Кольцо Соломона, стр. 14
За окном все еще курился дым; из Чертога Мертвых доносился рокот траурных барабанов. Ашмира сидела в царском кабинете, неуклюже сжимая кубок с вином и глядя в пол.
— Ашмира, дорогая, — говорила царица, — знаешь ли ты, кто совершил это злодеяние?
Ашмира подняла глаза. Царица сидела так близко, что их колени почти соприкасались. Неслыханно близко. Сердце отчаянно колотилось в груди. Ашмира снова потупилась.
— Говорят, госпожа моя, — выдавила она, — говорят, что это царь Соломон…
— А говорят — почему?
— Нет, госпожа.
— Ашмира, ты можешь смотреть на меня, когда мы разговариваем. Да, я — твоя царица, но обе мы — дочери Солнца.
Ашмира снова подняла взгляд. Царица улыбалась. От этого зрелища голова у стражницы слегка закружилась; она отхлебнула вина.
— Главная стражница часто рассказывала о твоих достоинствах, — продолжала царица. — Проворная, сильная, умная… Не страшится опасности… Находчивая, временами почти безрассудная… И хорошенькая вдобавок — это уж я сама вижу. Скажи, Ашмира, что ты знаешь о Соломоне? Какие истории ты о нем слышала?
Лицо у Ашмиры горело, горло ей сдавило. Это, наверное, от дыма… Она всю ночь командовала теми, кто передавал ведра по цепочке внизу, у башни.
— То же, что и всем, госпожа моя. Он живет во дворце из золота и нефрита, который он построил в одну ночь с помощью своего волшебного Кольца. Он повелевает двадцатью тысячами духов, один ужаснее другого. У него семь сотен жен — следовательно, он жесток и распутен. Он…
Царица вскинула руку.
— Все это я тоже слышала. — Она перестала улыбаться. — Ашмира, Соломону нужны сокровища Савы. Сегодняшний пожар — дело рук одного из его демонов, и, когда наступит новолуние — то есть через тринадцать дней, — воинство Кольца явится сюда, чтобы уничтожить нас всех.
Глаза Ашмиры в ужасе распахнулись; она не сказала ни слова.
— Если только, — продолжала царица, — я не соглашусь уплатить выкуп. Нет нужды говорить, что этого я делать не желаю. Это ляжет пятном на честь Савы и на мою собственную честь. Но есть ли у меня выбор? Сила Кольца чересчур велика, чтобы ей противостоять. Для того чтобы опасность миновала, нужно убить самого Соломона. Но это почти невозможно: он никогда не покидает Иерусалима, а этот город слишком хорошо охраняется, туда не проникнуть ни армиям, ни магам. И тем не менее…
Царица тяжело вздохнула и посмотрела в окно.
— И тем не менее — надежда есть. Если бы нашелся кто-то, кто смог отправиться туда в одиночку, кто-то достаточно умный и ловкий, кто-то, кто выглядел бы совершенно безобидным, не будучи таковым, — быть может, этот человек и сумел бы проникнуть к царю. И когда он — точнее, она — останется наедине с царем, быть может, она… Но нет, это чересчур трудное дело.
— Госпожа моя… — Голос Ашмиры дрожал от возбуждения и от страха перед тем, что она собиралась сказать. — Госпожа, если я могу чем-нибудь помочь…
Царица Савская милостиво улыбнулась.
— Дорогая моя, не нужно больше слов! Мне уже известна твоя верность. Я знаю, что ты любишь меня. Да, милая Ашмира, спасибо за предложение. Я думаю, что ты можешь помочь.
Восходящее солнце висело над самой пустыней. Когда Ашмира наконец очнулась и снова обернулась на запад, она увидела, что гавань Эйлат превратилась в россыпь белых домов, а море — в лазурную полоску, на которой виднелись крошечные белые пятнышки.
Глаза Ашмиры сузились. Корабли! Корабли, принадлежащие жестокому Соломону. Отныне ей следует держать ухо востро…
Она взяла серебряный кинжал, лежащий рядом с ее котомкой, и сунула его за пояс, спрятав под плащом. При этом взгляд ее упал на небо: она увидела слегка ущербный кружок луны, бледный и призрачный в голубом утреннем небе. Это зрелище подстегнуло ее. Осталось всего двенадцать дней! А до Соломона еще далеко… Она подхватила котомку и трусцой устремилась вниз.
9
Бартимеус
— Поаккуратнее со щебнем, ты! — рявкнул Факварл. — Последняя пригоршня угодила мне в затылок!
— Ну, извини!
