Малыш 44, стр. 4

Он добрался до упавшего дерева, вокруг которого были рассыпаны сучья и виднелись следы — некоторые из них были большими и глубокими. Снег почему-то был красного цвета. Андрей зачерпнул его ладонью, растирая между пальцами, пока тот не превратился в кровь.

— Павел!

Андрей кричал до тех пор, пока не сорвал голос. Он заплакал. Ему хотелось сказать брату, что он может забирать себе его долю добычи. Он просто хотел, чтобы тот вернулся. Но все было напрасно. Брат бросил его. Он остался один.

* * *

Оксана прятала небольшой мешочек с толчеными стеблями кукурузы, иван-чая и сушеными картофельными очистками прямо в поду печи. Во время обысков она всегда разводила в ней небольшой огонь. Заготовители, присланные удостовериться, что она не укрывает зерно от продразверстки, никогда не лезли в огонь. Они не доверяли ей — еще бы, она выглядела здоровой в то время, когда все остальные были больны, словно уже тем, что осталась жива, совершила преступление. Но они не могли найти продовольствие у нее в доме, не могли приклеить к ней ярлык «кулачки», зажиточной крестьянки. Вместо того чтобы расстрелять ее сразу, они обрекли ее на медленную смерть. Оксана уже знала, что не может противостоять им в открытую. Несколько лет назад она организовала отпор в деревне, когда было объявлено, что сюда приедут люди, чтобы снять колокол. Они хотели расплавить его. Оксана и четыре другие женщины заперлись на колокольне и принялись безостановочно звонить в колокол, не позволяя снять его. Оксана кричала, что колокол принадлежит Господу. В тот день ее запросто могли пристрелить, но тот, кто был у них главным, решил пощадить женщин. Выломав двери, он заявил, что ему приказали всего лишь забрать колокол, пояснив, что страна нуждается в металле для промышленной революции. В ответ она плюнула ему под ноги. А когда государство начало отнимать хлеб у крестьян, утверждая, что тот принадлежит ему, Оксана уже была умнее. Вместо того чтобы восстать открыто, она изображала покорность, ее сопротивление стало тайным.

А сегодня у ее семьи будет праздник. Она растопила снег, вскипятила воду и высыпала в нее толченые стебли кукурузы. Туда же она добавила оставшиеся косточки из бутылки. После того как кушанье будет готово, она истолчет кости на муку. Разумеется, Оксана понимала, что торопит события. Павел еще не вернулся с охоты. Но она не сомневалась в его успехе. Господь ниспослал ей трудности, но и дал ей сына в помощь. Даже если он не поймает кота, она сказала себе, что не станет сердиться. Лес большой, кот маленький, а гнев — напрасная трата сил. Но, даже заставляя себя подготовиться к разочарованию, она испытывала радостное возбуждение при мысли о том, что сегодня у них будет мясо и картофельный борщ.

В дверях появился Андрей. Лицо у него было расцарапано, пальто в снегу, из носа текли кровавые сопли. Опорки мальчика развалились, и наружу торчали босые пальцы. Оксана подбежала к нему.

— Где твой брат?

— Он бросил меня.

Андрей заплакал. Он не знал, куда подевался брат, не понимал, что случилось, и не мог объяснить. Он только знал, что мать возненавидит его. Он знал, что окажется виноватым, пусть даже все сделал правильно и это старший брат бросил его.

У Оксаны перехватило дыхание. Оттолкнув Андрея в сторону, она выскочила наружу, глядя на лес. Павла нигде не было видно. Быть может, он упал и поранился. Быть может, ему нужна помощь. Она вбежала внутрь, чтобы потребовать ответ, но обнаружила лишь, что Андрей стоит у чугунка с ложкой во рту. Пойманный на горячем, он с глуповатой улыбкой посмотрел на мать, и та заметила, что из уголка рта у него стекает струйка картофельного супа. Охваченная гневом — на своего погибшего мужа и пропавшего сына, — она рванулась вперед, повалила Андрея на пол и глубоко засунула деревянную ложку ему в горло.

— Когда я ее вытащу, ты расскажешь мне все, что случилось!

Но едва она вытащила ложку, как он закашлялся. Придя в бешенство, Оксана вновь сунула ложку Андрею в горло.

— Ты — бесполезный неуклюжий дурак! Где мой сын? Где он?

