Дорога на Вэлвилл, стр. 76

Тут Уиллом завладела графиня Тетранова. Легонько коснулась локтя, уставилась близорукими загадочными русскими глазами, попросила принести ей чашечку кефирного чая. Миниатюрная графиня была ростом с двенадцатилетнего мальчика (и с такой же, судя по всему, фигурой). После рождественской поездки к родителям Айрин графиня стала считать Уилла близким другом: она то и дело останавливала его в каком-нибудь закоулке Санатория и милостиво одаряла привилегией принести ей ту или иную вещь. Уилл безропотно подчинялся – вежливость прежде всего, – но дружбе особо не радовался. Эта женщина ничем его не привлекала. Куда ей до мисс Манц! Правда, мисс Манц больше нет. Все что осталось от нее – облысевший труп в сырой яме где-то там в Пагепси, штат Нью-Йорк. Уилл присутствовал на отпевании в часовне Санатория. Больных на эту церемонию особо не приглашали – дурная реклама.

Поднеся графине чай, Уилл стал наблюдать, как она отпивает частыми мелкими глоточками, склонив голову к блюдцу, точно воробей у поилки.

– Прекрасный напиток, – похвалила она, приподнимая подбородок и аккуратно ставя чашку в самую серединку блюдца. – Я все удивляюсь, как доктору Келлогу удается делать полезную еду такой вкусной. Вы согласны?

Уилл не был согласен. Скипидар небось и то вкуснее. Но он не мог ответить грубостью, только фыркнул негромко. Пусть графиня тешит себя иллюзией. Великий Целитель тем временем обходил публику, точно кандидат накануне выборов, пожимая руки, кивая, доверительно шепча что-то в подставленное ушко, по левую руку – Элеонора, по правую – Беджер. Как раз в этот момент Келлог устремился прямиком к ним. Графиня затрепетала. Уилл выжал из себя здоровую, приветливую улыбку.

– Графиня, – пророкотал доктор, склоняясь в поклоне и завладевая ее рукой, – как всегда, рад вас видеть. Смею надеяться, что та небольшая проблема, которую мы обсуждали на прошлой неделе, уже разрешилась?

Графиня грациозно рассыпалась в благодарностях: да-да, ей уже намного лучше, как доктор и обещал, но поскольку в Санатории запрет на обмен симптомами, она лучше промолчит. Доктор обернулся к Уиллу.

– Лайтбоди! – Очки зеркально блестят, на лице хитренькая, довольная улыбочка. – Держимся, а?

Лучезарно-бодрый ответ Уилла был заглушён скрипучей тирадой Беджера. Что-то там насчет петиции о закрытии кожевенной фабрики в городе Мичиган, штат Индиана. Зловонные шкуры, варварский промысел, с тем же успехом мы могли бы вернуться в пещеры, не так ли? Дыхание Беджера отдавало чесноком – новейшее открытие, чеснок очищает кровь и укрепляет сердце. Уилл подметил, что доктор начинает злиться – как же, его оттеснили. Повелитель, наставник и вождь так и не справился с досаждающим ему пуританином от вегетарианства. Искорка гнева, промелькнувшая в глазах доктора, согрела душу Уилла. Чтобы поощрить Беджера, он с притворным интересом принялся расспрашивать о митинге против вивисекции в Кливленде. Беджер с воодушевлением развил тему, а доктор начал озираться, намереваясь ускользнуть.

Увы, не успел!

Приглушенный шум вежливой беседы, оживлявшей комнату, внезапно стих. В течение пяти секунд звучал лишь один глас, одинокий, но не заметивший своего одиночества – Беджер продолжал монолог. Все взгляды обратились к дальнему выходу, декорированному цветущей виноградной лозой и райскими птицами. Там возник человек среднего роста, небритый, нечесаный, в протертой до дыр одежде, весь в пятнах грязи, похожих на старые потемневшие синяки. Держа под мышкой стопку газет, он дрожащими руками пытался зажечь спичку. Что-то в нем было неуловимо знакомое. Кажется, Уилл с ним уже встречался.

