Черная роза, стр. 86

Дед продолжал одеваться. Руки у него дрожали.

— Нужно поскорее повидать епископа и все ему рассказать, — бормотал он. — Что на меня нашло? Неужели я сошел с ума? Я нарушил клятву! — Он поднял голову и заорал: — Вилдеркин! Вилдеркин! — Когда прибежал сенешаль, хозяин гневно на него обрушился: — Это все из-за тебя, ленивый мошенник! Где ты был? Ты что, не слышал, как я тебя зову? Ты во всем виноват, и я повешу твое бесполезное тело на частокол, чтобы жирные вороны расклевали тебя по кусочкам. Что ты делал, бездельник?

— Милорд Алфгар, я уже не так хорошо слышу, — дрожащим голосом заметил слуга.

Милорд начал успокаиваться и покачал головой:

— Это правда! И я совершил еще один грех, обвинив тебя в том, что сделал сам. Может, меня простят, потому что я уже стар и не смог проследить за собственным болтливым языком? Вилдеркин, зато тот, кому я дал клятву молчания, очень хорошо слышит. И к тому же все помнит! — Он снова начал злиться: — Подойди сюда, мошенник, и помоги мне завязать эти поганые шнурки! Ты что же, еще и ничего не видишь, старый болван?

— Милорд, что случилось? — Сенешаль был так напуган, что боялся тронуться с места.

— Не задавай вопросы, а делай то, что тебе приказали! Когда трудный процесс облачения наконец завершился, старик уселся в кресло. Он взглянул на Уолтера и слабо улыбнулся.

— Что ж, ошибка сделана, и уже ничего не попишешь. Что мне теперь делать? — Он начал думать, непрестанно покачивая головой. — Придется искупать свой грех, об этом обязательно позаботится епископ.

Уолтер расхрабрился и спросил:

— Вилдеркин, может, мой дед расскажет мне о новостях из Булейра?

— Да, да, Уолтер, тебе лучше все знать об этом, — заметил дед. — В комнате наступила тишина. Потом дед высоко воздел руки. — Я опять это сделал! Я дважды нарушил торжественную клятву! Бог свидетель, если я так легко нарушаю рыцарские клятвы, как я смогу помочь благородной даме в опасности?!

— Благородная дама в опасности? — Уолтер уже ни о чем не мог думать. — Скажи мне, дед, Ингейн требуется наша помощь?

— Мою ошибку уже нельзя исправить. — Хозяин Герни посмотрел Уолтеру прямо в лицо. — Этот слуга приехал, чтобы сообщить мне, что к нам пожалует графиня Лессфорда. Она покинула Булейр! Дама просит дать ей приют вместе ее малолетним сыном.

Глава 13. БОМБЕЙ

Покрытые известкой шпангоуты корабля, приплывшего с Дальнего Востока, выпирали из мелкой воды, подобно пням в сгоревшем лесу. Это судно уже больше никогда не будет плавать. Вся команда куда-то разбежалась, а трое пассажиров поселились в доме у Чилпраты. Надо признаться, что они ему надоели.

Это было странное трио. Среди них была женщина, которая прикрывала нижнюю часть лица, так что его невозможно было разглядеть. Зато хорошо была видна пара удивительных темно-синих глаз. Синий цвет здесь был цветом неба и праздничных юбок, которые надевали женщины во время религиозных торжеств. Но синих глаз здесь никогда не видели. Можно было подумать, что это женщина покрасила глаза, как красят в этой стране ногти на руках и ногах, а иногда даже волосы, если бы с ней не было годовалого ребенка с точно такими же глазами! Наверно, они пожаловали из каких-то необыкновенных краев, где царили другие законы природы. Насчет третьего члена этой чудной троицы можно не сомневаться — это был чернокожий слуга с широкой белозубой улыбкой.

Чилпрата очень беспокоила привычка женщины — когда к берегу приставали корабли, она бродила по пристани и жалобно кричала:

— Лондон! Лондон!

Никто не мог объяснить, почему она себя так вела, потому что никто на Семи Островах не понимал языка, на котором разговаривала женщина и ее слуга.

Чилпрата часто обсуждал это с Марукуйей, брахманом.

— Может, она ищет кого-то по имени Лондон? — высказывал он предположение. — Или, может, она благословляет или проклинает суда? Я все время об этом думаю, но ничего не понимаю!

— Вероятно, на свете есть место под названием Лондон, — сказал жрец, — и она пытается попасть на судно, которое отправится туда?

Это была весьма интересная мысль. Чилпрата начал медленно перемалывать ее в мозгу, не переставая энергично жевать бетель.

