Указка, стр. 4

А у Витьки такое ехидное лицо было, когда он этот текст вставлял в макет… Андрей Иванович даже передернулся, когда вспомнил. Нет, надо сказать Кабинетову…

Заглянула Алена из отдела рекламы.

— У вас есть йод и бинты? Евгению Викторовичу надо.

Витька расхохотался:

— Что, неужели Шурик его отделал?

— Да нет. Евгений Викторович в туалете за шпингалет пальцем зацепился.

— Он вбегал или выбегал?

Андрей Иванович был уже донельзя расстроен подобными шуточками. К счастью, появился Петр Леонидович Кабинетов. Он был в спортивном костюме и шапочке. Тащил за собой лыжи.

— Здравствуйте, Петр Леонидович! — хором сказали все сотрудники редакции, включая Витьку.

Андрей Иванович спросил:

— А почему вы без погон, Петр Леонидович?

Кабинетов похлопал себя по боку.

— Они в кармане! Сейчас булавками пристегну. Не успел переодеться. Спешил… А вы, Виктор, сегодня опять не бегали?

Верстальщик втянул голову в плечи и уставился в монитор.

— Замечание, — сказал Кабинетов. — Ладно, побежите после работы. Или мне придется вас уволить.

«Вот, пожалуйста, — подумал Андрей Иванович. — Он не только ехидный, этот Витька. Он еще и про лыжи забывает. Словно и не заботится о своем здоровье и всестороннем развитии. А значит, не заботится и о престиже нашей спортивной Родины. Петр Леонидович имел право уволить нерадивого верстальщика еще месяц назад, когда тот проспал торжественный забег, посвященный дню рождения президента…»

…в машине загоготали и показали палец. Поднялась пыль. Дурак я их догонять? Их там чуть ли не десять придурков. Я подошел к упавшему ящику. Раньше я бы новый купил. А сейчас зачем он мне?

Смотрю, там внутри бумажка лежит. Конверт. Я поднял. Вот черт! От отца. Я огляделся, нет ли еще машин, но все как будто вымерло. Ящик не стал поднимать. Все равно собьют. Пошел в дом.

Я думал, почему он не пишет. А он, оказывается, рыбачит. Где-то в Бенгальском заливе. А когда уезжал, говорил, что миллионером будет. Как сейчас помню, хотя это десять лет назад было.

С тех пор он всего семь раз писал. Все ерунду какую-то. Даже про тетю Катю с Генкой не спрашивал.

Мать у меня на самолете летела, и самолет в море упал. Это когда мы еще в России жили. Я тогда как раз с Генкой познакомился. А потом его мать, тетя Катя, за моего отца вышла. А отец с тетей Катей не ссорился. Просто когда мы в США прилетели, тут не до семьи стало.

Началось-то все с Рождества. К нам Санта-Клаусы приехали. Мне одиннадцать лет было, а Генке восемь. Санта-Клаусы оказались ненастоящие. Мы глядим — они всю нашу технику к себе в фургон тащат. Отец на полу лежит, а его тетя Катя поднимает. Потом фургон уехал.

Потом соседи все заболели и умерли. Приехали врачи. Врачи походили везде и сказали, что это мы виноваты. Написали акт. А потом стали денег просить. Ну, отец дал им денег, сто тысяч долларов. Потом нас из дома выгнали. Мы тогда в Джамайке жили, в Квинсе. Ну, отец плюнул на все и в Индию уехал. Денег хотел заработать. Здесь-то его с работы уволили. Потом еще несколько лет прошло, пока тетя Катя с Генкой в Эквадор не уехали. Я в колледже остался. Потом пошел метро чистить, следить там за всем. А когда метро закрываться стало, я по стране поехал. Ну, там уже и не вспомнить, где подрабатывал…

А письмо целый год шло. Через Тибет, Китай, Туву, Россию. Я на марку посмотрел. И тут у меня слезы побежали, хотя чего там, в России, если разобраться… Я конверт к глазам прижал. От него воняло рыбой или клеем, черт его знает. Но читать дальше расхотелось. Заглянул в конец. В конце просит меня не приезжать. Или, наоборот, приехать просит. Не поймешь. Да и неохота разбираться.

Телефон до сих пор не отключили. Когда затрезвонил, я аж подскочил. Сразу в стойку, как она там называется… Трубку взял, а меня сразу матом:

— Ты за свет будешь платить?

Я говорю:

— А за воздух?

А там снова матом.

Тут за стеной шаги раздались. Я как ругнулся, это на шаги, а получилось, что в трубку. Там вообще залаяли, но я уже не слушал.

Я подумал, это наркоманы ходят. Потом вспомнил про старика Джонсона. Он проект «Союз-Аполлон» создает. Из газет. Натащил газет ко мне на кухню. Когда я его первый раз застукал, я радостный был. Потому что прощальную записку от Паулины получил. Ругаться ни с кем не хотелось. Говорю ему, как бы в шутку:

— Когда построите свой проект, позовите посмотреть.

А надо было сразу прогнать. Теперь, как только его из тюрьмы вытурят, он отлежится, а потом снова ко мне.

Я пошел на кухню. Ничего не сказал. Просто стал смотреть, как старик Джонсон в газетах шебуршится. Смотрю на него и злюсь, потому что он меня не видит. Куда-то очки девал. Я говорю:

— Опять?

Он голову поднял и затряс ею:

— Еще не готово! Уходи.

— Совсем спятил? Я тут живу. Ты мне мешаешь.

Он сказал:

— Я всегда мечтал уехать отсюда. Не получилось. Меня все бросили. Я мечтал о России. Я знал, что это великая страна. Моя супруга ничего и слышать не хотела. Нашла себе молодого вьетнамца. Старшая дочь нашла старого вьетнамца. А младшая — молодую кореянку.

Он согнулся в пояснице. Встал почти на четвереньки.

— Это ты, — говорит. — Ты будешь таким же. Если не уедешь. Помоги мне разогнуться.

Потом он сказал, что купил пирожное. Нес мне. Но увидел детей. Дети были босиком. Он подарил им пирожное. Дети бросили в него камнем. Тогда он решил принести мне камень. Но увидел полицейскую машину. Внутри никого не было. Он бросил камень и разбил в машине стекло. Из дома выбежали полицейские. Они стали искать, кто это сделал. Он во всем признался. Но полицейские ему не поверили. Они подумали, что это дети разбили стекло. Они стали стрелять в них из пистолета. А дети в ответ показывали задницы и мочились в сторону полицейских. Полицейские были пьяные и никак не могли прицелиться. Потом сели в автомобиль и врезались в витрину. В витрине что-то взорвалось.

Старик Джонсон сказал:

— То есть я не понял, что именно. Может, это взорвалось и не в самой витрине. Может, в них бросили гранату. Я не знаю. Я снова думал о России. Уезжайте отсюда. У вас ведь есть возможность.

Я смотрю, он даже руку к груди прижал для пущей убедительности. И головой еще больше затряс. Я спросил:

— А вам-то какое дело до меня?

Он хихикнул, как все старики хихикают:

— Вы — русский. Вы для меня как солнышко. Вы из того мира, куда я не попаду в этой жизни. Я смотрю на вас и думаю: вот, где-то там, за океаном… Между прочим, жена ваша не вернулась?

— Нет. Она где-то в Бронксе.

Он как вылупится на меня:

— В Бронксе?.. Да ведь там везде канадцы!

Я говорю:

— И слава богу.

Тут он подмигнул.

— А если вдруг вернется? Одной божьей помощи мало, — сказал. И снова подмигнул. — Понимаете меня?

Это когда он тут обосновался уже, я его все Паулиной пугал, что она вернется. Наверно потому, что сам боялся. А он в ответ подмигивал. Уж на что он там намекал — не знаю.

Меня вообще-то тронуло, как он за меня переживает. Но в комнаты я его все равно не позвал. Пошел делать ему кофе. И хлеб согрел в микроволновке. А микроволновка замигала, замигала и вырубилась. Тогда я взял и разбил ее. Вот ведь, а?.. Теперь холодное придется жрать. Вспомнил про камин. Ну, думаю, старик, теперь пригодятся твои газеты…

Потом опять конверт взял. Заглянул еще раз. Смотрю, а отец-то мне три китайских юаня послал. Ну, думаю, это он молодец. Правда, за юани сейчас можно на четыре года сесть, но я знаю, где их меняют…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Андрей Иванович советовал Сенечке купить автомобиль, а не ездить всякий раз на такси. Однако Сенечка противился.

— Не хочу, дядя Андрей, — говорил он. — Автомобили здесь какие-то бешеные. Носятся чуть ли не под двести километров. Вот у меня в Нью-Йорке была «Феррари». Спокойная такая девочка. Надавишь на газ — она подумает сначала, а потом уже разгоняется. Дистанцию соблюдает… Я ее новенькую за триста долларов купил. Жалко, быстро сломалась. Там, в Штатах, не дороги, а кошмар…