Прежде чем вновь зазвучали голоса, прежде чем кто-нибудь успел что-нибудь сказать, мужчина (или юноша, ему, быть может, и двадцати не сравнялось, разве под таким слоем грязи разберешь) чиркнул спичкой, скомкал газету и поджег. Кто-то вскрикнул. Пылающий шар ракетой пролетел над головами, легкое, свистящее пламя, казалось, поддерживало его в полете. Незнакомец поджег следующую газету, еще одну, и тут наконец раздались крики. Секунду спустя поджигатель радостно плясал посреди оранжереи, пуская по воздуху свои снаряды. Толпу охватила паника.

– Джордж! – заревел доктор. Ага, доктор знал этого нелепого анархиста, вооруженного бумажными бомбами. В углу среди пальм разгорался огонь; дама в желтой тафте стряхивала невесомую светящуюся искорку-брошь со своего платья. Пациенты обратились в бегство. Потянуло дымком. Больной в кресле-каталке, чересчур приблизившийся к искусственному озеру, беззвучно опрокинулся в поросшую камышом топь. У выходов началась давка.

– Джордж! – орал доктор. – Джордж!

Уилл не трогался с места. Он притянул к себе Элеонору, прижал к груди. «Господи», – выдохнула она, утыкаясь в него лицом и всей грудью. Женщины визжали, неугомонный Беджер скрежетал, доктор в сопровождении Линнимана и немногих сподвижников пробивался в самую гущу толпы, преследуя по пятам возмутителя спокойствия и повторяя: «Что происходит?»

Уилл не знал ответа, понятия не имел. Но, заглянув в глаза доктору, заподозрил, что Шеф прекрасно знает, в чем тут дело.

Глава вторая

Письмо и записка

В левом нагрудном кармане того самого костюма, в котором он привез из Нью-Йорка 3849 долларов миссис Хукстраттен, у самого сердца, бьющего молотом, Чарли Оссининг носил письмо, прибывшее на адрес миссис Эйвиндс-доттер двумя днями раньше. Он носил письмо так, чтобы чувствовать его кожей, он носил его, как монах вериги, он носил его в страхе и трепете. С того момента, как пришло это письмо, все надежды, и без того жалкие, внезапно превратились в ничто, в забытый сон, в мусор. Чарли не замечал солнца, распускающихся почек, нарциссов и азалий, краснеющего кизила, зеленеющей травы и опьяневших от пыльцы пчел – для него зима все еще продолжалась, холодная, бесконечная… Что же теперь делать?

Он направлялся к Бендеру. Пешком. Голова опущена, быстрая, беззаботная с виду походка – а душа истерзана. Он уже не тащил на себе рекламные щиты и никаких угрызений совести по этому поводу не испытывал. К чему реклама, когда весь мир рушится? Конечно же, как только пришло письмо, он кинулся к Бендеру, а Бендер ворковал, мурлыкал, убаюкивал, заверял, что все будет хорошо, давал гарантии, похлопывал Чарли по плечу и наливал лечебные дозы «Отар-Дюпюи», приводил всякие доводы и убеждал – а что толку? Ничего не изменилось. Что он теперь скажет миссис Хукстраттен? Как посмотрит ей в глаза? Заворачивая за угол, Чарли прикидывал другой вариант: не встречаться с миссис Хукстраттен. Исчезнуть. Бежать из города. Пуф– и нет меня. Вот так идти и идти, прямиком до вокзала, а там – на поезд и ехать, пока светит солнце.

Но, обдумывая трусливое бегство, Чарли все время чувствовал, как колет его сквозь рубашку острый уголок конверта, и понимал, что так поступить он не сможет. С миссис Хукстраттен – не сможет. Только не с ней. Внезапно он резко остановился, выхватил листок из кармана и в сотый раз жадно перечитал, вопреки доводам разума надеясь, что содержание письма как-то изменилось.

Увы!

Он стоял посреди переулка, свесив голову на грудь, опустив плечи, он перечитывал, шевеля губами, то ли тихонько проговаривая письмо, то ли постанывая. Вокруг начали собираться люди. Женщина в шляпе размером с колесо встревоженно смотрела на него; хозяин табачного магазина, развалившись в кресле-качалке рядом с вырезанным из дерева индейцем, беззастенчиво разглядывал в упор. Чарли плевать на них хотел. Разве этот человек – инвестор? Разве эта женщина – миссис Хукстраттен? Он читал, стеная, проговаривая каждое слово вынесенного ему приговора: