Верховные судороги, стр. 3
Эпизод, который ему подвернулся, был посвящен истории бывшей жены, каковая, желая отомстить бывшему мужу за несправедливое, как она полагала, разделение капитала, прокралась в его отсутствие в винный погреб несчастного и, собственноручно орудуя штопором, вскрыла, одну за другой, несколько сотен бутылок удостоенного многих наград бордо, заменив вино диетическим виноградным соком, а затем снова заткнув каждую бутылку пробкой и залив оную пробку сургучом. Это одно из самых известных дел «Шестого зала суда». Принося присягу, бывшая жена жалостно поднимает вверх руку, перехваченную ортопедической скобой.
— Могу ли я спросить, — спрашивает председательствующая, судья Картрайт, — что у вас с рукой?
— Вывих запястья, ваша честь.
Судья Картрайт, даже не попытавшись скрыть улыбку, объявляет:
— Это замечание присяжным принимать во внимание не следует.
— Возражение, — произносит обвинитель. — Основания, ваша честь?
— Пока не знаю, — пожимает плечами судья Картрайт. — Но какие-нибудь непременно придумаю.
Лежавший на кнопке переключения каналов палец президента Вандердампа замер. Вскоре он, как и миллионы других американцев, почувствовал, что увлечен и захвачен. Он досмотрел шоу до конца. И обнаружил, что совершенно пленен обаянием и дерзкими манерами — не говоря уж о внешности — судьи Пеппер Картрайт.
— Пеппер? — вслух спросил себя президент. — Это что же за имя такое для судьи — Пеппер?
Лежавший на соседней подушке Дуайт поднял голову и навострил уши, решив, что ему удалось уловить силлабическое сходство между услышанными им словами и словом «крекер».
Президент Вандердамп не был человеком повелительным и уж тем более склонным повелевать — то есть поднимать среди ночи подчиненных, чтобы задать им требующий безотлагательного ответа вопрос. Даже прогуливая Дуайта вокруг Белого дома, он сам подбирал оставляемые псом следы жизнедеятельности его организма. Правда, однажды президент приказал среди ночи эскадрилье Б-2 нанести бомбовый удар (более чем заслуженный), но и то главным образом потому, что не хотел будить своего престарелого министра обороны, который только что перенес очередную операцию на простате и сильно нуждался в сне.
Вот и теперь он потянулся к президентскому ноутбуку, компьютеру поистине ослепительных возможностей, и ввел в поисковое поле «Гугла» слова «судья Пеппер Картрайт» и «Шестой зал суда». Заснул он в ту ночь много позже обычного.
На следующее утро, за завтраком, президент спросил у слуги:
— Джексон, вы когда-нибудь видели по телевизору такое шоу: «Шестой зал суда»?
— Да, сэр.
— Что вы о нем думаете?
— Я смотрю его при каждой возможности, сэр.
— А что вы думаете о судье — о судье Пеппер?
— О… — И Джексон улыбнулся — не как слуга президенту, но как мужчина мужчине. — Она мне ужасно нравится, сэр. Такая толковая леди. Так здорово со всем управляется. И она страшно…
— Продолжайте, Джексон.
Джексон ухмыльнулся:
— Страшно привлекательная.
— Спасибо, Джексон.
— Еще один гренок, сэр? Пока они не остыли.
— Да, — ответил президент, — пожалуй. Но только, Джексон, — ни слова первой леди.
— О нет,сэр.
Глава 2
— Хороший эпизод, — сказал Бадди Биксби, создатель и продюсер «Шестого зала суда» и по совместительству супруг его звезды.
Разговор происходил сразу после записи очередного эпизода — в гримерной Пеппер, комнате, в шутку прозванной ее «судейской камерой».
— И что же в нем не так? — спросила Пеппер, снимая судейскую мантию, под которой обнаружился лифчик, колготки и туфли на высоком каблуке — зрелище, способное довести до инфаркта любого мужчину с неисправным сердцем; впрочем, муж, уже проведший в браке шесть лет, удостоил его лишь скользящим взглядом.
— Я сказал — «хороший эпизод», — ответил Бадди. — Что я еще должен был сказать?
— К слову «хороший» ты прибегаешь, если думаешь, что эпизод гроша ломаного не стоит. Когда он кажется тебе и вправду хорошим, ты несешь обычную для продюсера-мачо ахинею. «Роскошный, на хер, эпизод». «В самую точку, на хер».
