В Милуоки в стикбол не играют, стр. 24

– Послушай, дружище, – прошептал я, – она придет сегодня вечером. Сделай одолжение, когда она придет, направь ее сразу наверх, хорошо?

– Конечно, мистер Клейн.

– Никто сегодня не приходил сюда, не искал меня?

– Никто, – ответил он, отдавая бойскаутский салют.

Я вручил ему шампанское:

– Как думаешь, сможешь охладить его и подать наверх, когда придет моя подружка?

– Без проблем.

Чаевых я ему не дал. Все деньги, которые он собирался с меня содрать, он уже получил.

В моем номере что-то изменилось. Не могу это объяснить. В гостиничных номерах все не так, как дома. Я бы не сказал точно, куда положил грязные носки или на какой странице была развернута газета, когда я отложил ее перед сном. Не знал, что за жуки висят в углу на потолке. Не различал запахов и звуков. И кроме того, каждый день в номере делали уборку, раскладывали по местам вещи, заправляли кровать, подкручивали конец рулона туалетной бумаги. И все равно я не мог отделаться от ощущения, что в моем номере побывал кто-то, кому не следовало. Но я также думал, что к сегодняшнему дню мы колонизуем Луну.

День, когда Земля остановилась

Как и обещал, он сразу направил ее наверх. Даже позвонил и предупредил, что она идет. Я был рад, что пять сотен Джеффри не пропали совсем уж даром. А еще за сотню он проводил бы Киру до моего номера.

Я неудержимо улыбался идиотской улыбкой, когда открыл дверь.

– Что?

– Ты – это «что», – сказал я, втянув Киру за руку в комнату и пинком захлопнув дверь.

Я продолжал целовать Киру, пока ее дыхание не сделалось моим, пока я не опьянел от него. И хотя я наверняка буду помнить этот поцелуй и после смерти, он не был каким-то сверхсексуальным. Это был поцелуй радости, облегчения; поцелуй, намекавший на отсутствие в моей жизни любви. И когда наши губы наконец разъединились, Кира опустила голову.

– Что такое? – Я пальцем приподнял ее подбородок.

Она молча плакала. Блестящие слезы стекали по матовой коже к уголкам рта, и Кира слизывала их, водя языком то вправо, то влево. Мне не нужно было спрашивать, о чем она плачет. Если бы у меня хватило мужества, я бы тоже заплакал.

– Я начинаю влюбляться в тебя, дядя Дилан. А вчера вечером мне было страшно. Тебя окружала стена, построенная специально, чтобы не подпустить меня.

– Стена была, но не я ее построил.

– Не понимаю.

И я рассказал ей обо всем. Пришлось. У меня и мысли не было утаить это от нее, хотя я понимал, что мою готовность поверить худшему о ней она могла расценить как предательство. Я объяснил, что мое неверие в нее говорит больше о моей жизни, чем о ее. Она даже не вздрогнула.

– Как думаешь, он солгал или перепутал? – спросила она.

– Точно сказать не могу.

– Преподаватель Курто, – смеясь, сказала Кира, – должно быть, чуть в обморок не упала, когда ты сказал, что хочешь использовать мои рисунки для своей следующей книги.

– Пришлось бы вызывать «скорую».

Кира игриво шлепнула меня. Я снова притянул ее к себе, и мы упали на кровать. Когда мы оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, она улыбалась мне и в ее черных глазах играл озорной огонек

– Что теперь? – спросил я.

– Стоила бы я те полторы сотни, которые, как сказал портье, за меня давали?

– Больше.

Раздался стук в дверь. Принесли мое охлажденное шампанское. Я прогнал официанта огромными чаевыми и толчком в плечо. Шампанское я открыл, как полагается, держа пробку и медленно поворачивая бутылку. Кира уже подставила пустой бокал, который я и наполнил – на один дюйм шампанским, на пять дюймов белой пеной. Сам я бокалом пренебрег и чокнулся бутылкой.

– И на сколько больше я бы стоила? – с напускной скромностью спросила Кира.

– Опять за свое? – Я безуспешно попытался усмехнуться. – Не знаю, на доллар с четвертью, может быть.

Она стукнула меня по руке, на этот раз менее игриво. Охнув, я потер ушибленное место.

