Малыш 44, стр. 74

— Для чего вы носите его с собой?

— Я много езжу. Мне часто приходится обедать в поездах. Я режу ножом копченую колбасу, салями. Дешевую и твердую колбасу, но моя жена отказывается покупать другую.

Андрей и в самом деле пользовался ножом во время обеда и ужина. Офицер обнаружил в портфеле палку салями. Она была дешевой и твердой, с неровным краем. Он отрезал его этим самым ножом.

Арон приподнял стеклянную банку с завинчивающейся крышкой. Банка была чисто вымытой и пустой.

— А это для чего?

— Некоторые из комплектующих деталей, которые я перевожу, хрупкие, другие — грязные. Так что банка нужна мне для работы. Послушайте, я знаю, что мне не следовало идти с этой девушкой. Не знаю, что на меня нашло. Я стоял на остановке и смотрел, когда завтра приходит автобус, и тут она подошла ко мне. Ну, вы понимаете, как это бывает — ни с того ни с сего вдруг поддаешься первому порыву. Вот так случилось и со мной. Но вы загляните в кармашек портфеля, там лежит мой партийный билет.

Аарон действительно обнаружил в боковом отделении партбилет. Он также нашел там фотографию жены этого человека с двумя маленькими девочками.

— Мои дочери. Нет нужды составлять протокол и все такое прочее, верно, офицер? Во всем виновата вот эта девушка: в противном случае я бы уже был дома.

Приличный гражданин поддался минутному порыву и был соблазнен пьяной девчонкой-распутницей. Этот человек вел себя вежливо: он не смотрел на заячью губу Арона и не отпускал обидных замечаний. Он обращался с ним как с равным, хотя и был старше, имел престижную работу и состоял в партии. Он стал жертвой. А она была преступницей.

Уже почувствовав, как сеть смыкается вокруг него, Андрей вдруг понял, что еще миг — и он будет свободен. Семейная фотография вновь оказала ему неоценимую помощь. Иногда он показывал ее недоверчивым детям, чтобы убедить их в том, что ему можно верить. Он сам был отцом. В кармане его брюк лежал моток грубой веревки. Но нет, только не сегодня; в будущем ему придется проявлять больше терпения. Он не может и дальше убивать в родном городе.

Арон уже собрался отпустить мужчину, положив на место фотографию и партбилет, как вдруг заметил кое-что еще: сложенную пополам газетную вырезку. Он вытащил ее и развернул.

Андрей едва сдерживался, глядя, как этот тупой идиот с заячьей губой трогает своими грязными пальцами его клочок бумаги. Он уже готов был вырвать вырезку у него из рук.

— Верните мне ее, пожалуйста.

В первый раз в голосе мужчины появились признаки волнения. Почему этот клочок бумаги так важен для него? Арон внимательно всматривался в газетную страницу. Она была вырезана несколько лет назад, и типографская краска уже успела выцвести и поблекнуть. Не было ни текста, ни номера — все это было отрезано, так что определить, из какой газеты страница, не представлялось возможным. Осталась лишь фотография, сделанная во время Великой Отечественной войны. На ней был виден горящий немецкий танк. Рядом стояли советские солдаты, триумфально воздев вверх руки с зажатыми в них автоматами, а у их ног валялись мертвые гитлеровцы. Это был победный, пропагандистский снимок. Арон, с его деформированной губой, прекрасно понимал, почему он был напечатан в газете. Советский солдат, стоявший в самом центре группы, был красивым мужчиной с обаятельной улыбкой.

Москва

Лицо у Льва отекло и отзывалось болью на каждое прикосновение. Правый глаз заплыл и не открывался. В боку поселилась острая боль, как если бы у него было сломано несколько ребер. Ему оказали первую помощь на месте аварии, а затем, как только врачи убедились, что его жизни не угрожает опасность, Льва посадили в грузовик с вооруженной охраной. На обратном пути в Москву каждую колдобину на дороге он воспринимал как удар под ложечку. Болеутоляющие таблетки ему не давали, и он несколько раз терял сознание. Охранники приводили его в чувство, тыкая стволами автоматов, — они боялись, что он умрет во время их дежурства. Всю дорогу Льва бросало то в жар, то в холод. Но полученные раны, как он прекрасно понимал, были только началом.

