Историк, стр. 134

Она недоуменно взглянула на меня, словно сама мысль о том, что я могу отослать ее прочь, казалась ей удивительной.

— Вломиться в церковь и осквернить могилу святого — серьезное дело.

— Понимаю, — кивнул я, — но что, если в этой могиле — не святой?

Два имени ни один из нас не осмелился произнести в этом темном холодном склепе, где мерцали огоньки свечей и пахло воском и сырой землей. Одно из этих имен было Росси.

Когда мы вышли из церкви, на траву уже легли длинные тени деревьев, а Ранов нетерпеливо искал нас. Рядом стоял брат Иван, но я заметил, что они почти не говорили друг с другом.

— Хорошо отдохнули? — вежливо спросила Элен.

— Пора возвращаться в Бачково. — Ранов снова стал мрачен: мне почудилось, что он разочарован неудачей наших поисков. — Завтра с утра уезжаем в Софию. У меня там дела. Надеюсь, вы удовлетворены?

— Почти, — сказал я. — Я бы хотел еще раз повидать бабу Янку и поблагодарить ее за помощь.

— Очень хорошо, — буркнул Ранов и с недовольным видом зашагал в сторону деревни.

Брат Иван молча шел за нами. Улица в золотистом вечернем свете была пуста, и со всех сторон неслись запахи готовящегося ужина. Какой-то старик вышел к колодцу, набрал ведро воды. На дальнем конце деревни, у дома бабы Янки, нам встретилось стадо коз и овец. Мальчик с хворостиной подгонял жалобно блеющих животных.

Баба Янка встретила нас радостно. Через Ранова мы похвалили ее великолепное пение и хождение по огню. Брат Иван молча благословил женщину.

— Как получается, что вы не обжигаетесь? — спросила ее Элен.

— О, только силой божьей, — тихо ответила та. — Я после и не помню, что было. Ноги у меня потом иногда горят, но ожогов никогда не бывает. Для меня этот день — самый чудесный в году, хотя потом я мало, что могу вспомнить. Зато потом много месяцев я спокойна, как вода в озере.

Она достала из буфета бутыль без наклейки и налила всем в стаканы прозрачную коричневую жидкость. В бутылке плавали длинные стебельки — травы, добавленные для аромата, как позже объяснил Ранов. Брат Иван отказался, но Ранов принял у хозяйки стакан. После нескольких глотков он принялся выспрашивать о чем-то брата Ивана голосом, дружелюбным, как осиное гнездо. Скоро они углубились в непонятный для нас спор, в котором то и дело мелькало слово «политически».

Некоторое время мы сидели молча, слушая их, а потом я прервал собеседников, чтобы попросить Ранова спросить бабу Янку, нельзя ли мне воспользоваться ее ванной. Тот неприятно рассмеялся. Он явно вернулся к обычной своей манере.

— Боюсь, что вам там не понравится, — сказал он. Баба Янка тоже рассмеялась, указав мне на заднюю дверь.

Элен заявила, что пойдет со мной и подождет своей очереди. Сарайчик за домом оказался еще более ветхим, чем сам дом, но был достаточно велик, чтобы прикрыть наше бегство через сад с пчелиными ульями в заднюю калитку. Вокруг никого не было, но мы не пошли по дороге, а прокрались кустарниками по склону холма. К счастью, и у церкви, уже скрывшейся в глубокой тени, никого не было. Под деревьями чуть мерцали красным тлеющие угли костра.

Мы не стали тратить время на главные двери, смутно видные с дороги, а сразу обошли церковь сзади. Здесь было низкое окошко, прикрытое изнутри лиловой занавеской.

— Оно, должно быть, ведет в алтарь, — сказала Элен. Деревянная рама оказалась плотно закрыта, но не заперта на задвижку, и мы без особых усилий открыли ее и проникли в алтарь, старательно закрыв за собой окно и задернув занавеску. Здесь я увидел, что Элен не ошиблась: мы оказались позади иконостаса.

— Женщины сюда не допускаются, — тихо сказала она, не забывая при этом с любопытством оглядываться кругом.

Здесь был высокий алтарь, покрытый тонкой тканью, и свечи. На медных подставках лежали две старинные книги, а на стене висело варварское одеяние, в котором мы днем видели священника. Было тихо, мирно и страшно. Я нашел святые врата, через которые священник выходит к пастве, и мы смущенно прокрались через темную церковь. Все свечи догорели, и только через узкие окна лился слабый свет. Мне не сразу удалось отыскать на полке коробок спичек. Потом я вынул из подсвечников две свечи и зажег их. С величайшей осторожностью мы спустились вниз. Я слышал, как Элен у меня за спиной бормочет: «Это отвратительно», — но понимал, что никакие уговоры не заставят ее остановиться.