Она снова вытащила ложку, но он лишь кашлял и плакал. Говорить Андрей не мог. Он продолжал кашлять и плакать, и тогда она принялась бить его кулачками в грудь. И только заметив, что борщ вот-вот закипит и выльется, Оксана остановилась. Она встала и сняла суп с плиты.

Андрей хныкал и скулил на полу. Оксана посмотрела на него сверху вниз, чувствуя, как утихает ее гнев. Он был такой маленький. Он так сильно любил своего старшего брата. Оксана наклонилась, подняла сына и усадила его на стул. Закутав его в свое одеяло, она налила ему миску борща, большую порцию, намного больше, чем он получал обычно. Она попыталась накормить его с ложечки, но он упрямо не хотел открывать рот. Он не доверял ей. Оксана протянула ему ложку. Андрей перестал плакать и начал есть. Миска опустела очень быстро. Она снова налила ему борща и сказала, чтобы он ел помедленнее. Пропустив ее слова мимо ушей, Андрей в мгновение ока разделался со второй порцией. Очень спокойно и негромко она спросила у него, что случилось, а потом слушала, как он рассказывает про кровь на снегу, разбросанные сучья, исчезновение брата и крупные следы. Оксана крепко зажмурилась.

— Твой брат мертв. Его забрали, чтобы съесть. Ты понимаешь? Так же, как вы охотились на кота, кто-то охотился на вас. Ты понимаешь это?

Андрей молчал, глядя на катящиеся по щекам матери слезы. По правде говоря, он ничего не понял. Он смотрел, как она встала и вышла из избы. Услышав голос матери, он подбежал к двери.

Оксана стояла на коленях в снегу, запрокинув лицо к полной луне.

— Прошу тебя, Господи, верни мне сына.

Теперь вернуть его домой мог только Господь Бог. А ведь она просила так мало. Или у Господа короткая память? Она рисковала жизнью, чтобы спасти Его колокол. Взамен она просила всего лишь вернуть ей сына, смысл ее жизни.

Из дверей выглянули несколько соседей. Они смотрели на Оксану и слушали, как она плачет. Но такая скорбь давно стала привычной, и вскоре односельчане вновь попрятались по домам.

Двадцать лет спустя. Москва

11 февраля 1953 года

Снежок угодил Жоре точно в затылок. Это застигло мальчика врасплох, и снег мелкими брызгами залепил ему уши. Где-то позади него заливисто рассмеялся его младший брат, причем рассмеялся очень громко — ведь он так гордился собой, своим метким, пусть и случайным, броском, единственной в своем роде удачей. Жора стряхнул крошки льда с воротника пальто, но мелкие осколки уже попали ему за шиворот. Они таяли, скользя по спине, оставляя ледяные следы, подобно улиткам. Он поспешно выпростал полы рубашки из-за пояса и сунул руку за спину так далеко, как смог, вытряхивая снег.

Будучи не в силах поверить в подобную беспечность старшего брата (надо же, вытряхивает снег из-под рубашки вместо того, чтобы наброситься на своего обидчика!), Аркадий сполна воспользовался отпущенным ему временем и принялся ловко лепить новый снежок. Если сделать его слишком большим, он становится неэффективным: бросать неудобно, летит медленно, от него легко увернуться. В этом и заключалась его ошибка — он слишком долго делал снежки чересчур большими. Ожидаемого сокрушительного удара не получалось: их легко можно было поймать, да и чаще всего они попросту не долетали до старшего брата, разваливаясь в воздухе под собственной тяжестью. Они с Жорой часто и подолгу играли в снежки. Иногда к ним присоединялись другие дети, но в основном они довольствовались обществом друг друга. Игры начинались как непринужденная забава, но с каждым снежком напряженность возрастала. Аркадий не выигрывал никогда, если в такой игре вообще можно определить победителя. Его ошеломляли сила и скорость бросков старшего брата. Игры всегда заканчивались одинаково: досадой, капитуляцией, обидой или, хуже того, слезами и позорным бегством. Аркадий ненавидел себя за то, что вечно проигрывал, но еще сильнее — за то, что так расстраивался из-за этого. Единственная причина, заставлявшая его играть в снежки, заключалась в том, что он твердо верил: когда-нибудь все будет по-другому и он непременно выиграет. И вот сегодня такой день действительно наступил. Ему выпал настоящий шанс. Он подкрался поближе, но не очень близко: ему хотелось, чтобы бросок получился по всем правилам. Броски в упор не считались.