Наполеон. Последняя любовь, стр. 37

— Нет, Ваше Величество. Вы были очень щедры, я живу в комфорте.

— Я очень рад.

— Я вас отвлекаю, сир. Но я тоже очень занята. Каждый день я провожу за письменным столом.

Наполеон сразу заволновался.

— Никаких мемуаров! — резко заявил он. — Я не позволю, чтобы вы что-то писали о прошлом.

Полина поспешила его успокоить.

— Нет, сир. Я пишу роман. Я очень берегу ваши письма. Но я даю вам торжественное обещание, что их никогда не увидит чей-то чужой глаз. Перед моей смертью их уничтожат.

Император перевел дыхание, услышав эти заверения. О нем постоянно много писали, но ему не нравилось, когда использовались его письма.

— Кроме того, — продолжила Полина, — я начала рисовать, и мне кажется, что из меня выходит лучший художник, чем писатель. Я только что закончила свой портрет, и мои друзья отмечают, что он совсем неплох. И еще, я пою.

— Я никогда не подозревал, что вы настолько талантливы. Надеюсь, вы во всем добьетесь успеха.

Слова императора приободрили Полину.

— Я стараюсь, сир. Вы больше обо мне никогда не услышите. Сир, — тихо шепнула она после паузы. — Я много раз стояла у ворот по утрам и видела, как молодая императрица выезжает на верховую прогулку. Один раз с ней был ваш сын. О сир, какой милый и красивый мальчик! Я очень рада за вас. Вы очень хотели сына, и она — я имею в виду императрицу — выполнила свою обязанность. Вы были правы, — добавила Полина, вздохнув. — Я была замужем три раза, и у меня нет детей. Наверно, это моя вина, — она помолчала. — Я могу сделать для вас все, что вы потребуете. Я хочу сказать — вы должны знать, что я вам до сих пор предана.

Наполеон решил, что об этом не стоит говорить. Что может сделать обычная вдова, какой бы красивой она ни была и как бы она не нравилась людям, для человека, обладавшего всей полнотой власти и от кого зависел мир в Европе? Но что-то дрогнуло в нем.

— Полина, мне бы хотелось взглянуть на ваше лицо, когда начнут снимать маски.

— Да, сир, я буду неподалеку. Я была счастлива снова вас увидеть, я не собиралась заговаривать с вами, и мне не хотелось, чтобы вы на меня сердились.

Когда пришло время снять маски, он увидел ее лицо. Сердце у него замерло: Ла Беллилот была более прекрасна, чем она ему запомнилась.

Глава третья

1

На следующее утро сильно похолодало. Наполеон не стал сразу одеваться после того, как он проснулся. Он не позвал камердинера, сам надел белые хлопковые панталоны и накинул стеганый халат из канифаса. Снял с головы красный платок, в котором обычно спал; волосы у него сильно поредели и были взлохмачены.

Обычно с утра ему подавали в спальню чай или кофе. После этого он проводил утро в спальне, просматривал книги, которые прибывали к нему в огромном множестве. В то утро он почувствовал прилив сил и решил прогуляться по «парку», как обычно называла это место пресса. Ночью прошел сильный ливень, и земля оставалась влажной. Он осторожно вышел в сад, начинавшийся сразу под окнами спальни, и император увидел, что приближается граф Бертран, держа под рукой почту. Согласно этикету Бертран приблизился к нему и ждал, когда Наполеон позволит ему обратиться к нему.

— Еще почта? — без интереса спросил Наполеон. — Вы нашли там что-то стоящее?

— Нет, Ваше Императорское Величество. Только небольшой пакет из Лондона. Боюсь, что его содержимое вам не очень понравится, но английское правительство не забыло послать вам за него счет. Наверно, если судить по сумме, книги там очень редкие и обложки у них из золота.

Наполеон думал о другом, поэтому так рано вышел в сад и ему была безразлична политика Лондонского Кабинета, который пытался сэкономить каждый пенни. Он не стал даже выражать свое раздражение.

— Дорогой граф, в каком направлении находится Рио-де-Жанейро?

В это утро он был весьма энергичным, чего нельзя было сказать о нем с тех пор, как они высадились на остров и в особенности с тех пор, как они перебрались в Лонгвуд. Маршал даже подумал, что к нему пришли радостные вести. Потом он распрощался с этой мыслью. Все связи с внешним миром Наполеона шли только через руки Бертрана.

