Любовь по заданию редакции, стр. 23
— Вадик, я даже приблизительно не представляю, о чем писать…
Вадик вдруг очень неприятно скривился и наклонился к Анжеле так стремительно, что она невольно отпрянула.
— Несравненная моя, иногда денежки надо и отрабатывать. Поскольку твоя богатая натура меня по определенным причинам не интересует, отдашь статьями. Все ясно? Иначе душераздирающая история Аньки Ножиковой из Усть-Вилюйска облетит все гламурные издания.
— Вадик…
— Вадим Альбертович. Марш работать, выдра крашеная!
Анжела Мессер выпала от Вадика в полуобморочном состоянии. Примерно так мог бы чувствовать себя серый волк, которого неожиданно укусил до крови и выгнал к чертовой матери из леса маленький ягненок. Голова кружилась, сознание туманилось, и Анжела решила прибегнуть к допингу.
В «Гараже» об эту пору было малолюдно, но едва Анжела присела за столик, к ней тут же подскочил длинноногий и вертлявый Жора Члиянц, светский обозреватель скандально известного глянцевого журнала «Дрюч». Издательская политика «Дрюч» допускала публикацию практически любых гадостей и сплетен, но даже оттуда Жору Члиянца регулярно увольняли за «компрометацию издания». Впрочем, Жора не унывал и восставал как феникс из пепла.
Анжела нуждалась в утешении — Жора с радостью взял на себя эту обязанность. Примерно на четвертой рюмке водки Анжелу прорвало. Она рассказала все — про странные несчастные случаи, про охранную миссию Женьки Семицветовой, а также про то, что отныне у Семицветовой новое задание — своими руками оформить сексапильного коновала на больничную койку…
Жора слушал, затаив дыхание. В воздухе все отчетливее попахивало сенсацией…
Женька оделась и спустилась вниз. Здесь ее ждал сюрприз, про который она позднее рассказывала подругам с использованием выражений типа «как поленом по башке».
Возле барной стойки сидела девушка, которую иначе как в сарафане и кокошнике и не представляешь. Кровь с молоком, коса в руку толщиной, косая сажень в плечах, гренадерского роста — и при этом идеально правильные черты лица, ярко-голубые глазищи и джинсовая мини-юбка, едва не лопающаяся на крутых бедрах.
Красавица сурово смерила оробевшую Женьку взглядом и столь же сурово поинтересовалась:
— Ну, и чо ты себе думать?
Женька стала пятиться к выходу, но тут красавица рявкнула:
— Куда! А ну, сядь.
Женька осторожно обошла стойку с другой стороны и села на краешек табурета. Красавица пытливо заглянула Женьке в глаза.
— Как зовут?
— Же… Евгения Васильна…
— Ага. Я Антонина. Спиридоновна. Ты ему кто?
— Я… я про него книгу пишу…
— А в сердешном смысле?
— Ну… я… мы просто знакомы…
Антонина Спиридоновна неожиданно поднесла к Женькиному носу здоровенный кулак и изрекла:
— Ежели ты его обидишь, я тебя в речке утоплю.
Женька рассердилась. Что за оперетта, в самом деле!
— Послушайте, уважаемая Антонина, вы себя ведите прилично, ладно? Что вы из себя фольклорный персонаж изображаете? Что значит — обижу? И в каком смысле — утопите?
— Утоплю в прямом смысле — возьму за шкирку и буду макать с пристани, покуль не захлебнесси. А обидеть баба мужика может по-всякому.
— А вы, Антонина, простите, кем Андрею Сергеевичу приходитесь?
Антонина неожиданно заалелась, как маков цвет, подперла щеку ладошкой и завела нараспев:
— Я ведь понимаю все, я ему не пара. О прошлом годе-то совсем было совесть потеряла, сама ему предлагалась, но ведь он какой? Он волшебный! Не обидел меня, не насмеялся, а тихонечко так, серьезно со мной поговорил об жизни — и убедил. Тебе, говорит, Антонина, знамо дело, чего надо. Взамуж выйти, детишков нарожать. А мне все это до лампочки, и семейная жизнь мне совершенно не импонировает…
— Не импонирует…
— Во-во, не импонировает. Не глянется, значит. Я, обратно, в крик — жизни, говорю, нету мне без вас, Андрей Сергеевич. А он мне: это тебе кажется. Встретишь хорошего парня, поженитесь — забудешь про меня. И ведь точно!
