаза его пусты, на лице отсутствующее выражение. Прямо как у бабушки, когда болезнь Альцгеймера настолько прогрессировала, что маме пришлось отдать бабушку в дом престарелых. Мы навещали ее в последнюю Пасху перед тем, как она умерла, и она подарила мне крашеное яйцо. Правда, она назвала меня маминым именем и не помнила, где находится, но все же подарила мне то яйцо.

Я слабо улыбаюсь старику — в этой улыбке больше от извинения.

Когда я уходила, в комнате для отдыха был только один человек — тот, высокий. Но, как было сказано, пришло время принимать лекарства. В комнате полно людей, а между ними, раздавая бело-голубые пилюли, ходят две медсестры. По неуютной тишине понятно, что только что комната была полна шума и движения — в воздухе дрожат замирающие отзвуки гитары — но я словно бы нажала на паузу. Все замерли, обернувшись ко мне.

— Да, — дружелюбно усмехается какой-то парень, — сейчас будет весело.

За ним, опершись на стекло большого окна, стоит тот самый высокий парень, которого я видела утром. Губы его растягиваются в ухмылке куда более зловещей, чем у первого.

Под прицелом враждебных взглядов я делаю несколько шагов вглубь комнаты.

— Я — Харли, — представляется первый парень. — Так это ты, наверное, новая пациентка!

Одна из медсестер торопливо сует ему три таблетки — одну большую, бело-голубую, и две поменьше, зеленую и розовую. Он глотает их все зараз и, обойдя медсестру, направляется ко мне. Улыбка его становится еще шире.

— Что с вами, народ? — бросает он через плечо. — Это новенькая, Старший мне про нее говорил!

Стоящие возле лифта девушки что-то нервно бормочут, потом начинают переговариваться. По толпе пробегает волна шепота. Большую часть я совсем не понимаю — этот их говор слишком неразборчивый. Но нетрудно догадаться, о чем они говорят. Ощущения точно как у новичка в старших классах: ты видишь, как все пялятся, слышишь, как все шепчутся, и знаешь, что пялятся на тебя и обсуждают тебя.

— Что с ней случилось? — раздается шепот неподалеку.

— Ничего со мной не случилось, — громко говорю я.

— Волосы… — произносит кто-то у меня за спиной. Я резко оборачиваюсь, так, что волосы взметаются позади. Кто говорил, понять нельзя, но они все смотрят на меня — смотрят карими глазами на смуглых лицах, обрамленных темпами волосами.

Высокий облизывает губы. Он даже не скрывает, что пялится.

— Рад познакомиться! — говорит Харли, прерывая неловкое молчание. От его рукопожатия у меня на ладони остается яркое пятно краски. Харли худой и долговязый, волосы у него непослушные, несколько прядей испачкано в краске. Лицо открытое и симпатичное. Этим он немного напоминает Старшего.

— Народ, это новенькая. Она — знакомая Старшего. Новенькая, это народ, — несколько человек учтиво поднимают глаза, пара-тройка человек даже улыбаются. Большинство, однако, глядит в лучшем случае с недоверием, в худшем — с отвращением. Ближайшая ко мне медсестра стучит пальцем за ухом и начинает что-то шептать в пустоту.

— Что это с ней? — спрашиваю я у Харли, идя за ним к его столу.

— Не бери в голову, мы тут все двинутые.

Я хихикаю, в основном от нервов.

— Хорошо, что я читала «Алису в стране чудес». Это определенно самая настоящая кроличья нора.

— Что ты читала?

— Неважно. — Все следят за каждым моим движением.

— Слушайте, — начинаю я громко. — Я знаю, я выгляжу необычно. Но я точно такой же человек, как и вы. — Не опуская голову, я гляжу им в глаза и пытаюсь не отводить взгляд, сколько могу.

— Ну, конечно, — говорит Харли с улыбкой Чеширского кота.

— Откуда ты взялась? — спрашивает высокий, все еще сверля меня взглядом и ухмыляясь.

— Тебя как зовут? — раздраженно перебиваю я.

— Лют, — отвечает он тихим, скрипучим голосом.

— Так кончай на меня пялиться, Лют, — скрещиваю я руки на груди. Лют ухмыляется шире и не отводит взгляд.

— Так откуда ты взялась? — спрашивает женщина рядом с Харли.

У меня вырывается вздох. Какой смысл требовать, чтобы Лют перестал смотреть на меня? Все равно они все смотрят.

— С Земли, — отвечаю я. — Это было очень давно.

Некоторые глядят с недоверием — ну, ладно, большинство — но у некоторых в глазах загорается свет, и я понимаю: эти люди часто вспоминают, что их небо — это крашеный металлический потолок.

— Расскажешь нам о ней? — просит Харли.

И я сажусь на предложенный им стул, не обращая внимания на то, как удирает девушка, сидевшая ближе всех. Что рассказать им о Земле? Как описать, что воздух пахнет по-другому, что почва кажется жирнее, что ты сам кажешься себе другим, потому что знаешь — в твоем распоряжении весь мир? Может, начать с гор, вечно укутанных облаками и снегом… они вообще знают, что это такое: «облако», «снег», «гора»? Или я могла бы рассказать о разных видах дождя: о проливном, из-за которого хочется остаться дома и посмотреть фильм или почитать книжку; о мороси, которая словно пронизывает кожу иголками; о теплом летнем ливне, от которого еще слаще делается первый поцелуй первой любви.

Они смотрят на меня, горя нетерпением услышать о планете, которую я зову домом.

Я начинаю с неба.

26

Проклятая девчонка сидит в Палате и рассказывает всем о Сол-Земле, — рычит Старейшина, — Мы же ее предупредили, что будет, если она будет создавать проблемы? Предупредили же?

— Спокойно, Старейшина, — увещевает Док. — Сезон вот-вот начнется. Он всех отвлечет, они и не вспомнят, что она там говорила.

Старейшина пинает ногой дверь ближайшей криокамеры. Я предусмотрительно отскакиваю назад — мало ли, что или кого он выберет следующим.

— Хорошо. — Старейшина останавливает горящий взгляд на мне. — Первая причина разлада?

Проверка домашнего задания? Самое время.

— Различия.

— Именно. Разлад потянется за ней, куда бы она ни пошла, как грязные следы по полу за ребенком. А вторая причина — отсутствие централизованного командования. Когда различия порождают разлад, парень, единственный способ сохранить контроль — быть лидером. Смотри и запоминай.

Он нажимает кнопку вай-кома.

— Общий вызов.

— Старейшина, что ты делаешь? — спрашиваю я, слыша в ухе знакомое «бип, бип-бип».

— Внимание всем жителям «Годспида». Очень важное объявление.

Внутри у меня все падает. Старейшина соединился с каждым вай-комом на корабле. И кажется, я знаю, что он собирается сказать. Мысли скачут. Он ни за что не расскажет всем про криоуровень, про замороженных, про то, откуда Эми на самом деле появилась. Он не скажет.

— Не надо, — говорю я.

Он пропускает мимо ушей.

— Некоторые из вас, особенно те, кто сегодня был в районе Больницы на уровне фермеров, должно быть, заметили на борту нечто необычное.

— Перестань, — бросаюсь я к Старейшине. Мне так надоела его ложь.

Док тянет меня назад, хватая длинными пальцами за руки. Пытаюсь стряхнуть его руки, но он сильнее.

— Новый обитатель корабля — молодая девушка с ненормально бледной кожей и рыжими волосами. Она — результат научного эксперимента, направленного на развитие человеческого организма для приспособления к возможно неблагоприятной биосфере Центавра-Земли. Она не опасна, но умственно неполноценна и склонна ко лжи. Она мало приспособлена к логическому мышлению и труду, поэтому останется жить в Палате. Вступления с ней в контакт я от вас не требую и не ожидаю. Это — аномалия, и отношение к ней должно быть соответствующим.

Ладони непроизвольно сжимаются в кулаки. Аномалия, это она-то? Результат какого-то чертова научного эксперимента? Да, звучит правдоподобно — ученые на корабле вечно заняты тем, что выдумывают то одно, то другое, чтобы обеспечить нас защитой, какой бы ни оказалась биосфера Центавра-Земли. Ясное дело, Старейшина хочет сохранить в тайне происхождение Эми и отрезать ее от общения с остальными.