Ирония судьбы, по которой он оказался привязанным к креслу в подвале Лубянки, не прошла мимо его внимания. Защитник государства превратился в его пленника, что случалось, впрочем, довольно часто. Значит, вот каково оно — чувствовать себя врагом страны.

Дверь открылась. Лев поднял голову. Кто этот человек с землистой кожей и желтыми от курения зубами? Бывший коллега, это он понял сразу. Вот только имя его вспомнить не смог, как ни старался.

— Вы меня не помните?

— Нет.

— Я доктор Зарубин. Мы встречались с вами пару раз. Я приходил к вам домой несколько месяцев назад, когда вы были больны. Мне очень жаль, что мы вновь встретились при столь прискорбных обстоятельствах. Я говорю это не потому, что не одобряю того, как с вами обошлись; здесь все справедливо и честно. Я всего лишь имею в виду, что зря вы сделали то, что сделали.

— И что же именно я сделал?

— Предали свою страну.

Доктор потрогал ребра Льва. При каждом прикосновении ему приходилось стискивать зубы от боли.

— Мне сказали, что ребра у вас не сломаны. Это всего лишь сильный ушиб. Без сомнения, вам очень больно. Но ваши раны не требуют хирургического вмешательства. Мне приказали обработать порезы и сменить повязки.

— Лечение перед началом пыток — отличительная черта этого заведения. Однажды я спас человеку жизнь только затем, чтобы доставить его сюда. Надо было дать Бродскому утонуть в той реке.

— Я не знаю человека, о котором вы говорите.

Лев умолк. Можно лишь сожалеть о своих поступках, когда фортуна повернулась к тебе спиной. Сейчас он еще отчетливее понимал, что упустил единственный шанс искупить свою вину. Преступник продолжит убивать, и гарантией безопасности ему служат не блестящий ум и хитрость, а нежелание этой страны признать саму возможность его существования, что давало ему иммунитет и делало невидимкой.

Врач закончил обрабатывать раны Льва. Такая забота обеспечивала полную восприимчивость к пыткам, которые последуют за ней. Подлечить обвиняемого, чтобы затем подвергнуть изощренным мучениям. Врач наклонился и прошептал Льву на ухо:

— Сейчас я займусь вашей супругой. Ваша красавица жена привязана к креслу в соседней камере. Совершенно беспомощная, и в этом ваша вина. Во всем, что я с ней сделаю, виноваты вы. Я заставлю ее пожалеть о том дне, когда она полюбила вас. Я заставлю ее сказать об этом вслух.

Льву понадобилось некоторое время, чтобы уразуметь смысл этих слов, словно они были сказаны на иностранном языке. Он не сделал этому человеку ничего плохого. Он практически не знал его. Так почему тот угрожает Раисе? Лев попытался встать и рванулся к врачу. Но кресло было привинчено к полу, а он, в свою очередь, был привязан к креслу.

Доктор Зарубин отшатнулся, как человек, слишком близко наклонившийся к клетке с хищником. Он смотрел, как Лев бьется в путах, стараясь освободиться от ремней, как на его шее вздулись вены, как налилось кровью его лицо и как боль плескалась в его припухших глазах. Наблюдать за бывшим оперативником было очень забавно — словно за мухой, накрытой стеклянным колпаком. Этот человек, похоже, не понимал всей тяжести своего положения.

Беспомощность.

Доктор подхватил с пола свой чемоданчик и подошел к двери, которую распахнул перед ним охранник. Он ожидал, что Лев окликнет его, быть может, пригрозит убить. Но, по крайней мере тут, его ждало разочарование.

Выйдя в коридор, он прошел несколько метров до соседней камеры. Дверь ее была приоткрыта. Зарубин переступил порог. Раиса сидела в таком же кресле, точно так же пристегнутая ремнями, как и ее муж. Доктор открыто наслаждался тем, что женщина узнала его и должна была пожалеть, что не приняла его предложение. В противном случае она теперь была бы в безопасности. К сожалению, она оказалась совсем не тем человеком, способным выжить в любых условиях, каким он ее полагал. Она была исключительно красива, но не сумела воспользоваться своим преимуществом, предпочтя ему верность. Не исключено, она верила в загробную жизнь, в рай, где ее преданность будет вознаграждена. Но здесь, на земле, этой добродетели не было места.