— И кстати, не мог бы ты надеть юбочку подлиннее? А то мне просто глаза поднять страшно.
Я прекратил долбить камень.
— Ну а я что сделаю? Сейчас так носят!
— Ты мне солнце загораживаешь! Мог бы хотя бы отойти немного в сторону.
Мы гневно уставились друг на друга. Я нехотя подвинулся на дюйм влево; Факварл раздраженно сдвинулся на дюйм вправо. И мы продолжили долбить камень.
— Я бы еще понял, — кисло бубнил Факварл, — если бы нам разрешили делать это по-нормальному! Парочка Взрывов — и эта скала развалилась бы как миленькая!
— Скажи это Соломону! — посоветовал я. — Это из-за него нам не дают… Уй-я-а!
Кувалда вместо долота угодила мне по пальцу ноги. Я запрыгал как бешеный. Моя брань эхом отразилась от скалы, неподалеку взлетел напуганный стервятник.
Все утро, начиная с мутных предрассветных часов, мы с Факварлом трудились в карьере под местом будущей стройки, вытесывая первые каменные блоки для стен храма. Факварл стоял немного ниже меня, так что ему было хуже видно. Зато мне было негде укрыться от вставшего солнца. Я потел и бесился. А теперь вот еще и палец себе отшиб!
Я огляделся по сторонам: скалы, жаркое марево, никакого шевеления ни на одном из планов.
— Знаешь что, — сказал я, — с меня хватит! Хабы поблизости нет, его мерзкого фолиота — тоже. У меня перерыв!
Сказав так, прекрасный юноша отшвырнул долото и соскользнул по деревянной лестнице на дно карьера.
Факварл снова сделался нубийцем: приземистым, пузатым, пыльным и угрюмым. Он поколебался, потом тоже бросил инструменты. Мы присели рядом на корточки в тени его наполовину вырубленного блока, подобно любым другим рабам, отлынивающим от работы.
— И снова нам досталось самое трудное! — сказал я. — Почему мы не могли расчищать место под фундамент вместе с остальными?
Нубиец почесал пузо, нашел у нас под ногами подходящий осколок камня и принялся ковыряться в своих слегка заостренных зубах.
— Может быть, потому, что хозяин нас особенно недолюбливает. Ну, тебя-то понятно за что: ты давеча его неплохо уел.
Я самодовольно улыбнулся.
— Что верно, то верно!
— Кстати, о волшебнике, — продолжал Факварл. — Этот Хаба, как он тебе?
— Дрянь. А тебе?
— Один из худших.
— Я бы сказал, входит в десятку худших, может быть даже в пятерку.
— Мало того что он жесток, — добавил Факварл, — он еще и непредсказуем! Жестокость я могу понять, это качество во многих отношениях положительное. Но ведь он, чуть что, хватается за сущностную плеть! Если работаешь слишком медленно, если работаешь слишком быстро, если просто окажешься поблизости, когда ему захочется поразмяться, — короче, при любой возможности!
Я кивнул.
— Ага. Вот и вчера вечером он меня отхлестал — и за что? Это же вышло чисто случайно!
— Что именно?
— Я просто издал забавный звук как раз в тот момент, когда он наклонился перешнуровать сандалии… — Я тяжко вздохнул и печально покачал головой. — Конечно, этот звук разнесся по долине подобно раскату грома. Правда и то, что поблизости как раз оказалось несколько важных шишек из числа придворных Соломона, и они поспешно перебежали, чтобы оказаться с наветренной стороны от него. Но все равно! У него совершенно отсутствует чувство юмора, вот в чем корень всех бед.
— Зато ты, Бартимеус, так же остроумен, как всегда! — заметил Факварл.
— Стараюсь, стараюсь!
— Ладно, шутки в сторону: с Хабой следует быть осторожными. Помнишь того, в шаре? На его месте мог очутиться любой из нас!
— Да я знаю…
Нубиец бросил ковыряться в зубах и отшвырнул камушек. Мы сидели рядом, глядя в пульсирующую белизну карьера.
Надо сказать, что случайному наблюдателю наш диалог мог показаться совершенно банальным, но на самом деле он был крайне примечателен, прежде всего тем, что нам с Факварлом удалось поговорить, не перейдя на: а) язвительные подколки, б) взаимные обвинения и в) попытки убить друг друга. За время нашего многовекового знакомства такое случалось крайне редко. Целые цивилизации успевали вылезти из грязи в князи, освоить искусства письма и астрономии и постепенно прийти в упадок, а нам с ним за все это время так и не случалось мирно поговорить.