У Женьки от всей этой этнографии закружилась голова.
— В каком смысле — точно?
— Да в таком, что Григория-то я встренула аккурат через полгода! И слюбились мы с ним. Вот, свадьба через неделю.
— А зачем же вы сюда пришли?
— Да потому, что я Андрея Сергеевича уважаю и никому его в обиду не дам. Ежели ты его обидишь…
— Я помню, помню. Вы меня утопите.
Андрей без стука вошел в дверь и недоуменно посмотрел на смутившуюся великаншу.
— Тоня, ты? Что-то случилось?
— Не, я так. Маманя каравай прислала и велела сказать, мы ваш журнал купили. Ну, где вы на обложке.
Женька глазам своим не поверила — Андрей смутился. Скулы у него порозовели, и он отвел глаза в сторону.
— Хорошо, хорошо. Маме привет.
— Ага. Так я пойду?
— Да, Тонь, иди.
— Ну, до свиданьица?
— До свидания, Тоня.
— И вам, Евгения Васильна, не хворать.
— Спасибо, счастливо.
— Ну, я пошла…
Закрыв наконец за гренадершей дверь, Андрей повернулся к Женьке. Та ошарашено протянула:
— Она придуривается или в самом деле такая?
— Как ни странно, на самом деле. Училась только до седьмого класса, потом собиралась учиться в техникуме, но мать заболела, она и осталась в деревне. Общалась в основном со старухами, переняла говор. В результате хоть кино снимай.
— Она в тебя влюблена…
— Было дело под Полтавой. Знаешь, как страшно было, когда она ко мне ночью пришла? Подумал грешным делом — сейчас она меня одной рукой скрутит…
— Андрей, не надо. Она ведь действительно тебя любит, а ты над ней смеешься.
— Ты права, так нечестно. Но я вообще не о том! Знаешь ли ты, Семицветова, что я не могу стерилизовать собаку твоего начальника?
— Ой! Что с ней?
— Дело в том, что ей осталось меньше месяца…
— Как? Такая молодая собачка — и умирает?
— Типун тебе на язык! Она не помирает, она, наоборот, беременная!
— Врешь!
— Жень, я все-таки врач. Кроме того, у меня есть аппарат для УЗИ. У нее будет трое или четверо щенков. Все дышат, все хорошие.
— Но это невозможно! Вадик нанял для нее специальную тетку, она выгуливает ее только на поводке…
— В техническом плане достаточно пяти минут. Скажем, Матильда срывается и убегает, тетка бежит за ней, но за кустами Матильду ждет горячий и страстный… скажем, пекинес. Или шпиц. Или даже спаниель.
— Ой! Бедный Вадик. Она ж безумных денег стоит. Пять тыщ баксов…
Андрей рассмеялся и посадил Женьку себе на колени.
— Вынужден тебя разочаровать: ни одна собака в этой стране не стоит таких денег. Мальтийские болонки — порода дорогая, но не заоблачная. Их потолок — восемьсот долларов, но такие наперечет, у них особые клейма, их продают только через клубы. У Матильды клейма нет вообще никакого, а это значит, что она не чистопородная болонка, и потому стоит… ну, всяко не пять тысяч.
Женька посмотрела на развалившуюся у печки белую собачку. Матильда ответила ей вопросительным взглядом темных глаз-пуговок. Женька рассмеялась.
— А так даже и лучше. Теперь я ее Вадику не отдам с чистой совестью.
— Украдешь?
— Не отдам — и все. Она его за палец укусила, он ее боится. Гуляет с ней чужая тетка, кормят ее сухим кормом… Лучше пусть у меня живет.
— Так у тебя же аллергия?
Женька обняла Андрея за шею и заглянула в черные глаза с лукавой усмешкой.
— Ты знаешь, свежий воздух буквально творит чудеса. Аллергия отступает, медленно, но верно. Хочешь— проверим…
ЖЕНЬКА
И хотите верьте, хотите — нет, на следующее утро я окончательно влюбилась в несуразную деревню Караул!
Вероятно, отчасти виновата была погода. Солнце прямо с утра засияло так, что спать было просто невозможно, учитывая, что занавесок у Андрея на окнах не было. Я скатилась с кровати, распахнула створки окна и рассмеялась — настолько хорошее у меня было настроение.
Правда, продолжалось это недолго. Вплоть до звонка Вадика.