Бертран отправился с ним к ровному участку земли с западной части дома и указал через пролом в высоких каменных стенах.

— Вот туда, сир, почти точно на запад. Наполеон поблагодарил его кивком головы и начал смотреть в том направлении. Маршал считал, что император станет задавать ему и другие вопросы, и держался поблизости. Сначала Наполеон молчал. Фигура в белом была очень напряженной. Прошло, наверно, четверть часа, прежде чем Наполеон повернулся к Бертрану.

— Бертран, слишком долго мы ожидаем каких-нибудь известий. Пять месяцев мы сидим, как курицы на яйцах на этой кучке ужасных камней, и иногда мне даже кажется, что моим друзьям все равно, как я тут живу. Никаких вестей, никаких намеков в газетах… Во всяком случае в тех, которые доходят до нас. Да и вина мои любимые нам не шлют.

— Вы правы, сир. Я очень внимательно следил за этим. Сюда доходили различные сорта вин, но ни разу не прибыло то вино, которое мы имеем в виду. Никогда не доставляли вино из Испании или с Балеарских островов.

— Из Испании. Вообще-то оно должно быть из Барселоны, но отправлено из страны через Кадис. Понимаете, Бертран, я не очень хорошо разбираюсь в сортах вин. Для меня вино — это то, что пьют. Я его не беру в рот по глоточку, а потом понимающе киваю головой. Некоторые виды вина мне нравятся, а другие — нет. Как вам известно, я обычно перед тем, как пить, наливаю в бокал немного воды. Для специалистов, для тех, кто отпивает один глоток и может сказать, в каком году вино было разлито по бутылкам, и с какого места был собран виноград, для этих людей моя манера пить вино является смертельным грехом.

Это вино, которое я ожидаю, не отличается вкусом от остальных вин, если даже оно придет из неизвестного уголка Испании или с какого-то острова. Но человек, который его пошлет, считает его лучшим в мире и, если он с помощью вина пошлет мне кое-какую информацию, я соглашусь, что его виноград — лучший.

Пока он говорил, Наполеон заметил бледное лицо в одном из окон небольшого здания, служившего домом для семейства Монтолон. Он взглянул и увидел, графиню Монтолон. Как только она поняла, что он ее заметил, сразу отошла от окна.

— Постоянное любопытство! — возмутился Наполеон. — Бертран, вы понимаете, что я не могу сделать ни шага, чтобы кто-то не начал за мной наблюдать из окна? Если я расхаживаю по комнате, они начинают прислушиваться, припав к вентиляционным отверстиям на чердаке. Кругом — глаза, глаза, глаза!

— Сир, их не в чем особенно винить. Им здесь нечего делать. Они все теснятся в маленьких комнатах, и когда они смотрят, как вы расхаживаете по саду, они позже могут это обсудить друг с другом.

Наполеон был слишком раздражен и никак не мог успокоиться. Он думал про себя. «Она постоянно стоит у окна. Что она ожидает? Что мы снова вернемся к тем фамильярным отношениям, которые у нас сложились во время морского путешествия? Видимо, придется откровенно поговорить с ней».

Он проворчал:

— Кругом караульные и каменные стены! И семафоры, чтобы показывать все мои движения. По-моему этого достаточно, мои люди не должны за мной шпионить! Я думаю, что они без конца перемалывают разную ерунду. Господи, меня нельзя винить в том, что мне все это чертовски надоело!

— Вы правы, сир, но боюсь, что так будет продолжаться, и с этим ничего невозможно сделать.

Пленник возвратился к тем мыслям, которые владели им, когда он смотрел на серое море в направлении Рио.

— Бертран, — тихо сказал император. — Нам следует возвратиться в сад и встать там, где нас никто не услышит. Мне нужно вам кое-что сказать.

Они вернулись в сад и поставили для себя два старых кресла. Сад и место для прогулок были настолько плохо спланированы, что после дождя там долго не высыхали дорожки. Кресла пришлось поставить прямо в лужи, поверхность земли была влажной и мягкой, и металлические ножки глубоко провались в землю. Солнце пыталось пробиться сквозь небольшой просвет в облаках, но не было настоящего тепла, чтобы подсушить землю.