Русский купидон, стр. 11

В пять часов утра письмо было запечатано в простой белый конверт и надежно укрыто на волнующейся груди писательницы. Затем Лена Синельникова выскользнула из дома и стелющейся волчьей рысью поскакала на улицу.

Ни одного огонька в доме Сухомлиновых не горело. Лена осторожно приподняла крышку почтового ящика, висевшего на калитке… Раздался скрежет, показавшийся ей раскатом грома, и дверца ящика (которую верхняя крышка и удерживала) повисла на одной петле. Внутри ящика обнаружились прошлогоднее гнездо малиновки, окаменевший окурок и несколько семечек. Поколебавшись, Лена толкнула калитку и осторожно ступила на каменную дорожку, ведущую к крыльцу сухомлиновского дома. Придется подбросить под дверь, в этот ящик Максу просто в голову не придет заглядывать. Да и малиновка может вернуться.

Пыхтя и сопя, она попыталась подсунуть конверт под дверь, но та прилегала к полу слишком плотно. Пришлось ограничиться тем, что сунуть письмо в правую кроссовку Макса — в них он точно ходит, так что рано или поздно письмо заметит. Лена еще секундочку поколебалась — и той же рысцой поскакала обратно.

Оказавшись дома, она с облегчением выдохнула, сходила в туалет, почистила зубы, зачем-то причесалась — и нырнула в кровать. Как бы там ни было, а дело сделано.

Как ни странно, в сон она провалилась мгновенно и без усилий.

За полчаса до того, как сон сковал исстрадавшееся тело Елены Синельниковой, Максим Георгиевич Сухомлинов, благостный и сытый, сидел на балконе второго этажа и любовался рассветом. Васька дрых на кровати в комнате, а Максу спать не хотелось.

События прошедшей ночи окончательно изгнали всякую возможность спокойного отдыха. Оказавшись дома, Макс вытащил наиболее выдающиеся занозы, истратил на очищение тела две упаковки влажных салфеток, после чего занялся очищением души. Этому способствовали пирожки Ленки Синельниковой и его собственное пиво из холодильника. Потом, подуспокоившись, он немного поработал на ноутбуке, удивляясь сам себе, а в половине примерно пятого забрал остатки пирожков и пива наверх, выволок кресло на балкон и устроился встречать зарю.

Под утро наконец-то пришла долгожданная прохлада, и Максим наслаждался ветерком и трелями самых ранних пташек, когда неподалеку явственно хлопнула дверь. Макс насторожился, напряг слух, не двигаясь с места, прикрыл глаза. Так учили слушать в радиоразведке — не отвлекаясь на другие органы чувств.

Шаги по песку. Тихий скрип калитки. Шаги по асфальту. Ближе, ближе. Остановились. Шуршание бумаги. Скрежет ржавого железа. Тишина. Поскрипывание, тоже железное. О, а вот это уже интересно. Скрип ЕГО собственной калитки. Осторожные шаги по каменным плитам… Макс стремительно прильнул к перилам — и даже умилился при виде открывшейся ему картины.

Ленка Синельникова, всклокоченная и разрумяненная, в каком-то немыслимом ситцевом халате, застегнутом по самые уши, в растоптанных кедах на босу ногу, которые шлепали при каждом шаге, изображала из себя Чингачгука, болеющего церебральным параличом. Она передвигалась странными птичьими подскоками, то и дело тревожно озираясь, а в руке сжимала белый конверт. Потом она на некоторое время скрылась из поля зрения Максима, потому что поднялась на крыльцо. И это охотничий пес, мимоходом посетовал Сухомлинов. Дрыхнет — а враг у ворот.

Тем временем Ленка вновь появилась в поле зрения, но теперь конверта у нее уже не было. Тут особой дедукции не требовалось. Макс проводил Ленку взглядом, спрятавшись за перилами балкона, а потом вернулся в кресло и стал жевать последний пирожок, задумчиво и нежно улыбаясь своим мыслям.

Всю неделю бедная девочка боролась со своими чувствами, потом он застал ее врасплох, она наделала глупостей, решила взять реванш, устроила это ночное шоу — кстати, чувство юмора у нее великолепное, артистизм тоже развит — но потом ее замучила совесть, а то и боязнь, что он обидится и уедет. Но дев… женская гордость не позволяет ей в глаза ему сказать о своей любви, и вот она пишет письмо, робкое признание в том, что чувства не остыли, что она готова начать все сначала.