– Ладно, я скажу тебе, на сколько больше ты стоишь. Ты стоишь остатка моей жизни. Если бы я думал, что есть шанс получить твое согласие, я бы попросил тебя выйти за меня замуж.

Ее лицо сделалось абсолютно непроницаемым. Она поняла, что я не шучу.

– Мне бы этого хотелось, – прошептала она, обвивая меня руками и ногами. – Предложи мне.

– Но я достаточно стар, чтобы…

– … сделать меня счастливой.

– А как же школа?

– Я внезапно потеряла всякий интерес к Риверсборо. Спроси меня, Дилан.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Да.

В этот момент я не думал о любви или о будущем, о детях и белом штакетнике. Я вспомнил фильм «День, когда Земля остановилась». Там есть сцена, в которой Майкл Ренни и Патрисия Нил застревают вместе в темном лифте, когда на всей Земле на полчаса отключают электроэнергию. И в эти полчаса, когда вся остальная планета предается панике, между Ренни и Нил, людьми в самом прямом смысле слова из разных миров, возникает нерушимая, не объяснимая словами связь. Даже ребенком, еще ничего не понимающим в любви и человеческих отношениях, я проникся силой этой связи, родившейся в темном лифте. Забавно, о чем только не подумаешь.

– Где ты? – прервала поток моего сознания Кира.

– Застрял в лифте.

Объяснить свои слова мне так и не удалось. Откинувшись, Кира выключила свет. Глотнув шампанского, поцеловала меня, влив часть вина мне в рот. Я проглотил слюну. Снимая с меня рубашку, она снова с нежностью поцеловала меня. Прошлась языком по волосам у меня на груди. Ухватила губами сосок, принялась сосать его, сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее. Я прижал ее голову, ее губы к своей груди. Маленькая ладошка скользнула по моему животу, Кира расстегнула ремень и пуговицу. После некоторых усилий брюки и трусы упали на пол.

Кира прикусила мой сосок. Сделала глоток шампанского, на этот раз прямо из бутылки, и встала на колени. Взяла в рот мой член – меня охватила слабость. Воздействие ее горячего дыхания и холодного вина на мою кожу оказалось настолько ошеломляющим, что у меня подогнулись колени. Но я сдержался. Я хотел оказаться внутри нее, обнимать ее, а не стоять над ней. Однако надвигающийся оргазм не позволил мне проделать это медленно и без суеты. Я поднял Киру, одновременно срывая с нее черную шелковую блузку. Пуговицы полетели во все стороны, рикошетом отскакивая от стен и окон, как многочисленные «колеса». Бюстгальтера, в котором всегда путаешься, по счастью, не оказалось.

Присосавшись к ее груди, я стянул с Киры трусики. Она отбросила их движением ног, когда я увлек ее на кровать. Я поцеловал Киру, красные от помады губы были сухи от возбуждения. Ее язык протиснулся сквозь мои зубы. Нащупав мой член, Кира приняла меня. Ее влагалище было невероятно влажным от возбуждения, таким влажным, что внутрь Киры вполне могла скользнуть и моя душа. Кира впилась в мою нижнюю губу, и я, ощутив вкус крови, за десять восхитительных секунд простился с сорока годами одиночества.

Я ничего не видел в темноте, кроме смутных очертаний. Но представил, что вижу ее улыбку. То, что я ее представил, значения не имело. Я знал, что доставил Кире удовольствие, и внезапно это стало для меня самым важным.

Мы лежали, неторопливо допивая шампанское, хихикая от нежданной радости, когда услышали звуки пожарных сирен в городе и на холмах, окружающих Риверсборо. Мы не обратили на них особого внимания, но когда небольшая бригада пожарных машин проехала мимо гостиницы, мы все же отвлеклись, удивившись суматохе.

– Это не школа горит? – встревоженно спросила Кира.

– Не думаю. Сирены удаляются в противоположном от школы направлении. Ты живешь в кампусе или в городе?

– Конечно, – откликнулась она, – ты же не знаешь, где моя квартира.

– И твоего номера телефона не знаю.

– Если ты еще раз попросишь моей руки, я, может, и скажу тебе.

– Ты уже один раз согласилась, и я не собираюсь давать тебе возможность передумать. У меня есть другие способы убедить тебя.