— Вполне возможно, — согласился он. — У нее есть золото, и она может заплатить за проезд. Будет очень хорошо, если она уедет, Маракуйя. Мой дом тесен, в нем и без них полно народу. Хорошо бы они поскорее убрались отсюда.

Дом Чилпраты был окружен бамбуковым забором. У входа висел череп тифа в знак богатства хозяина и его высокого положения в обществе. Мариам отвели угол комнаты, отгороженный высокой ширмой. Из окна был виден храм на высоком холме Острова Слонов. В этом углу она спала на тощей подстилке. У нее была с собой плетеная корзинка, в которой лежал ее сын, когда они перебирались из порта в порт. Сейчас ему исполнился год, и малыш начал ходить, смешно перебирая пухлыми ножками. Он все время пытался поймать Чи Вангти. Крохотный аристократ любил мальчугана и часто спал рядом с ним в корзинке. Несмотря на это, он старался держаться подальше от цепких и сильных пальчиков ребенка, которому очень нравилось палевое кольцо хвоста. Малыш, спотыкаясь, топал за ним и повторял единственное знакомое ему слово: «Чи! Чи!» Ему никак не удавалось схватить песика за хвост, но он не оставлял своих попыток.

Мариам почти все время проводила с мальчиком. Иногда она выходила на берег в поисках судна, которое могло бы отвезти их в Лондон, к отцу мальчика. Мариам купала малыша дважды в день и готовила ему еду. Кроме того, она мастерила для него наряды из купленных в соседних лавках ярких материй. Это было бесконечное занятие. Не успевала Мариам дошить новую одежку, как оказывалось, что она становилась мала и пухлая попка не вмещалась в новые штанишки. Несмотря на постоянную жару и неспокойную жизнь, которую они вели, мальчик рос с потрясающей быстротой.

— Он такой милый малыш, мой Уолтер, — говорила Мариам Махмуду. — Он мне сильно напоминает своего отца. Посмотри, какие у него золотые волосы, видишь, они становятся кудрявыми. Он вырастет и станет красивым мужчиной.

Махмуд спал снаружи. В его обязанности входило доставать рис и овощи, которыми они питались. Махмуд был очень предан малышу и называл его «массер Бой». Дважды в день слуга выносил ребенка на длинные прогулки — утром, пока еще не было слишком жарко, и ближе к вечеру, когда солнце касалось синей кромки моря. Малыш обожал прогулки. Он радостно сидел у Махмуда на плечах, вцепившись ручонкой в тюрбан и колотя ножками по груди черного слуги. Мальчик прекрасно знал, когда подходило время прогулки, из-за которой появлялся Махмуд. Если Махмуд задерживался, у малыша жалобно кривилось личико и он смотрел на мать, как бы спрашивая: «Что случилось с нашим Махмудом? Мне очень не нравится его ждать!»

На улице Махмуд не закрывал рта, а по возвращении пересказывал Мариам свои беседы с малышом.

— Махмуд говорить массер Бой про слонов. Массер Бой его понимать. Да, он понимать все слова Махмуд.

— Почему ты так решил? Что он сказал, Махмуд?

— Он не говорит ничего. Но Махмуд знать. Маленькие мальчики любят слонов.

Чаще всего Махмуд рассказывал малышу о кораблях. Они отправлялись на пляж, и, если у причала стояло какое-нибудь судно, слуга начинал оживленно болтать о высоких разноцветных парусах в заплатках, о якорях и об иллюминаторах, из которых доносились странные пряные запахи. Вернувшись домой, Махмуд обычно говорил Мариам, что ее сын станет матросом, когда вырастет.

— Все решено, леди Майям, — говорил Махмуд. — Массер Бой любить корабли. Когда он их видеть, глаза у него становятся круглые, как пуговицы. Когда массер Бой станет большим, как его отец, они с Махмуд поедут в долгое путешествие.

Мариам совсем не нравилась эта идея. Они уже так долго странствовали, что она молила Бога, чтобы ее сын больше никогда не отправлялся ни в одно путешествие.

Мариам уже начинала терять надежду, которая поддерживала ее во время длительных переездов и тяжелых испытаний, когда ей приходилось бродить по причалам, выкрикивая «Лондон!» при виде каждого матроса. Знали ли капитаны, которые брали у нее золото, где на самом деле находится этот далекий город? А вдруг она сбилась с правильного курса и все дальше и дальше забирается в глубь незнакомого темного мира? Никто не мог ей дать ответа. Они жили в окружении высокой и глухой стены молчания и непонимания и, возможно, сейчас были дальше от Лондона, чем в начале путешествия.