У кого как..., стр. 11
– Но папа! Неужели он молчал все эти годы?
– Я убедила Зяму в своей правоте, и он не мешал мне. Я убедила его, что нельзя разрывать ребенка на две части, а моя часть во много раз важнее.
– – Как же ты решилась отдать меня на филологический факультет?
– Это был риск. Ты права. Но мне казалось, к восемнадцати годам мои гены достаточно развились в тебе и одержали полную победу. И потом, Стелла сказала, что на ее место в обком возьмут лишь человека с гуманитарным образованием. И все прошло удачно. Тебя приняли на ее должность, и, если бы не перестройка, твоя жизнь прекрасно сложилась бы и в России...
– Так в чем же дело, мама? В чем твое преступление?
– Понимаешь... Мне так тяжело без Зямы... Ни один мужчина даже отдаленно не может сравниться с ним. Теперь, когда его не стало, я поняла: только он вносил в мою жизнь то прекрасное, фантастическое, сумасшедшее, без чего жизнь теряет свои краски... и ради чего стоит жить. И я вдруг поняла, что сама, своими руками лишила тебя этого. Убила в тебе Зяму, превратив в Эвээму.
...Этот перстень!.. Ужасный великолепный перстень... Огромный опал с перламутровыми и ярко-голубыми прожилками, словно светящимися изнутри. Даже не прожилками, а весенними лужицами, в которых отражается сверкающее небо. Странный камень, обрамленный золотом. Старым, красноватым золотом. Я обожала его когда-то и ненавидела одновременно. Этот опаловый перстень приковывал к себе взгляд и захватывал все внимание. Грубый, вульгарный, таинственный, наглый, откровенный...
Точная копия Ди.
А была ли она в самом деле? Или только этот перстень – свидетельство моего единственного в жизни безрассудства. На него я истратила все деньги, заработанные в стройотряде. Купила перстень, но так ни разу его и не надела...
1 + 1 = 26
Глава 1. ГЕРА
Тяжелая бандероль... Секретарша Леночка подает ее мне, и я вижу, как моя юная леди умирает от любопытства.
Я и сам умираю от любопытства. Минуты, пока она докладывает мне о предстоящих встречах, тянутся медленно-медленно, словно я смотрю на песочные часы и провожаю взглядом каждую песчинку. Сверху вниз – как в замедленной съемке.
Мне хочется сказать моей исполнительной, старательной, влюбленной в меня по уши: «Все, Леночка, хватит, зайдешь позже». Но я не делаю этого. Кажется, специально оттягиваю момент вскрытия бандероли. Боюсь разочароваться? Чего я жду? Чуда? Невероятного стечения обстоятельств?
Обратный адрес: «Израиль. Иерусалим». Написано крупно. По-английски. Перехватываю взгляд Леночки.
Она тоже смотрит на обратный адрес. Понимает, что я не слушаю ее сообщения, но продолжает упорно тараторить историю моего предстоящего дня. Она ревнует меня к бандероли.
О, женщины, с их непостижимой интуицией, с их загадочным умением почувствовать все мгновенно, в одну секунду, с их отвратительным стремлением молниеносно вступать в бой с одновременной надеждой проиграть его и обмануться сладкой ложью. И у кого из нас есть силы ответить резко правду?! Сказать твердо стальным голосом: «Да. Все именно так, как тебе показалось. Именно так». А потом с отвращением и жалостью тонуть в море их слез.
Да! Да! Леночка! Ты, конечно, права, что ревнуешь меня к этой бандероли. Твое юное женское сердце подсказывает тебе, что предстоят события, которые ты уже нарисовала в своем воображении.
Встаю из-за стола. Подхожу к ней очень близко. Поднимаю ее маленький нежный подбородок. Смотрю в страдающие глаза. Наклоняюсь. Обхватываю ладонями ее голову. Пальцы утопают в мягких, шелковистых волосах. Целую в губы. Прекрасный старый, как сама жизнь, способ успокоить влюбленную женщину. И ничего не нужно говорить.
Леночка прижимается ко мне, мгновенно отдается всем своим существом. Чувствую, как вздрагивают ее хрупкие плечи под тонкой шелковой кофточкой. И что это за странный дар, которым наградила меня судьба – сделала магнитом, огромным магнитом, притягивающим женщин, способным доставлять им какие-то невероятные наслаждения. Я им... Они мне...
