Наследство рода Болейн, стр. 32
Король показывает мне старинные рвы, выкопанные для защиты Лондона от захватчиков.
— Больше они не придут? — спрашиваю я.
— Никому доверять нельзя, — возражает король мрачно. — Враги, если перестанут чувствовать мою силу, могут появиться и с севера, и с востока. Даже шотландцы напали бы, будь у них такая возможность. Но мой племянник, король Яков, почитает меня как должно, а йоркширский сброд получил урок, который не скоро забудется. Половина погибла, выжившим осталось только оплакивать умерших.
Я не решаюсь ответить, чтоб не спугнуть хорошее настроение. Лошадь Екатерины оступилась, она вскрикнула и схватилась за гриву. Король рассмеялся, назвал ее трусихой. Они разговаривают, а я теперь моту оглядеться.
За городскими стенами большие дома отступают от дороги, перед ними — садики или маленькие засеянные ноля за оградой. В каждом дворе — свинья, куры, кое-где коровы, козы. Это богатая страна, у фермеров румяные круглые щеки, веселые улыбки, на голодных они не похожи. Еще миля — и вокруг поля, живые изгороди, опрятные фермы, селения и деревушки. На каждом перекрестке — разрушенная святыня. Статуя Богоматери, иногда без головы, но у ног — свежий букетик цветов. Нет, не всех англичан убедили сменить веру. Чуть ли не в каждой деревне — перестроенный, иногда даже разрушенный монастырь или аббатство. Странно видеть, что этот король за несколько лет умудрился сделать со своей страной. Запрети он дубы, все огромные, прекрасные, тенистые деревья варварски вырубили бы в одночасье. Король отвратил свое сердце от Англии, и сразу стало видно, каково ей жить и дышать без священных мест и без святых.
Король отрывается от беседы с Екатериной Говард, поворачивается ко мне:
— У меня великая страна!
Не так я глупа, чтобы объяснять — он сам разрушил и разграбил одно из главных ее сокровищ.
— Фермы хороши, и… — не знаю, как называются по-английски эти животные, и просто показываю пальцем.
— Овцы. Это главное наше богатство. Мы снабжаем шерстью весь мир. Каждый плащ в христианском мире соткан из английской шерсти.
Это не совсем правда — в Клеве мы стрижем собственных овец, но мне известно — английская шерсть действительно продается повсюду, кроме того, зачем поправлять короля.
— У бабушки стада в Северном Дауне, ваше величество, — встревает Екатерина. — И мясо такое вкусное. Надо прислать вам на пробу.
— Ты попросишь ее, детка? И сама будешь стряпать?
Она смеется:
— Постараюсь, сэр.
— Признайся, ты не сумеешь разделать мясо или приготовить подливку. Сомневаюсь, что даже зайдешь на кухню.
— Если ваша светлость пожелает, я научусь. Но согласитесь, у королевских поваров выйдет вкуснее.
— Ты права. Такой милой девочке нет нужды готовить. Ты и без этого найдешь, чем привлечь муженька.
Я мало что понимаю в их быстрой речи, но довольна, что король весел. Екатерина знает, как с ним управляться. Она щебечет, как дитя, он находит ее забавной, ни дать ни взять — дедушка с любимой внучкой.
Пока они болтают, можно оглядеться вокруг. Наш путь ведет вдоль широкой быстрой реки. На реке оживленное движение — лодки, барки, ялики, баржи из Лондона, груженные товаром, рыбаки с удочками. Заливные луга еще не просохли после весеннего половодья, кое-где остались лужи, но трава уже зеленеет под яркими лучами солнца. Большая цапля на болоте машет крыльями и летит, поджав длинные ноги, на запад.
— А Хэмптон-Корт — маленький дом? — спрашиваю я.
Король пришпоривает лошадь, подъезжает ближе.
— Это огромное здание. Самое красивое в мире.
Сильно сомневаюсь, что король Франции, создавший Фонтенбло, или мавры, построившие Альгамбру, согласятся с ним, но я не видела ни того ни другого дворца, поэтому не спорю.
— Вы построили его, ваша светлость?
Опять невпопад! Думала, ему будет приятно рассказать, как создавался план, как шло строительство, а он вдруг помрачнел. Малютка Екатерина сразу же нашлась:
— Его строил для короля один советник, но он оказался предателем. Единственное, что у него получилось хорошо, — этот дворец. По крайней мере, так рассказывала бабушка.
Его лицо светлеет, он хохочет.
— Все верно, мисс Говард, хотя вы были совсем ребенком, когда Уолси меня предал. Оказался притворным другом, а дворец все равно прекрасен. Теперь он мой, — говорит он мне и уже не так неясно. — Ваше дело знать, что это красивейший дворец в мире.
