Новый порядок, стр. 19
Последним нормальным вопросом было «Адрес и место проживания». После этого пункта пошла такая катавасия, что иногда Сергей откровенно зависал.
Ну как, скажите на милость, можно было ответить на вопрос: «Ваше отношение к долларовой эмиссии в валютный рынок России».
Или: «Имели ли вы сношения с представителями олигархической верхушки. Ваше личное отношение к подобным контактам».
А вопросы типа: «Знаете ли вы курс доллара к рублю на текущий момент?» и «Сколько может стоить квартира на Северо-Западе Москвы?» заставляли смеяться.
В конечном итоге Сергей даже настроился на юмористический лад. Все яснее становилось, что над ним кто-то подшутил. «Ну и ладно, — думал Иванов, слушая, как изобретательно матерится себе под нос Платон. — Хоть время убил. Может, этот бред кому-то нужен. Опросы какие-то».
На пункт: «Имеете ли вы капиталовложения в иностранной валюте в зарубежных банках» Сергей честно ответил, что не имеет. Ни в рублях, ни в валюте, ни в зарубежных, ни в отечественных.
Потом пошли какие-то тесты. Квадратики, кружочки, галочки, и Иванов совсем запутался. Вопросы прыгали от особенностей каких-то финансовых махинаций до отношения к осознанному насилию.
Время шло. В зале было жарко. Пара человек распсиховалась. Плюнули, сломали карандаши, побросали вопросники на пол и ушли. Антон Михайлович проводил их равнодушным взглядом.
Сергей решил терпеть до конца.
На последней странице, ровно посередине, выделенный жирным шрифтом словно специально для того, чтобы подчеркнуть важность, был только один вопрос.
«Какую зарплату и в какой валюте вы бы хотели получать?»
Иванов задумался. Внезапно ему показалось, что все предыдущие вопросы были только прелюдией к чему-то главному. К вопросу на последней странице.
Внезапно захотелось написать что-то серьезное. Не большое, но и не маленькое. Такое, чтобы работодатель понял: человек без запросов, но и не дешевка. Чтобы можно было жить нормально. Иметь деньги, телевизор, мебель, не выкраивать денежку от получки до получки. Иметь стабильную зарплату, чтоб индексировалась раз в месяц.
Жить нормально! Как все.
Как все.
Сергей мучительно задумался, разволновался, чувствуя, что по спине противно сползает ниточка пота. Вытер лицо. Осмотрелся. Вокруг скрипели карандаши, кто-то сдержанно ругался, как Платон, кто-то улыбался, кто-то был предельно серьезен, а кто-то нервничал.
В углу за всем этим наблюдал четвертый, штатский. Иванов неожиданно вспомнил, где видел это лицо. В «мерседесе» с правительственными номерами, тормознутом за нарушение правил.
Они пересеклись взглядами. Рыжебородый весело подмигнул Сергею. Тот в ответ только грустно улыбнулся.
Снова посмотрев на выделенный жирным вопрос, Иванов вздохнул и написал: «Какая, хер, разница?!»
«Вот и сходил по объявлению, — подумал он. — Время убил».
Глава 14
Из дневников
«Кстати, Булгаков был антисемит: плоский, пошлый антисемит. И в образе Маргариты он выразил главный страх русского. Страх перед еврейской женщиной, перед Юдифью».
Самуил Абрамович Гаупман был иудей. Не по национальности, хотя и по ней тоже, а по вере. И для него этот факт значил много. Он честно старался соблюдать все запреты и заповеди, определенные для избранного народа. Однако получалось далеко не всегда. Отчего Самуил Абрамович искрение расстраивался.
Из трехсот шестидесяти пяти запретов, наложенных на иудеев в незапамятные времена, достаточно легко можно было соблюдать большую часть. Но среди них обязательно находились такие, которые вступали в конфликт с современностью.
Гаупман был еще и врачом. И, как все, давал клятву Гиппократа. Не соблюдать собственные клятвы было не с руки, но если у больного случался приступ в субботу, то, как ни крути, что-то надо было нарушить.
А ведь были еще двести сорок восемь заповедей предписывающих.
