Через вселенную, стр. 12

— Нет! Не зови Старейшину! Я ухожу! — Но мне не хочется уходить, я хочу еще полюбоваться на девушку с волосами цвета заката.

Док качает головой.

— Это опасно. Стоит коснуться одной кнопки, — он кивает в сторону маленького черного ящика у головы замороженной девочки, — и ты бы ее разбудил.

Смотрю на ящик. Выглядит он довольно просто. На верхней панели — три кнопки: ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ПУЛЬС, ПРОВЕРКА ДАННЫХ и, под прозрачным защитным колпаком с биометрическим сканером, желтая кнопка с надписью РЕАНИМАЦИЯ. Провода из него идут в стеклянный контейнер, и я следую по ним взглядом прямо к ее вишневым губам.

— Я не буду ничего трогать, — обещаю я, но Док уже отвернулся.

— Старший здесь, — говорит он, и я знаю эти слова не для меня, а для Старейшины, с которым он связался по вай-кому. — Да, — говорит Док. Пауза. — Черт его знает, — он снова окидывает меня взглядом, таким холодным и оценивающим, какого я не видел с тех пор, как был его пациентом. Док касается вай-кома, и связь прерывается. Совсем скоро Старейшина явится сюда и за шкирку утащит меня обратно в учебный центр.

— Кто это? — спрашиваю я. Нужно узнать все, что возможно, пока еще возможно.

Док прищуривается, по-прежнему глядя на меня, но потом наклоняется и смотрит на металлическую дверцу.

— Номер сорок два. Я сегодня проверял всех сороковых, просто смотрел, чтобы все было в порядке, — качает головой. — Нужно было сначала закончить, а потом подниматься в Палату, — бормочет он себе под нос.

— Сороковых?

Док поднимает на меня взгляд.

— Они все пронумерованы.

— Да, это я заметил, — нетерпеливо перебиваю я. — Но в чем смысл? Зачем здесь пронумерованные двери и замороженные люди?

Док смотрит на девушку с закатными волосами.

— Спроси у Старейшины.

— Я спрашиваю у тебя.

Док поворачивается ко мне.

— Я отвечу, если ты скажешь, как попал сюда. Все двери, ведущие к лифту, заперты.

— Та, что на четвертом этаже, была открыта.

Он прищуривается.

— И ты просто случайно наткнулся на незапертую дверь на четвертом этаже?

Секундное колебание.

— Я нашел в Регистратеке чертежи корабля. Там был второй лифт.

Я не выдам Ориона. Он не виноват, что я попался.

Док напряженно думает — вид у него отсутствующий.

— Так все-таки, — повторяю я, снова глядя на нее. — Кто это?

Док проходит мимо ее стеклянного контейнера к столу у дальней стены и возвращается с пленкой. Запускает программу, вводит код и прикладывает указательный палец к идентификатору личности. Потом что-то набирает одной рукой.

— Номер сорок два, сорок два. Ага. Она из второстепенных.

— Что? — наклоняюсь так, чтобы мое лицо оказалось вровень с ее. Словно кто-то вылил желтые, оранжевые и красные чернила в стакан с водой — вот такие у нее волосы; пряди вьются, водопадом струятся с головы, концы сворачиваются в спирали на дне контейнера, Как может быть второстепенным человек с волосами цвета заката?

— Ее родители, по-видимому, специально запросили для нее место, — продолжает Док, прокручивая файл на пленке. — Они, кажется довольно важные птицы: мать — биоинженер, у отца — серьезный армейский чин. Повезло ей. Не многим второстепенным позволили лететь. Места для груза не так много.

Удивленно моргаю. Она — груз? Второстепенный груз?

— Зачем она здесь? Все они — зачем? Зачем нам нужен целый уровень замороженных людей?

— Об этом, — Док убирает пленку, — ты спросишь Старейшину.

— Как будто его словам можно верить, — шепчу я девушке с закатными волосами. Док не слышит.

Интересно, какого цвета у нее глаза. Сощурившись, разглядываю сквозь лед. Ресницы мне видно — они длинные и рыжевато-желтые… Черт! Я не подозревал даже, что такие ресницы вообще бывают! — но веки плотно запечатаны. Ясно только одно: если кожа у нее белоснежная, волосы огненные, а ресницы — оттенка солнечных лучей, то кто знает, какие цвета могут жить в ее глазах?

— Старший.