Киваю, скачу вперед. Сколько же людей вызвали гнев короля за долгие годы правления? Он отстает, чтобы перемолвиться словом со шталмейстером и юным Томасом Калпепером.
Всадники сворачивают с дороги, я вижу впереди огромные ворота. Я ошеломлена. Действительно, громаднейшее здание, из ярко-красного кирпича, самого дорогого строительного материала, с арками и угловыми камнями из блестящего белого камня. Въезжаем через огромные каменные ворота наружной ограды парка, дальше по выметенной дорожке через арку въездных ворот, и вот уже копыта лошадей гремят по булыжнику большого внутреннего двора. Во двор высыпают слуги, распахивают двойные двери, видна огромная зала. Слуги выстраиваются, словно почетный караул, все в ливреях тюдоровского королевского дома, в соответствии со своим положением, ряд за рядом, мужчины и женщины, посвятившие свою жизнь служению королю и мне. Дворец рассчитан на сотни человек, это огромное здание, выстроенное для удобства придворных. Я потрясена богатством моей страны.
— Что случилось с человеком, построившим этот дом? — спрашиваю я Екатерину Говард посреди всеобщего шума. Болтают придворные, на реке кричат чайки, на башенках — грачи. — Что случилось с советником, не угодившим королю?
— Это был кардинал Уолси, — тихонько объясняет она. — Его признали виновным в измене, и он умер.
— Тоже умер? — Я не осмеливаюсь спросить, какой удар сразил того, кто построил Хэмптон-Корт.
— Умер опозоренным. Король отвернулся от него. Такое случается, знаете ли.
ДЖЕЙН БОЛЕЙН
Хэмптон-Корт, март 1540 года
Вот я снова в прежних комнатах в Хэмптон-Корте. Вхожу из сада в покои королевы и снова чувствую себя совсем молоденькой, полной надежд новобрачной. Сестра мужа на английском троне, ждет первенца, муж только что удостоился титула, он теперь граф Рочфорд, а мой племянничек будет следующим английским монархом.
Замираю иногда у широкого окна, гляжу вниз на спускающийся к реке сад, и чудится мне — вот-вот увижу Анну и Георга, рука об руку, голова к голове прогуливаются они по усыпанным мелким гравием дорожкам. Вот-вот увижу их снова, как тогда, — я за ними все время следила, из виду не выпускала, замечая маленькие знаки внимания: то он нежно придерживает сестру за талию, то она небрежно склоняет голову брату на плечо. Анна носит под сердцем ребенка и то и дело прижимается к брату, а он невероятно заботлив — еще бы, ведь она вынашивает будущего короля Англии! Когда вырос мой живот, в последние наши месяцы вместе, он и не думал подавать мне руку, поддерживать в минуту усталости. Так никогда и не положил мне ладонь на живот, чтобы ощутить движение младенца, так никогда и не взял под руку, не прижал к себе покрепче. Как же мне теперь не хватает того, чего у нас никогда не было! Будь наш брак счастливейшим из всех союзов, я бы и то не могла горевать больше. Сколько же осталось недосказанного, сколько недоделанного, и ничего уже не изменишь. Когда муж умер, я и сына отослала. Воспитывается у друзей семьи Говард, станет священником, нет у меня на него никаких честолюбивых планов. Я потеряла наследство Болейнов, которое мне полагалось копить для него, а имя ему добром не послужит — оно опозорено навсегда. Потеряв этих двоих, Анну и Георга, я потеряла все.
Милорд герцог Норфолк вернулся из Франции и часами просиживает с королем взаперти. Он теперь в величайшем почете, всем видно — привез королю из Парижа хорошие новости. Нетрудно заметить — наше семейство поднимается вверх, всяк расхаживает с высокомерным видом, наш союзник архиепископ Гардинер чуть ли не на голову вырос, важный такой, на поясе четки, на шее распятие. Партия реформ прямо-таки съежилась. Томас Кромвель с большим трудом сдерживает постоянное раздражение и недовольство, архиепископ Кранмер с головой ушел в свои тихие думы, они оба пытаются добиться свидания с королем, да все без толку. Если я правильно читаю эти явные знаки, наша партия — Говардов и папистов — снова на подъеме. Мы — защитники веры и традиций, с нашей девчонки не спускает глаз король. Томас Кромвель выжал церковь досуха, больше нечего предложить королю. Его протеже-королева английский-то выучить сумела, да только флиртовать ей вовек не научиться. Если бы я была придворным, который еще не знает, к кому примкнуть, не задумываясь выбрала бы сторону герцога Норфолка, к нему бы в друзья набивалась.