Поворачиваю ключ в дверях кабинета. Включаю радио на всю громкость. Леночка будет стонать... терять голову. Поднимаю ее на руки, кладу на стол.
Стол широкий дубовый... Удобной высоты. Его сделал старинный мастер-краснодеревщик в каком-то старинном году. Для чего он делал этот стол? Для кого? Уж наверняка не для борделя, который я здесь устраиваю. Хотя... кто знает?
Розовый Леночкин клитор дрожит в моих губах, она что-то шепчет, кажется, сейчас кончит. Судорога пробегает по ее хрупкому телу.
Я вхожу в нее... Почти детские безумно-восторженные глаза замирают на секунду. Обожаю смотреть в ее глаза в эти мгновения. Она взмахивает руками, и бандероль тяжело падает на пол с дубового стола.
Темнеет... Мягкий снег плавно кружит в свете фонаря. Горячий крепкий чай дымится в стакане, покрывая тонкой влажной пленкой серебряный подстаканник. Я один в офисе. Старинные часы равномерно постукивают маятником, разделяя пространство на единицы времени.
Открываю бандероль. Конечно, именно этого ты и хотела – моя почти сестра, такая знакомая и такая непостижимая! Именно этого ты и хотела – чтобы я открыл твое послание один, в глубокой тишине наступающей ночи, когда кружится легкий прозрачный снег и позволяет увидеть на небе первые три звезды зарождающегося еврейского дня. Именно их ты показывала мне в аэропорту, когда месяц назад я провожал тебя в Израиль, в Иерусалим, после того, как ты свалилась на меня, как снег на голову, на три дня. Через десять лет неизвестности.
Я распечатываю бандероль и словно раздеваю тебя, снова и снова пытаясь понять, что таится в тебе.
Я говорю себе: «Это просто очень сильное сексуальное притяжение. С обеих сторон. Два вулкана, которые извергаются одновременно, которые не могут находиться рядом, не извергаясь».
Я говорю тебе, как клятву, все те слова, что говорю другим женщинам: «Я не умею любить. Я не умею дарить подарков. Я не выношу обязательств и эмоций. Я никому и никогда не позволю властвовать над собой». И вижу твои насмешливые глаза:
– Ты не сможешь без меня жить.
– Почему?
– Потому что я тебя люблю.
– Но ведь я тебя не люблю, я просто тебя хочу.
– О'кей.
Ты с улыбкой соглашаешься. Ты никогда не споришь и никогда не плачешь. Никогда? Я вспоминаю о трех днях, которые мы были вместе месяц назад. А раньше? Десять лет назад? Какой ты была раньше? Закрываю глаза и отчетливо вижу нашу первую встречу.
...Ты была совсем другой. Или я не знал тебя? Что-то произошло с тобой в Иерусалиме. Что-то важное.
Я закрываю глаза и отчетливо вижу нашу первую встречу пятнадцать лет назад. Тогда тоже шел снег, но был яркий ядреный январский день. Кто-то робко постучал в мой кабинет. Почему меня не предупредила секретарша? Должно быть, ушла на обед.
Ты вошла в дубленке и большой песцовой шапке, робко спросила:
– Можно? Я по конкурсу на должность директора подросткового клуба.
Я великодушно разрешил тебе войти. Нет! Нет, это была не ты, а словно совсем другая девочка. Я даже не обратил на нее внимания. Машинально предложил сесть. Все же я хорошо воспитан. Но забыл предложить снять шубу и шапку.
Телефон трещал не умолкая. Видно, секретарша была на обеде. А ты так и сидела, не решившись раздеться. Потная, с трясущимися от смущения руками. Я еще подумал: «Чокнутая какая-то. Тоже мне... по конкурсу... на место в психушке».
Мне хотелось, чтобы эта девушка быстрее ушла и не мешала работать. Я должен был освободиться в этот день пораньше. Быстрее закончить все дела и уйти. Мы собирались вечером с мужиками в баню. Кажется, кто-то куда-то уезжал и делал отходную.
Я действительно не обращал на нее внимания, а она, наверное, ждала, что я оставлю свои телефоны, и вдруг отчаянно крикнула, перекрывая их звон:
– Я по конкурсу! Вам нужен мужчина, а я женщина!
Мне стало очень смешно. Посмотрел на нее оценивающе и ответил великолепным театральным басом: