Ларец Самозванца (СИ), стр. 40
Им совсем немного пришлось сражаться здесь в одиночку. Стрельцы и казаки, да и собственно ратники ударили через окна, полезли через дверь и немногочисленный, а вернее — меньший числом противник не устоял. Не мог устоять! С яростными криками они ворвались в главный зал, где стояли столы и горел очаг…
Разбойников здесь не было — видно, нашёлся умник, который понял, что этот зал им всё равно не удержал. Здесь вообще было всего четыре человека, все — мёртвые. Истерзанные. Не сразу даже понятно было, что — женщины…
Потом — разглядели. Сложно вообще-то не угадать было, кто, когда особенно присмотришься…
— Как же… зачем же они так! — сглотнув плотный глоток, тихо прошептал Прокоп, опуская саблю.
— Пленных не брать! — громко приказал Кирилл. — Всех — под корень, сволочей!
Его слова не встретили сопротивления…
11
Взбежав по лестнице на последний поверх, под самый чердак, Прокоп на миг остановился — перевести дыхание — и тут же бросился вперёд. Присел — и сабля со свистом пронеслась в пяди от непокрытой головы ратника. Тут же он сам крутанулся, выбрасывая дорогой испанский клинок влево — сталь вошла в мягкое, раздался жалобный всхлип… Прокоп не пожалел и ничто не дрогнуло в его душе, даже когда он увидел, что перед ним лежит труп совсем ещё молодого разбойника. Ему вряд ли минуло двадцать лет, а если даже минуло — то ненамного. Мальчишка! Совсем мальчишка… Таким же был Никита. И чем перед этим мальчишкой, одним из воров, провинились женщины? Да в любом случае, если даже провинились, покарали их слишком жестоко. Нельзя так! Не по божески!
Спереди донёсся сабельный перезвон, и Прокоп поспешил туда. Как оказалось, он успел как раз вовремя. Впереди сразу трое разбойников — один из них отличался огромным ростом, наседали на атамана казаков, Дмитра. Удивительно, но для казака тот дрался слишком неумело, беря неумеренной храбростью и диким желанием. Сабля его визжала, словно от боли, ударяясь о вражеские сабли. Дважды Дмитр был близок к смерти… Но тут с одной стороны подоспел Прокоп, с другой набежали казаки и стрельцы… с врагами было покончено, и только огромный вор дрался, как проклятый, раскручивая дубину и кроша рёбра и челюсти как заведённый. В какой-то миг самые смелые отхлынули — перевести дух и задавить боль в рёбрах, и почти тут же кто-то, сумевший приглядеться, воскликнул изумлённо:
— Братцы, так это ж — баба!
Стыд заставил их забыть про боль и смерть. Стыд бросил их вперёд. Ничто не может спасти медведя, если на него бросается свора. Ничто не могло спасти медведеподобную бабу, когда на неё, презрев опасность и горя желанием смыть позор, со всех сторон бросились воины. Чей-то шлем гулко врезался ей в голову, кто-то запрыгнул на плечи, пережимая глотку сильными пальцами… Сначала, она рухнула на колени. Потом, так и не сумев сбросить со спины смельчака, вовсе потеряла сознание…
На шум прибежал сотник Кирилл. Мрачный, злой, весь какой-то взъерошенный, он выслушал короткий доклад Прокопа и только коротко кивнул, явно торопясь дальше в бой.
— Так что с ней делать-то? — не выдержал кто-то из казаков.
— Ваша! — мрачно сказал сотник, оборачиваясь на ходу… И ушёл.
Ну, богатырская там баба, или обычная, а что с ними делать в таком случае, знали все. Из уважения к её недюжинной силе и статям, когда распинали — как принято, за руки и за ноги, вместо верёвок или арканов взяли сыромятные вожжи. Пусть-ка попробует разорвать. Одежду рвали без жалости — ей она больше не потребуется. И только одного не сделали — не стали забивать в рот кляп. Сейчас, сразу после боя, её крики только больше распалят!
Белое женское тело, совершенно обнажённое, распятое и раскрывшее все бабские тайны, лежало перед ними. Вокруг столпилось никак не меньше двух дюжин — казаки, стрельцы, ратники… и никто не торопился стать первым.
— Прокоп, хочешь? — предложил кто-то.
— Я? — удивился Прокоп, вообще-то редко отказывавшийся от дармовщинки. — Нет… Вон Вилько её придушил, ему и баба в руки!
— Да щас тебе! — отшатнулся Вилько. — Что я, самоубийца? Я её боюсь!
Так они препирались бы долго, но тут, раздвинув плечом круг, вперёд выступил рослый казак, широкий настолько, что мог заслонить сразу двоих Шагинов.
— Я буду первым! — прорычал он. — Ух, давно бабы не мял!
На миг, только на миг, Прокопу стало её жалко…
Скинув шаровары, под одобрительный гогот товарищей, казак приступил к «наказанию». За всё время, пока он трудился, взрыкивая и пыхтя, словно мишка-шатун, разбойничиха даже не пикнула, закусив губу до крови. Впрочем, когда казак, довольно крякнув, поднялся с неё, это был не конец. Это было только самое начало… Один за другим, казаки, стрельцы, ратники занимали его место…
Прокопу быстро стало скучно. Жалко уже не было — он напомнил себе, что творили разбойники с теми бабами в зале, и на место жалости быстро пришла злость. Быстро наскучило и тем, кто принял участие в «наказании». Если бы разбойничиха орала, если бы она молила о пощаде или хотя бы сопротивлялась, её крики и борьба разогрели бы им кровь и дали бы сил продолжать. Однако… Однако за всё время, как её не терзали, она не издала ни звука. Где-то на двадцатом охотнике, поток её насильников закончился.
— Всё, сдохла! — пробурчал щуплый стрелец, поддёргивая порты. — Тьфу, нечисть…
Но она ещё не подохла — сердце, пусть слабо, но билось и тогда, голую, её подвесили на воротах. Рядом с остальными разбойниками… Кирилл не вмешивался.
Он вообще слишком быстро остыл после этого боя. Мрачный, усталый, он пошёл искать Шагина и нашёл его — возле Никитки. Угрюмый слуга тихонько пел какую-то татарскую песенку, положив голову крестника на колени.
— Он — жив? — удивился сотник.
— Жив, господин! — кивнул Шагин, бросив на него косой взгляд. — Ты ведь сам подарил ему нагрудник! Хороший нагрудник, миланской работы… Он и спас Никитку. Жить будет! Встанет нескоро…
— Лекаря у нас нет! — вздохнул Кирилл. — Костоправ стрелецкий, да Лука наш — разве ж лекари? Вот помнишь, в Шуе — турок был? Его князь Василий у польского посла купил… Ну, тот, который как был магометанином, так магометанином и помер!
— Абдулла! — после некоторой заминки, припомнил Шагин. — Да, то был — лекарь! Всем лекарям лекарь! Жаль, помер…
Помер Абдулла лет этак пятнадцать назад, Кирилл тогда ещё отроком безусым был. Помер, успев, однако, порассказать массу интересного про свою родину, про Константинополь — древний Царьград, про Святую Софию с золотым полумесяцем над куполом, про султанов и янычар… Кирилл тогда слушал, потрясённый, раззявив рот. Сейчас бы он не удивлялся так откровенно. Сейчас ему куда нужнее и важнее тех историй были бы знания Абдуллы… увы! Единственные два человека в отряде, которых — с натяжкой — можно было назвать лекарями, больше годились на должности коновалов. Что касается людей, единственное, что могли сделать толково — вправить вышибленную или переломанную руку или ногу. Ну, рану перевязать или те же конечности оттяпать. Хорошо ещё, в этом походе всё пока что заканчивалось лёгкими ранениями… до сего дня. При штурме постоялого двора и шинка сразу четверо получили тяжёлые раны, и теперь отряд не мог двигаться так быстро, как раньше. И это была самая плохая новость, которую только можно было представить. Отряд — встал! С раненными, тем более — с тяжело раненными, далеко не уйдёшь. Того же Никитку, что распластался сейчас на лавке, белый как полотно, беспамятный, даже Лука-коновал запретил трясти строго-настрого. А как тогда везти, если воз трясётся, подскакивает на каждой колдобине, если ехать надо быстро — догонять ушедшего, успевшего ускользнуть врага… Кирилл в отчаянии уселся рядом с раненым юнцом и, ухватившись за вихры пальцами, стиснул их так, словно хотел выдрать с корнями.
— Господин… — слабый голос принадлежал Никитке, только до сотника это не сразу дошло. — Господин!
— Никита, лежи тихо! — прикрикнул на мальчишку Шагин. — Не дёргайся… Господин, он очнулся!