Макс зевнул и допил пиво. Небо стремительно заливалось жидким золотом нового дня, обещая новый температурный рекорд. Максу вдруг страшно захотелось спать. Он заберет письмо попозже, сейчас неохота тащиться вниз…

Ему снилась Ленка Синельникова и трое их с ней детей. Два мальчика и одна девочка. С хвостиками и курносым носом.

6

В одиннадцать часов утра Васька потерял всякое терпение и прыгнул мирно спавшему хозяину прямо на живот. В результате погулять захотелось и Максу, так что пришлось проснуться и спуститься вниз. Он распахнул двери и с удовольствием потянулся всем телом, зевая и жмурясь от яркого солнца. Потом опустил взгляд — и не сразу, но вспомнил.

Белый конверт. Ленка. Признание в любви. Максим Сухомлинов наклонился и взял конверт, торчавший из кроссовки. Из ЛЕВОЙ кроссовки.

После прочтения первых же строк Макс заерзал на стуле и невольно задышал глубже. Вот это да! Ну, Ленка! Ей бы не поваренные книжки, а эротические романы писать. Сандра Мэй, одно слово.

«Сегодня ночью я видела тебя во сне. Я не уверена, что приличной женщине стоит признаваться в таком, но… в этом сне, впрочем, я была отнюдь не приличной женщиной. Мне снилось, ты вышел ко мне из темноты. На твоем обнаженном теле играли блики лунного света, и тогда я шагнула тебе навстречу. Мне приснилось, или я действительно целовала тебя? Если снилось — то почему вкус твоих поцелуев до сих пор горит у меня на губах? А потом мы оказались в моей постели, и это меня совсем не удивило — ведь именно об этом я в глубине души мечтала все эти годы. Спасибо за те поцелуи — ведь теперь не нужно ничего объяснять словами. Ты знаешь, чего я хочу. Не можешь не знать. Я хочу быть твоей, хочу, чтобы ты владел мной. Во сне твои руки ласкали меня, трогали, доводили до изнеможения — но почему же тогда и наяву пылает мое тело, и я до сих пор содрогаюсь от удовольствия? И откуда мне знать блаженную тяжесть твоего тела, если это всего лишь сон?

Как ты думаешь, а сегодня ночью он опять мне приснится?»

Макс дочитал и остолбенело уставился на вернувшегося Ваську. Это что ж такое-то, а? Анонимное письмо от Ленки Синельниковой!

— Вот паршивка! Она меня до полового истощения доведет своими штучками! И ведь на вид — тихоня тихоней, а сама носит неприличные ночнушки… и пишет такие письма, что скорей бы уж воду дали! Васька! Не смей к ней ходить, понял? Она ведьма.

Чуть позже Макс сварил себе кофе, по густоте напоминавший деготь, а по крепости — чистый спирт, и уселся подумать.

В отношениях с женщинами он всегда стремился к равенству. Другими словами, не командовал своими партнершами, но и им не позволял садиться себе на шею. Хороший секс, полноценные оргазмы, нейтральные подарки — никаких фокусов. К тому же его привлекали — он всегда так думал — раскованные и прямолинейные девчонки, не стеснявшиеся воплощать свои фантазии в жизнь. Если чего хотели в койке — так и говорили, туману не напускали. Другими словами, секс у него был полноценный, но незатейливый. Без интриги. Без тайны.

Впервые в жизни он столкнулся с женщиной, которая облекает свои тайные желания в слова. В буквы, черт возьми!

И что теперь с этим делать? Прикинуться, что ничего такого не получал? Пойти, перелезть через забор и прямо спросить у Ленки, что она имела в виду?

В первом случае он трус, во втором — дебил. Учитывая ночную роль маньяка-извращенца — отличный набор.

Остается и третий ход. Прийти к ней сегодня ночью… и сделать с ней то, о чем она мечтает. Все по порядку.

При этой мысли мятежная Максова плоть, подвергшаяся за последние сутки тяжким испытаниям, немедленно, как писали раньше, восстала и потребовала сатисфакции. Образ ведьмы-Ленки в голубой ночнушке запорхал перед глазами, и Макс поспешно схватил холодную пивную бутылку. Охлаждение любым способом! Да, и надо отдать тарелку из-под пирожков…