Господин военлёт, стр. 1
Анатолий Дроздов
Господин военлет
От автора
Начиная работу над этой книгой, я не предполагал, с какими трудностями придется столкнуться. Первая мировая война и участие в ней России не получили надлежащего освещения в трудах отечественных историков. Что говорить о таком специфическом направлении, как применение на фронтах новейшего для того времени вида войск – авиации!
Я не смог бы написать этот роман, если б не помощь замечательных людей. Петербуржец Борис Степанов стал моим научным консультантом и редактором. Он же подсказал ряд эпизодов, вошедших в текст. Алексей Лукьянов и Андрей Муравьев помогли мне с историческими источниками. На сайте «Авиация Первой мировой войны» и на моей страничке в Самиздате читатели давали автору добрые советы, обращали его внимание на ошибки и неточности. Огромное им всем спасибо!
Нас ждали за перевалом.
Группу выгрузили правильно, с имитацией высадки в разных местах, но территория противника – вещь непредсказуемая. От чужого глаза застраховаться трудно: в горах все видно издалека. Пастух ли нас заметил, или женщина, не принципиально – сигнал пошел. Но, скорее всего, маршрут сдали. Черноголовые точили на группу зуб, вопрос приобрел материальное очертание. За деньги на Кавказе продают все, в том числе секретную информацию
Мы вышли на перевал, но спускаться не стали. «Зеленка» внизу мне не понравилась. Когда тебе не раз и со вкусом портили шкуру, охота переть наудачу пропадает. Мы залегли, и я долго рассматривал заросли. Внизу было спокойно и тихо. Слишком спокойно и тихо, на мой взгляд. Время шло. Мы отставали от графика; следовало идти либо поворачивать. Возвращение без веских причин сулило неприятности: чем-то надо его объяснить, а предчувствия бездоказательны.
– Силин, – обратился я к Сашке, – проверь!
Он передернул затвор и спустился по склону. Мы взяли «зеленку» на прицел. Прошла минута, другая, третья… Все было спокойно. Сашка показался из зарослей, мы облегченно вздохнули. Ребята защелкали предохранителями. Шестое чувство заставило глянуть в бинокль. Лицо у Силина кривилось. Я понял: он обнаружил засаду. Сашка не стал шуметь, надеясь вернуться к своим, – это был его единственный шанс. Шанса ему не дали. Черноголовые не дураки, язык наших жестов знают. Сашка не подал знак «Все спокойно!», он не хотел нас подставить, но тем самым подписал себе приговор. Треснул выстрел, Сашка упал, а на перевал обрушился огненный вихрь. Ударили гранатометы, застучал ПКС, затрещали автоматы. В следующий миг из «зеленки» вывалили «духи» и, стреляя на ходу, рванули по склону. Мчались они, как олени, наверняка предварительно ширнулись. Помедли мы минуту, и они бы добежали.
Выручил Ванюков. Заметив, что командира ранило, он не стал ждать приказа. Его ПКС заработал, поливая склон свинцом. Абреки легли, многие – навсегда. Ванюкова поддержали автоматы ребят, на склон полетели гранаты. Уцелевшие «духи» нырнули в «зеленку», и мы прекратили огонь – боеприпасы следовало беречь.
Выбора у меня не осталось. О задании можно забыть, следовало позаботиться о спасении группы. Силин погиб, из четырех оставшихся половина, и я в том числе, не могла двигаться. Я переключил связь на открытый канал и вызвал «вертушки». Я надеялся, что абреки нас прослушивают. Вторую атаку мы бы не пережили, а «вертушек» они боялись. Я не ошибся – меня услышали.
– Эй, Петров! – раздался в рации гортанный голос. – Ты жив еще?
– И даже здоров! – ответил я. Это было враньем, однако абреку знать правду не обязательно.
– Много у тебя «двухсотых»?
– Приди и посчитай! – предложил я.
– Мы придем! – пригрозил он. – Приготовься! Не забудь снять штаны!
– Ай, Ахмед, ты только обещаешь! – сказал я голосом капризного педераста. – Только своих мальчиков и любишь! Они, наверное, горячие, как все кавказские парни, и попки у них мягкие.
Назвать горца педерастом – тягчайшее оскорбление. Я сознательно провоцировал Ахмеда – нужен был разговор. Пока люди говорят – оружие молчит. У меня не вышло. Ахмед – волк тертый, не первый год в эмирах. Я услышал, как он засопел, но все же справился.
– Зря тянешь время, лейтенант! – сказал Ахмед. – Не надейся – твои «вертушки» нас не достанут! Мы уйдем, но с тобой еще свидимся!
– Буду ждать! – ответил я томно. – Зажгу лампу, поставлю на окно. Не забудь постучать, милый!
Он плюнул и отключился; я – следом. Я не слышал, как прилетели «вертушки». Очнулся в госпитале, на перевязке. Медсестра отдирала присохшие бинты.
– Ишь ты, еще ругается! – сказала, накладывая свежий бинт. – Спасибо бы сказал! Еле живого привезли, всем отделением спасали!
– Спасибо! – поблагодарил я.
– То-то! – буркнула она и стала менять мне белье. Сестра была немолодой и действовала ловко. Через минуту я лежал перед ней, как Адам перед Создателем.
– Тебе сколько лет? – спросила сестра, разглядывая меня.
– Двадцать три.
– Когда ж ты успел? Живого места нету, одни шрамы на теле. Как на пляж покажешься?
– Заменим тело! Попрошу у государства бесплатное.
– От него дождешься! – вздохнула она. – Дурные вы, пацаны! Лезете под пули – ради кого?!
Я засмеялся. Меня не тронуло ее ворчание. Я был счастлив оттого, что выжил, что лежу в госпитале, где можно отдохнуть, поваляться на свежих простынях и забыть хотя бы на время о проклятой войне. Срок командировки истекал через полгода, я всерьез рассчитывал: воевать мне недолго. Медсестра сказала правильно: дурной…
1.
«…Ты будешь умирать долго, гяур!»
Голос хриплый, каркающий, знакомый. Чтоб ты сдох, черноголовый! Обязательно каркать при каждом моем воплощении?
Приоткрываю глаза. Вижу дощатый потолок, вымазанный белой краской. Почему мне пришло в голову слово «вымазанный», а не «крашенный»? Не знаю. Пусть… Оштукатуренные, побеленные стены. Неплохо. Осторожно осматриваюсь. Я лежу в кровати, прикрытый байковым солдатским одеялом. Скашиваю взгляд: на одеяло изнутри выпущен край свежей простыни. Под головой подушка – мягкая! Повезло мне нынче, ох как повезло!
Шевелю пальцами рук и ног – подчиняются. Сгибаю ноги в коленях, затем обнимаю себя руками. Получается. Руки-ноги слушаются, ничего не болит, ран нет. Легкая слабость в теле, но это всегда поначалу. По воле старого чудодея я снова воскрес в теле умершего воина. Пора подниматься!
Рывком сбрасываю одеяло, сажусь, упираясь спиной в подушку. На мне только белье: рубаха и кальсоны. Кальсоны с завязками, последние распущены. Завязываю их, шарю взглядом по сторонам. На гвозде, вбитом в стену, висит серый халат, даже на вид теплый. Где обувь? Наклоняюсь и заглядываю под кровать. Есть! Нечто вроде галош, только кожаных. Левой рукой – почему левой? я теперь левша? – вытаскиваю опорки, вот и название вспомнилось, всовываю в них ноги. Нормально. Встаю, снимаю с гвоздика халат. Руки не сразу находят рукава, отвык. Запахиваюсь.
С соседней койки за моими манипуляциями с нескрываемым любопытством наблюдает человек в нижней рубахе и форменных военных галифе. Штанины галифе необъятной ширины, на ступнях толстые шерстяные носки. Почему-то хочется назвать их чулками. Под койкой незнакомца стоят ботинки и лежат какие-то странные голенища с ремешками. На подоконнике кожаная каска с большим двуглавым орлом и кокардой спереди. Лицо у незнакомца молодое, простоватое, коротенькая, вихрастая челка зачесана на аккуратный пробор, виски выбриты. Больше в комнате никого нет, две соседние койки пустуют. Вежливо киваю соседу, иду к двери – пора осмотреться.
За дверью широкий коридор. Пахнет чем-то резким, больничным. Карболка? Шагаю коридором. Никем не остановленный, распахиваю наружную дверь. В лицо ударяет сырой, напоенный влагой воздух. Я стою на широком крыльце, обрамленном некогда белыми, ныне обшарпанными колоннами. Просторный двор, внутри несколько повозок, крытых брезентом, возле повозок суетятся люди в суконных шинелях, защитного цвета фуражках и серых мерлушковых папахах. Липы вдоль ограды стоят черные, без листьев. Сейчас весна? Или осень?