— Это был роскошный, на хер, эпизод. У меня дыхание, на хер, перехватило.
— Ты — единственный известный мне человек, который ухитряется, произнося такие фразочки, создавать впечатление, будто его донимает зевота. — Пеппер извлекла из коробочки гигиеническую салфетку и начала стирать грим. — Ну так что тебя угрызает?
— Нас обходит «Закон и порядок».
Пеппер вздохнула:
— Никто нас не обходит. Все идет хорошо.
— Мы потеряли половину очка. — Даже самое малое падение рейтинга «Шестого зала суда» воспринималось Бадди как аварийная ситуация.
— Что это на тебя нашло? Дергаешься как уж на сковородке.
— Некоторые твои приговоры…
— Чем они тебе не нравятся?
— Тебе не кажется, что ты даешь поблажки женщинам?
— Нет, не кажется. Ты, собственно, о чем?
— Эта сучка спустила в канализацию на сто пятьдесят тысяч долларов изысканного французского вина! А ты приговорила ее к шести часам успокоительной терапии?
Пеппер бросила салфетку в мусорную корзинку.
— Ну а ты чего бы хотел? Чтобы ей фенол в вену вкололи? Или повесили?
— Могла бы заставить ее выпить весь этот виноградный сок. Это еще куда ни шло. А то успокоительная терапия. — Бадди покачал головой. — Хорошо еще, что ты террористов не судишь. Они бы у тебя сидели по курортам да маникюр делали.
Пеппер расчесывала волосы, стараясь отключиться от слезливого заламывания рук и критиканства, которым ее муж предавался после съемок каждого эпизода. Чем лучше шло дело, тем сильнее проявлялась его потребность изводить себя предчувствиями некой неотвратимой беды — черта, когда-то казавшаяся симпатичной, но теперь уже несколько поднадоевшая. И в особенности волновал Бадди «Шестой зал суда» — высший из взлетов его творческой фантазии. Правда, с учетом других затей Бадди — «Прыгунов»: реалити-шоу, построенного на осуществляемых камерами слежения съемках людей, которые прыгают с мостов; «ЧО» (медицинская аббревиатура «чудовищного ожирения»); а теперь еще и шоу под названием «Иэсхад»: «комедии» о пяти патриотичных южанах, решивших отправиться в Мекку и взорвать главную из исламских святынь, Каабу, — слово «творческая» выглядело не вполне уместным. Всего у Бадди было на ходу целых восемь шоу. И, согласно журналу «Форбс», они приносили ему 74 миллиона долларов в год. Однако «Шестой зал суда» оставался жемчужиной его короны.
— Я лишь хочу сказать, что они выглядят откровенно феминистскими… твои приговоры.
— По-моему, мы это уже обсуждали.
— Ну, извини, что указываю тебе на то, о чем талдычит весь белый свет.Я лишь хочу сказать — если, конечно, высокий суд не против, — что ты даешь поблажки женщинам. А вот когда тебе мужик попадается, ты набрасываешься на него точно долбаная пиранья.
— Бадди, голубчик, — сказала Пеппер, — этот бывший муж, к вину которого ты относишься, как к святой воде, оказался, когда дело дошло до алиментов, прижимистым, что твои тиски. И проливать реки слез из-за его «Петрюса» урожая восемьдесят второго года я не собираюсь. — Она хмыкнула. — Я бы на ее месте раскокала эти бутылки об его маковку. Одну за другой.
— Что и доказывает мою правоту, — торжествующе объявил Бадди.
— Доказывает так доказывает. Успокойся сам и меня оставь в покое.
Она немного поплясала, натягивая джинсы и ковбойские сапоги из ящеречьей кожи. Простая белая блузка со стоячим воротом, бирюзовые сережки, замшевый жакет, наплечная сумка: внешность женщины, хорошо знающей улицы Нью-Йорка. В сумке лежал среди прочего «смит-и-вессон» 38-го калибра, модель «Леди Смит», подарок ее дедушки. Разрешение на оружие у нее имелось.
— Можно мне сказать всего лишь одно слово? — спросил Бадди.
— Нельзя, дорогой. Но мне почему-то кажется, что ты все равно скажешь.
— Ты знаешь, какой процент наших зрителей составляют мужчины?