Русские навсегда, стр. 29
Казалось, этому кошмару, этому обступившему со всех сторон холодному мраку не будет конца. Мир сузился, сжался до размеров черт знает каких маленьких. Все полные стылой водой ямы, все грязные сугробы, сучья, камни и мешки с мусором сконцентрировались у них под ногами. И время, бегущее вскачь, сейчас тянулось и тянулось, словно резиновое.
И они тянули, тянули эту резину, продавливая ее, преодолевая ее упругое сопротивление!
А когда вдруг, внезапно, их выкинуло на свет, ребята остановились. Ослепленные, уставшие, уже потерявшие веру в свою удачу.
Теперь шли по освещенной улице, одной из центральных. Однако сказать точно, где они находятся, Сергей уже не мог. Все, что он мог, – это только идти.
Редкие в это время прохожие провожали их несколько удивленными, но ко всему привыкшими взглядами. Это Москва… Тут и не такое видели.
Наконец Гриша махнул рукой к ближайшему подъезду.
Дверь приветливо распахнулась.
Однако дальше им преградил дорогу кодовый замок. Привалив Романа к стене, Гриша покопался в карманах и выудил пластинку ключа, приложил ее к блестящему кругляку приемника.
Замок пискнул и щелкнул язычком.
– Какой этаж?
Гриша махнул рукой в сторону лифта, где стоял другой кодовый замок, открывавшийся, впрочем, все тем же ключом.
В лифте Михалыч сполз вниз по стенке.
– Потерпи, потерпи… – шептал Сергей. – Потерпи…
Кажется, он говорил это самому себе…
Дверь открыла женщина.
Лет тридцати, она неловко запахивала на груди розовый домашний халатик, довольно короткий, открывавший стройные, чуть худоватые ножки. Черные волосы были накручены на мелкие бигуди.
– Гришка?! – удивилась она. Голос у нее был низкий, грудной, удивительно диссонирующий с хрупкостью фигуры. – Гришка?!
Она оглядела всю компанию, мигом отметила состояние Романа и, поджав губы, распахнула дверь.
– От тебя, Григорий, другого ожидать не приходится, – услышал Сергей ее шепот.
Они шлепнулись на пол в прихожей. Обессиленные, выпотрошенные, пустые.
Гриша указал на женщину, которая, уперев руки в бока, хмуро смотрела на них от дверей. Потом постукал себя по безымянному пальцу левой руки.
– Бывшая жена, – понял Михалыч.
– Оля, – кивнула та головой. – Объяснения будут?
Гриша махнул рукой куда-то за спину и повесил голову.
– Понятно. Потом. Устал.
– У вас удивительное взаимопонимание, – пробормотал Сергей, борясь с желанием заснуть прямо тут, на полу в прихожей. Тепло, ласковый домашний свет, все это убаюкивало его. Мир снова стал большим, добрым и качался… Качался…
31.
Каким образом он оказался под одеялом, Сергей вспомнить не смог.
В определенный момент на реальность, до этого размытую, кто-то навел резкость, и картинка прояснилась.
Сергей лежал на диване. Укрытый коричневым военным одеялом. Под голову были заботливо подложены подушки. Свет притушен. Только несколько свечей в пузатых стеклянных подсвечниках освещали комнату. Ковер на стене, полки с книгами каких-то философов, выставленные скорее для интерьера, чем по надобности. К чему держать бумажные книги, если крупные собрания сочинений с иллюстрациями и огромным массивом критических статей вмещаются на один диск. Официально. А для солидной библиотеки достаточно десятка дисков «левых».
Под потолком болталось что-то, отдаленно напоминающее медузу, видимо, люстра. В остальном, если не считать пары кресел и крохотного журнального столика, комната была пустой.
«Странно, – подумал Сергей, сбрасывая одеяло. – Где остальные?»
Он помнил, правда, смутно, как вчетвером они ввалились в эту квартиру, как он упал прямо на пороге. Потом помнил чьи-то руки, кажется, женские. Его раздевали. Он порывался встать. Почему-то хватался за штаны. Еще Сергей помнил голос, нежный, спокойный.
«Ерунда какая-то… Уложили, будто я больной какой-то… Где Ромка? Он же совсем плох был…»
Сергей вскочил с дивана. Удивительно, но чувствовал он себя вполне отдохнувшим, даже бодрым. Прежняя валящая с ног усталость осталась в прошлом.
Осторожно, стараясь не шуметь, он выглянул в коридор. Слева доносились звуки и лился свет. Что-то звякало. Слева, в полумраке коридора, он углядел две двери. В одной горели свечи.
Сергей подошел к дверному проему, заглянул. На большой кровати, раскинувшись, лежал Ромка. В неясном мерцании было видно, что ссадины его уже чем-то обработаны. Рука перебинтована, на лбу повязка. Парень дышал тяжело, часто.
Сергей развернулся и пошел туда, где свет был ярче и доносились громкие голоса.
На кухне, за круглым столом, неудобно придвинутым к стенке, сидели Михалыч и Гриша. Голоса доносились из включенного телевизора.
– Привет, – сказал Сергей. Голос оказался хриплым, в горле будто песка насыпали.
– О, – голый по пояс Михалыч развернулся и поморщился. На груди, как раз напротив солнечного сплетения, расположился здоровенный синяк. – Проходи, садись. Водку будешь?
– Водку?… – Сергей плюхнулся голым задом на холодный кожзам стула. – Водку…
– Будешь, – решил Михалыч. – Самочувствие, поди, паршивое?
– Не знаю. Вроде ничего не болит. Ну, разве что горло.
– Тогда точно надо. Простуду мы запросто могли схватить. А в этом случае перцовки тяпнуть – первое дело.
Он открыл белый шкафчик, расположенный около мойки, вытащил оттуда небольшой граненый стакан, близнец тех, что уже стояли на столе, и щедро плеснул в него коричневатой жидкости.
– Давай… Сразу все. И закусить тут… – Михалыч подтолкнул ладонью тарелочку с какой-то нарезкой, хлебом, сыром и острыми маслинами. – Поехали. Гриш, ты с нами?
Гриша хмуро кивнул. Он мог только пить, закусывать кашей было как-то несолидно.
Водка обожгла гортань и ухнула в желудок огненным комком.
Сергей охнул, быстро слепил себе бутерброд и закусил. Когда дыхание выровнялось, внимательно присмотрелся к этикетке.
– Восемьдесят?… – удивленно прошептал он. – Ну вы даете…
– Другой не было, – Михалыч развел руками. – Так что закусывай.
– Чего говорят? – спросил Сергей, указывая на телевизор.
– Да, собственно, ничего не говорят. Про нас точно ничего. Пока какую-то гадость крутят, новости через минут пятнадцать должны быть.
– Чего с Ромкой?
– Не слишком хорошо. Помяли крепко, хотя вроде бы сломанных ребер нет. Но отбили капитально все, до чего добрались. Отлежаться ему надо. Крепкие попались подонки. На мне, к слову сказать, броник был. Легкий совсем, но все же. Битой так сунули. – Он осторожно, кончиками пальцев потрогал синячище. – Был бы голый, убили бы. Я это проходил. В сердце «бам», и все. Привет. Удар редкий. Особенный.
– Ты кашлял вроде…
– Еще бы. Все горло сорвал, пока продышался. Ты в этот момент за пистолетом бегал.
– А с Ромкой точно все нормально будет? Может, к врачу?
Гриша покачал головой.
– Не. – Михалыч снова разлил водку по стаканам. – У Гришки жена медсестрой работает. Так что квалифицированная медицинская помощь нам была оказана. Поехали!
На этот раз водка легла значительно проще. Мягче.
Хотя слезу все равно выбила.
Гриша сложил бутерброд и положил его рядом со своим стаканом.
– Да и я… – просипел Михалыч, прикладывая к носу кусочек хлебушка. – Кое-что понимаю. Глядишь, не помрет…
– Типун тебе на язык… – пробормотал Сергей.
– Ну… – Михалыч развел руками. – В сложившихся обстоятельствах вообще удивительно, что мы тут все сидим.
Гриша кивнул. Его голова мотнулась, видимо, программист изрядно набрался. Перед ним лежало штук семь бутербродов, которые, должно быть, означали количество выпитых стаканчиков.
– Ты себе представляешь, Сереженька, уровень нашей удачи? – Пьяненький Михалыч становился добр ко всему миру. – Представляешь? Это кто нас так любить должен, чтобы так… так прикрывать? Кто?
– Ну, меня вроде некому. – Сергей кинул в рот оливку. – Родители померли уже. Гришка вон тоже интернатский. Да еще, как выяснилось, разведенный. Чего скрывал-то?