Странный генерал, стр. 63

– Вот это дело! – улыбнулся Ян своей всегда чуть смущенной и ясной улыбкой. – А еще бы мне ножницы да бритву. Постригусь, побреюсь, поем – снова стану человеком.

За долгим, неторопливым завтраком разговорились о главном – о войне. Петра интересовали события на юге, в Оранжевой республике, интересовал Христиан Девет, о котором среди буров говорили восхищенно.

– Я его полюбил всей душой, – сказал Ян. – Умен, храбр, прост. Но, видишь ли, если говорить по чести, ему легче, чем Бота. Бота обложен со всех сторон, на него напирают, он вынужден только обороняться. А Девет – вольная птица, недаром зовут его неуловимым. Сегодня ударит здесь, завтра – там. Простор для маневра широчайший. Перед моим отъездом поговаривали о глубоком рейде в Капскую колонию. Только это будет ближе к лету – сейчас, сам понимаешь, туго с кормами для лошадей.

– Туго, туго, – покивал Петр, думая о другом; он встал и прошелся по комнате. – Так воевать нам дальше нельзя: прихлопнут, как в мышеловке, и раздавят.

– Ты скажи об этом не мне – своему главнокомандующему.

– Да, я буду с ним об этом говорить, – сказал Петр жестко.

ПЕТЛЯ ЗАТЯГИВАЕТСЯ

Бота отложил томик Клаузевица и длинными холеными пальцами – большим и указательным – сильно потер закрытые уставшие глаза. В последнее время свои свободные часы он нередко отдавал чтению книг по военному искусству. Но чем больше читал он их, тем больше укреплялся во мнении, что книги эти ему не помогут.

С самого начала войны бродили у Бота мысли о необходимости создания регулярной армии. Потом он понял, что это утопия. Народ, насчитывающий всего четыреста тысяч человек, не в состоянии содержать сильную армию. Он может лишь превратиться в нее сам: только ополчение, которое себя и снаряжает, и кормит, и одевает, под силу ему. Конечно, и при той военной организации, что сложилась у буров, не только возможны, но и требуемы усовершенствования. Однако указания на них надо искать не в книгах: сочинения военных специалистов вовсе не предусматривали «туземных» способов ведения войны.

Взять даже простейшую, поверхностную терминологию – название частей и соединений. Ее у буров просто не было. «Коммандо», по существу, означало даже не число – всегда разное – бойцов, а их принадлежность к одному округу, так же как и расплывчатое, неопределенное понятие «фельдкорнетство». Соединения более высокого порядка, подчинявшиеся генералам, вообще не имели названий. Да что названия! Они и форм-то определенных не имели и менялись по воле случая, завися от обстоятельств и личных качеств командиров.

Бота пытался, например, оперировать иногда таким термином, как «дивизия», но сам же первый понимал, насколько шатко и эфемерно это понятие в сложившихся условиях. Прежде всего это было соединение, так сказать, неведомого рода войск – и не конное, и не пехотное, а в то же время то и другое. Далее, вооружение его никогда не было постоянным, и количество артиллерийских орудий и их калибр, и число пулеметов и гранатометов могли колебаться в амплитуде весьма изрядной. И, наконец, самым разным могло быть в «дивизии» число людей. А все сочинения господ военных, все наставления и уставы опирались на точно расчисленные, кем-то когда-то выверенные цифры… Нет, сочинения сии были ему бесполезны.

Командующий потянулся – сладко хрустнули суставы – и вышел из-за стола.

– Генрих! – негромко позвал он ординарца.

Из соседней комнаты выглянул средних лет молодцеватый бур.

– Забери все это, – махнул Бота на стопу книг, – и чтоб больше они мне на глаза не попадались.

– Можно и на растопку? – озорно стрельнул в генерала плутовскими глазами ординарец.

– Хоть и на растопку.

Так решительно он поставил точку на регулярной армии.

Со спокойным вниманием проследив, как ординарец забирает книги, Бота прошелся по комнате и вновь остановился у стола, задумавшись, как будто собирался сесть и записать мелькнувшие мысли. Надо только сосредоточиться, поймать за хвостик главную – и на бумагу. Впрочем, никаких особых мыслей у него и не было. «Надо оставаться в своей роли, – подумал он и чуть не вслух сформулировал тривиальнейшее: – Бурская армия есть бурская армия».

Он вовсе не лишен был честолюбия, и, скажем, ритуалы и чинопочитание, присущие всякой регулярной армии, наверное, во многом пришлись бы ему по душе. Но не это руководило главнокомандующим Трансвааля. Луису Бота нужен был успех. Как трезвый политик, он, в общем-то, понимал, что дело буров проиграно. Упования Крюгера на помощь Европы Бота не очень разделял, хотя президенту этого не высказывал. Он вообще о многом молчал, этот человек, прекрасно владеющий даром речи. Он молчал, например, о том, что в свое время чуть не отдался в руки противника – богатый и влиятельный в своей республике человек, он наверняка нашел бы у англичан щедрое покровительство. И не столько уж патриотизм удержал Бота от этого шага, хотя и чувства патриотизма он не был лишен. Нет, им руководило расчетливое желание возвысить себя в глазах одновременно и противника, и своего народа, и, может быть, всего мира, чтобы, говоря грубо, набить себе цену. В первом случае он получал признательность врага и презрение своих, во втором – любовь своих, уважительность врага, защиту мирового общественного мнения. Послевоенное время должно было круто сработать на политика Бота: об этом позаботился вчерашний промышленник и нынешний коммандант-генерал, главнокомандующий Трансвааля. Он знал: роль просто предпринимателя, хотя и богатого, его уже не удовлетворит – так или иначе, он должен пробить себе дорогу к власти.

Постучав, вошел адъютант:

– К вам генерал Кофальоф, – и замер полувопросительно, ожидая ответа.

Этого-то Бота добиться сумел: его адъютанты вышколены не хуже, чем в любой регулярной армии. Вообще в штабе его, несмотря на обычную для буров простоту нравов, чувствовался некий настрой на европейский лад. Здесь можно было не перекреститься, но вваливаться в штаб, не очистив сапоги от грязи, казалось уже неприличным. Здесь лучше было промолчать, но покрикивать и употреблять обычные бранные выражения считалось уже предосудительным. И сам главнокомандующий – в непривычном для буров френче с погонами, чистенький и подтянутый, неизменно спокойный и вежливый, с небольшой элегантной бородкой – очень мало походил на прежних коммандант-генералов и видом своим, и манерами, и возрастом: ему было лишь тридцать восемь лет.

Легонько поведя тонкой темной бровью, Бота сказал:

– Просите.

Он любил Ковалева, уважал его и – смешно сказать – чуть побаивался. В этом русском парне было что-то особенное. Великолепное сочетание крепкой физической силы с развитой силой ума выделяло Ковалева из среды других генералов и неуловимо сближало его с командующим. Порой коммандант-генералу очень хотелось сдружиться с Ковалевым, порой – схлестнуться с ним в каком-нибудь ожесточенном споре. Он видел в нем и возможного приятеля-ровню, и потенциального врага. Однако Бота, прирожденный дипломат, не шел ни на то, ни на другое. Ковалев тоже был лишь официален и сдержанно-почтителен – ровно настолько, насколько велела служебная субординация.

И сейчас, извинившись за вторжение, он тотчас приступил к разговору, ради которого пришел. Впрочем, начало было несколько витиеватым:

– Может быть, я рискую показаться навязчивым, господин коммандант-генерал, однако я решил, что долг мой – не молчать, а высказаться.

– И прекрасно, Кофальоф! – воскликнул Бота. – Только, может быть, не так официально: ведь вы уже давно не фельдкорнет. – Командующий уселся на стул верхом, положив руки на его спинку, как бы желая этим подчеркнуть непринужденность, с какой он шел на беседу.

Петр улыбнулся:

– Но и вы не просто генерал, господин Бота. Я обращаюсь к вам как к человеку, от которого во многом зависит судьба войны.

Он смотрел ему в глаза тяжело и прямо, и Бота невольно подтянулся под этим взглядом. Позы он не изменил, только стал собраннее, и улыбка начала сползать с его лица.