Историк, стр. 30
— То, что вам требовалось? — спросила дама-библиотекарь. Я взглянул на листок. — Видите, заявка на «Дракулу» Брэма Стокера. У нас всего один экземпляр.
Потертый щуплый библиотекарь почему-то уронил книгу, и звук падения эхом отдался под высокими сводами нефа. Выпрямившись, он в упор взглянул на меня, и никогда я не видел — никогда до того мига не видел — такой ненависти и страха в человеческих глазах.
— Вам это требовалось, не так ли? — настаивала библиотекарша.
— О нет, — проговорил я, мгновенно овладев собой и соображая на ходу. — Видимо, вы меня неправильно поняли. Я искал «Историю упадка и крушения Римской империи» Гиббона. Я ведь сказал, что читаю по нему курс и нам нужны дополнительные экземпляры.
Она нахмурилась:
— Но вы говорили…
Даже в таких неприятных обстоятельствах мне не хотелось обижать пожилую даму, тем более что она так внимательно отнеслась к моей просьбе.
— Ничего, — заметил я, — может быть, я просто плохо смотрел. Пойду еще раз справлюсь в каталоге.
Но уже выговаривая слово «каталог» я понял, что перенапряг свои способности ко лжи. Глаза библиотекаря превратились в щелки, и он чуть повернул голову, как хищник, следящий взглядом за намеченной жертвой.
— Большое спасибо, — вежливо пробормотал я и отошел и, пока шел по проходу между столами, все чувствовал, как буравят мне спину его острые глаза. Для виду я на минуту заглянул в каталог, но тут же закрыл портфель и устремился к двери, сквозь которую уже вливался поток прилежных почитателей Мадонны знания. На улице я отыскал скамью, ярче всех освещенную солнцем, и прислонился спиной к псевдоготической стене, так что никто не смог бы подобраться ко мне незаметно. Я нуждался в пяти минутах на размышление, которое, как учил Росси, должно быть своевременным, а не затяжным.
Однако так много предстояло мне переварить, что за минуты никак было не управиться. Не только окровавленное горло библиотекаря поразило меня в тот жуткий миг перед столом дежурного: я успел прочитать имя читательницы, перехватившей «Дракулу» у меня из-под носа. Ее звали Элен Росси.
Холодный ветер задувал все сильней. Отец прервал рассказ и вытащил из футляра фотоаппарата две ветровки — для меня и для себя. Скатанные в тугие комочки, они умещались поверх фотоаппарата, полотняных шляп и маленькой аптечки. Мы молча натянули куртки поверх свитеров, и он продолжал:
— Когда я сидел там, глядя, как пробуждается к повседневной жизни университет, меня вдруг пронзила острая зависть к расхаживающим туда-сюда студентам и преподавателям. Для них завтрашний экзамен был серьезным испытанием, а факультетские интриги представлялись высокой трагедией, с горечью думал я. Кто из них поймет меня, не говоря уже о том, чтобы помочь? Мне вдруг стало очень одиноко — я торчал посреди своего университета, своей вселенной, словно рабочая пчела, изгнанная из улья. С изумлением я осознал, что мир перевернулся для меня за каких-нибудь сорок восемь часов.
Теперь мне приходилось соображать и точно и быстро. Прежде всего, я нашел подтверждение рассказу Росси — помимо его исчезновения — в лице этого неумытого чудака библиотекаря, укушенного в шею. «Допустим, — сказал я себе, сдерживая насмешку над собственным легковерием, — просто допустим, что библиотекарь укушен вампиром, причем совсем недавно. Росси сгинул из кабинета, где остались следы крови, — напомнил я себе, — всего за две ночи до этого. Дракула, если он здесь замешан, питает, кажется, пристрастие не только к лучшим представителям научного мира (здесь я вспомнил беднягу Хеджеса), но и к библиотекарям и архивистам. Нет… — поправился я, резко выпрямившись, — он питает пристрастие к тем, кто роется в архивах, связанных с легендой. Первым был стамбульский чиновник, отобравший у Росси карты. Потом сотрудник смитсоновского музея, — перечислял я, вспоминая письма Росси. — И, само собой, сам Росси, хранивший экземпляр „сей милой книжицы“ и раскопавший все доступные источники. Затем сегодняшний библиотекарь, хотя у меня пока не было доказательств, что он имел дело с документами о Дракуле. И наконец… я?»
Я подхватил портфель и бросился к ближайшей телефонной будке рядом с общежитием.
— Справочное университета, пожалуйста. Насколько я мог судить, никто меня не преследовал, но все же я плотно закрыл дверь и сквозь стекло пристально разглядывал прохожих.
— У вас в списках есть мисс Элен Росси? Да, аспирантка, — наугад уточнил я.
Ответ оператора был краток. Я слышал, как девушка листает страницы.
— Есть адрес некой Э. Росси в женском аспирантском общежитии, — сообщила она.
— Это она, благодарю вас.
Я записал номер телефона и снова закрутил диск. Куратор общежития отвечала неприветливо и настороженно.
— Мисс Росси? Да? Простите, а кто ее спрашивает? О господи, вот этого-то я и не предвидел.
— Ее брат, — торопливо отозвался я. — Она говорила, что ее можно найти по этому номеру.
В трубке послышались удаляющиеся шаги, потом — более отрывистые — приблизились и чья-то рука подняла трубку.
— Спасибо, мисс Льюис, — проговорил кому-то далекий голос, а затем тот же глубокий сильный голос, запомнившийся мне по библиотеке, проговорил мне в ухо: — У меня нет братьев.
Это звучало предостережением, а не простой констатацией факта.
— Кто говорит?
Отец потер застывшие на ветру руки, его ветровка зашелестела, как папиросная бумага. Элен, подумала я, не решаясь произнести имя вслух. Мне всегда нравилось имя Элен: напоминало что-то героическое и прекрасное, может быть, прерафаэлитский фронтиспис, изображающий Елену Троянскую в «Иллиаде для детей». Такая книжка была у меня дома, в Штатах. И, главное, так звали мою маму, а о ней отец никогда не заговаривал.
Я заглянула ему в лицо, однако он уже говорил о другом.
— В тех кафе внизу наверняка подают горячий чай. Я бы не отказался. А ты?
Я впервые заметила на его лице, красивом сдержанном лице дипломата, пятна теней вокруг глаз и в основании носа.
Словно он долго не высыпался. Отец встал, потянулся, и мы в последний раз заглянули через ненадежные перильца. Он чуть оттягивал меня назад, словно опасаясь, как бы я не упала.
ГЛАВА 17
Я в первый же день заметила, что отца Афины раздражают и утомляют. А меня они будоражили: мне нравилось смешение духа распада и жизненной силы: непрерывный тесный поток машин и людей, круживший по площадям и паркам, обтекавший древние памятники, ботанический сад, посреди которого стояла клетка со львом, потрясающий холм Акрополя, облепленный у подножия легкомысленными ресторанчиками и лотками… Отец обещал, что мы обязательно заберемся на холм, как только будет время. Стоял февраль 1974 года, мы впервые за три месяца выехали из дому, и меня он взял очень неохотно: его тревожили слишком часто попадавшиеся на улицах греческие военные. Я не желала ни минуты терять даром.
Между тем я усердно трудилась в номере отеля, не забывая поглядывать на увенчанные храмами холмы за окном, будто опасалась, что на двадцать пятом веку жизни они вдруг отрастят крылья и улетят куда-нибудь, не дождавшись меня. Мне видны были улочки, тропинки, аллеи, вившиеся вверх по склону к основанию Парфенона. Подъем будет долгим и утомительным — мы снова гостили в жарких странах, и лето здесь начиналось рано. Мимо беленьких домиков и пестрых лавочек, торгующих лимонадом, дорога вырывалась на древнюю рыночную площадь, обходила несколько храмовых площадок и поворачивала обратно к черепичным крышам внизу. Часть лабиринта была мне видна сквозь немытое стекло. Мы будем подниматься от одного вида к другому, любуясь тем, что жители окрестных домишек каждый день видят с крыльца. Я уже отсюда представляла себе череду античных руин, мрачных жилых домов, субтропических садов, вьющихся переулков и церквей, сверкавших в вечернем свете золотыми или красными черепичными кровлями, как цветные камушки, разбросанные по серому пляжу.
А вдали нам откроются многоквартирные новостройки, башни отелей, куда моложе нашего, широко раскинувшиеся пригороды, которые мы вчера проезжали на поезде. И, украдкой косясь на них, я буду помнить, что на вершине меня ждут не только древние руины, но и новый взгляд на собственное прошлое.