Я никогда не бывал в такой тьме, какая царила в этом склепе. Все свечи были погашены, и я с благодарностью смотрел на два огонька, которые мы принесли с собой. От своей свечи я зажег остальные, стоявшие перед ракой. Они вспыхнули, и в их свете заблестела начищенная медь с позолотой. Руки у меня дрожали, но я умудрился достать из кармана куртки маленький кинжал в ножнах, подаренный Тургутом. Он лежал там с нашего отъезда из Софии. Я опустил кинжал на пол рядом с ракой, и мы с Элен бережно сдвинули в сторону две иконы — я невольно отвел глаза от дракона перед святым Георгием — и прислонили их к стене. Мы сняли тяжелую парчу, и Элен сложила ее в стороне. Все это время я напряженно прислушивался, но и в склепе, и наверху все было так тихо, что тишина начала стучать и звенеть в ушах. Один раз Элен схватила меня за рукав, и мы оба замерли, но не услышали ни шороха.

Я, содрогаясь, смотрел на обнаженную нами гробницу. Крышка была украшена барельефом: длинноволосый святой с поднятой в благословляющем жесте рукой. Как видно, это был мученик, чьи мощи мы могли обнаружить внутри раки. Я поймал себя на том, что надеюсь в самом деле увидеть несколько обломков святых костей и покончить с этим делом. Но затем неизбежно должна была прийти пустота — ни Росси, ни отмщения. Поражение. Крышка раки оказалась забита гвоздями или привинчена, и я тщетно пытался открыть ее. При этом я немного наклонил ящик, и что-то в нем сдвинулось, сухо ударилось о стенку. Это было что-то маленькое, тельце ребенка или несколько костей, — но очень тяжелое. У меня мелькнула мысль, что сюда, в конечном счете, добралась лишь голова Дракулы, хотя слишком многое тогда оставалось необъясненным. Меня пробрал пот, и я задумался, не подняться ли наверх, поискать подходящий инструмент, хотя мало было надежды найти его в церкви.

— Давай попробуем спустить его на пол, — сквозь зубы пробормотал я.

Вместе мы кое-как сумели поднять раку и благополучно переставить вниз.

— Теперь мне будут лучше видны петли и заклепки, — рассудил я и уже наклонялся посмотреть, когда меня остановил тихий вскрик Элен:

— Смотри, Пол!

Поспешно обернувшись, я увидел, что мраморный постамент не был монолитным и в попытке вскрыть раку, мы немного сдвинули его верхнюю плиту. Вдвоем с Элен мы смогли снять каменную крышку и, задыхаясь, прислонили ее к задней стене. Под ней открылась другая плита, такого же камня, из которого были сложены пол и стены, — плита длиной в рост человека. На ней ударами грубого резца был высечен портрет — не лик святого, а лицо настоящего человека: жесткое лицо с выпуклыми миндалевидными глазами, с длинным носом, с длинными усами — жестокое лицо под треугольной шляпой, выглядевшей залихватски заломленной даже на этом примитивном изображении.

Элен отшатнулась, губы у нее стали белыми в свете свечей, и меня охватило желание схватить ее за руку и броситься прочь.

— Элен, — тихо сказал я, но больше сказать было нечего. Я поднял кинжал, а Элен достала из-под одежды — я так и не понял, откуда — свой крошечный пистолет и положила его под рукой, ближе к стене. Потом мы захватили край надгробной плиты и потянули. Камень легко скользнул в сторону, наполовину открыв могилу: чудесный механизм. Мы оба заметно дрожали, и плита едва не выскользнула у нас из рук. Сдвинув ее, мы заглянули внутрь и увидели тело, восковое лицо с закрытыми глазами, неестественно красные губы, увидели чуть вздымающуюся в беззвучных коротких вздохах грудь. Перед нами был профессор Росси».

ГЛАВА 72

«Хотел бы я рассказать, как храбро вел себя, как сделал что-нибудь толковое, как подхватил Элен, опасаясь, что девушка потеряет сознание. Но ничего подобного не было. Трудно представить себе зрелище страшнее, чем любимое лицо, изуродованное смертью или ужасной болезнью. Никакое чудовище не сравнится с таким лицом — невыносимо любимым.