Самуил Абрамович работал личным врачом у Липинского. По совместительству — всем. От хирурга до психиатра. Место было доходное. Подопечный тревожил редко и в основном по мелочи. То связки растянет на теннисе, то разволнуется от какой-нибудь финансовой ерунды. Однако сейчас Гаупману было не по себе. С одной стороны, ничего странного в том, что пациенту снятся кошмары, нет. С другой — в снах, которые тревожили господина Липинского, была определенная система. А к системе Самуил Абрамович относился уважительно всегда. Может быть, от природной склонности к точности и аккуратности, а может быть, из-за увлечения каббалой.
— Семен Маркович, — Гаупман терпеливо накачивал грушу измерителя давления, — как вы спали?
— А что? — удивился Липинский. — Бродил по дому и скандалил?
— Нет. — Самуил Абрамович пожал плечами. — Все было тихо. Но меня как врача интересует…
— Самуил… — Липинский укоризненно покачал головой. — Мы с вами знакомы очень давно, но я никак не могу привыкнуть к вашей манере задавать вопросы. Если вас интересуют мои кошмары, так и говорите.
— Интересуют, — согласился Гаупман. — Очень интересуют.
— Что конкретно? Хотите проанализировать меня по Фрейду? Вы же знаете, у меня с потенцией и желаниями все в порядке. На детей не тянет, старушек тоже не жажду, собачек и прочую дрянь не переношу. Мужчины тоже не входят в сферу моих половых интересов. Я что-нибудь забыл?
— Ну… Только, может быть, трансвеститов.
— Ах да, конечно… — Липинский усмехнулся. — И женское платье мне не идет.
— Странно… — начал Гаупман.
Но пациент его перебил:
— Вы уверены, что это странно?
Самуил Абрамович вздохнул:
— Клиент шутит, значит, будет жить. Я не про то. Странно, что все, услышав об анализе сновидений, сразу вспоминают Фрейда. Я, знаете ли, больше склоняюсь к Юнгу.
— Юнг был менее эпатажен, вероятно. Поэтому и вспоминают его вторым. Сразу перед девицей Ленорман.
— Радует, что не за ней. Но я не хотел анализировать и приписывать вам какие-то контакты со своим внутренним Я.
— Что же тогда? — Липинский посмотрел на свою синеющую руку. — Кстати, Самуил, вы не забыли?
— А? Что? Ой-вей! — Гаупман надавил на спускной клапан. — Простите, заболтался!
— Ничего, ничего. Видимо, тема вас сильно беспокоит.
— Можно сказать и так.
— Тогда говорите, у нас есть время до завтрака.
Самуил Абрамович собрался:
— Видите ли, Семен, мне необходимо знать, что вам снится. Может быть, в деталях. Если вы не возражаете.
— Вам как врачу?
— Можно сказать и так…
— А как еще можно сказать?
Вместо ответа Гаупман достал из-за пазухи кипу, быстро поцеловал ее и водрузил на голову.
Липинский некоторое время рассматривал врача в ермолке, а потом неуверенно произнес:
— Если нужны деньги на синагогу, то я дам. Вы знаете. Но относительно моего веро…
— Нет-нет! — замахал руками Самуил Абрамович. — Что вы! Я просто хотел таким образом сказать, что я интересуюсь вашими снами не только как врач, а как… Как верующий иудей.
— Вы же знаете, что я не увлекаюсь религиозной практикой.
— Да, конечно. Это не имеет ничего общего с религией. Поймите. Это для моего, как бы так сказать… духовного развития. Или нет. В данном случае, из стремления познать мир.
— По-моему, вы запутались, Самуил.
— Есть немного. — У Гаупмана был исключительно несчастный вид. — Очень трудно пытаться объяснить основу религиозной жизни человеку, который далек от нее.
— Вам это очень важно?
— Да! — искренне закивал Самуил Абрамович.
— Тогда спрашивайте. — Липинский расслабился в кресле.
— Вы не рассказывали, но все-таки, что снилось вам в этот раз?
— То же, что и в прошлый. — Семен Маркович вздохнул. Тема была ему неприятна. — Сначала голоса.
— Какие?
— Ну, кто-то жаловался. Кто-то его утешал. О чем шла речь, мне сказать трудно. Что-то знакомое в речи, в интонациях.
— Язык?
— Русский… видимо. Знаете, во снах язык всегда понятен, пусть даже это будет латынь. Было темно. Они говорили о какой-то пропасти. Но, как мне показалось, это было иносказательно. Словно обсуждалось падение акций или национальной валюты. Ну, понимаете, что-нибудь типа газетного заголовка «Рубль на краю пропасти». Они жаловались на то, что их никто не любит. А потом вдруг настал свет.