Не нужно оборачиваться, чтобы понять, что это сказал Старейшина, но я все же поворачиваюсь к нему лицом, не отрывая ладони от стеклянного контейнера, словно я в силах защитить девушку от его взгляда.

— Как ты сюда попал? — отрывисто спрашивает Старейшина. Он сердится, но я не уверен, что на меня.

Прежде чем я успеваю открыть рот, Док заявляет:

— Должно быть, я оставил дверь незапертой. Медсестра не могла найти одного из пациентов, которым пора было принимать лекарства, я отвлекся и забыл об осторожности.

Ну, это вовсе чепуха. Я ведь знаю, что Док не оставлял дверь на четвертом этаже открытой — он ведь не знал, как я сюда добрался. Но все же во мне шевельнулось уважение: чтобы солгать Старейшине, нужно немало храбрости.

— Идем, — говорит мне Старейшина.

— Я хочу знать, почему она… почему здесь столько замороженных людей. Зачем они? Откуда взялись? Почему она так отличается от нас?

Старейшина обращает свой ледяной взгляд на девушку с закатными волосами. Потом медленно поднимает глаза на меня.

— Она такая, потому что родилась на Сол-Земле. И остальные тоже. А теперь идем.

— Но…

— Идем, — развернувшись, он направляется к лифту. Идет он быстро, и при ходьбе прижимает кулак к бедру раненой ноги.

Я следую за ним, покорно, как всегда.

9

Но порой мне снятся хорошие сны.

Удивительные сны. Прекрасные. Сны о новом мире.

Я не знаю, каким он будет. Никто не знает. Но в кошмарах новый мир почти не появляется — я почему-то уверена, что он похож на рай.

Ради него не жаль оставить Землю.

Там тепло. Я всегда первым делом замечаю тепло.

Во сне я просыпаюсь, и я дома.

Бабушка на кухне делает блинчики. Она всегда добавляет в тесто немного сиропа, поэтому в кухне уже витает липко-сладкий запах. Он ассоциируется у меня с домом.

Бабушка поднимает на меня глаза и улыбается…

Иногда сон обрывается прямо на этом, потому что снова увидеть бабушку — это слишком уж невероятно…

Она улыбается, и, кажется, все морщинки у нее на лице разглаживаются.

— Идем! — зовет папа. На нем спортивные штаны. Он слегка подпрыгивает на месте, кроссовки скрипят по линолеуму. Сзади подбегает мама в шортах и спортивном топе…

А иногда он обрывается здесь, потому что мама никогда со мной не бегала, мы с папой всегда были вдвоем…

И мы бежим.

Бежим по новому миру, который простирается вокруг. Он всегда прекрасен. Как если взять все самое лучшее с Земли и сделать еще лучше. Песок на пляжах не скользит под кроссовками, а вода не синяя, а золотая. Ветер в тенистых лесах пахнет лимоном и медом, а их необычные пушистые обитатели всегда охотно с нами играют. В пустынях возвышаются скульптуры из песка, из которых льются родники со сладкой, вкусной водой.

Новый мир всегда прекрасен, всегда совершенен.

Если мне везет, сон длится и длится.

Но везет мне не всегда.

Мы бежим, и дорога начинает изгибаться. Мы поворачиваем обратно. Я вижу дом — в нем что-то есть от дома во Флориде, где мы жили когда я была маленькая, но он кирпичный, как наш дом в Колорадо, и бабушка на крыльце машет нам рукой и зовет внутрь.

Мама сворачивает с дороги и идет к дому.

— Пойдем, — зовет папа и взбегает вверх по ступенькам крыльца.

Но я не могу перестать бежать. Ноги отказываются повернуть в сторону дома.

Я не могу остановиться.

Остается только снова и снова бегать по кругу в этом прекрасном, безмятежном и совершенном мире.

Я пытаюсь остановиться. Все кружу рядом с домом, а там мама, бабушка и папа едят блинчики. Иногда Джейсон тоже там, а еще моя собака, которая была у меня в детстве, и друзья из школы.

А я не могу остановиться.

Потому что иногда даже сны о новом мире превращаются в кошмары.

10

Старейшина решил, видно, наказать меня уроками. Все время, пока мы поднимались на лифте, он молчал, только раз огрызнулся на попытку расспросить его о девушке, когда мы шли из Больницы к гравтрубе. Теперь мы уже в учебном центре, и он приказывает мне сесть на жесткий пластиковый стул рядом с полинявшим глобусом Сол-Земли.