Американский герой, стр. 22

—  Значит, вы понимаете, насколько валено, чтобы Америка оставалась сильной? — спрашивает президент.

—  В мире нет ничего важнее, — отвечает Хартман. — И не только для Америки, но и для всего человечества.

И вот опять представлялась возможность подумать о роли случая: этот Хартман, стремившийся втереться в доверие президенту, говорил именно то, что президент хотел от него услышать. Но, скорее всего, эти трое — третьим был уже почивший Этуотер — просто одинаково воспринимали сущностные вещи. Возможно, заведи Хартман речь о банковских ставках, необходимости поддерживать семейные ценности или о своей преданности идеалам свободной торговли, президент бы и не обратил на него внимания. Но тут он говорит:

—  У меня есть одна идея. Вы помните Ли Этуотера?

—  Еще бы! Он всегда вызывал у меня восхищение.

—  Он оставил мне докладную записку. Мы с ним были хорошими друзьями, — добавляет Буш. — Самый хороший плохиш на свете. Как мы с ним оттягивались! К вам он тоже хорошо относился. Вы слышали, как он играет блюзы на гитаре?

—  Он был замечательным человеком.

—  Так вот, перед смертью он высказал очень важную вещь. Он сказал, что вы сегодня являетесь воплощением Голливуда. А когда друг пишет вам предсмертную записку, надо сделать то, что надо. Но мне придется взять с вас обет молчания.

—  Клянусь! Как американец и морской десантник. [31]

—  И я даю вам слово десантника Соединенных Штатов, что не смогу сказать вам больше, чем скажу, — отвечает президент. Вероятно, именно в этот момент начинает действовать халцион. По крайней мере должен был начать в соответствии с замыслом президента. [32]

Президент умолкает и пытается сформулировать то, что было предложено Этуотером. Потом ему внезапно приходит в голову мысль — а не записывают ли их разговор. Естественно, не иностранные шпионы, а его собственные сотрудники. Стоит только вспомнить о Никсоне. Произнесенное слово всегда являлось источником угрозы. И хотя они договорились с Бейкером никому не показывать записку Этуотера, в данном случае это представляется самым безопасным. Все просто и ясно. И президент залезает в свой карман.

—  Я хочу, чтобы ты на это взглянул, — говорит президент и протягивает записку Хартману. Лимузин минует ворота и въезжает на территорию аэропорта. И Хартман читает, пока машина движется по гудроновому покрытию к авиалайнеру номер один.

Он всегда восхищался тем, как Эту отер раздавил Дукакиса. Ли каким-то образом догадался о том, что Америка 1988 года проголосует против сексуально агрессивных темнокожих. Именно он тогда руководил президентской кампанией и поэтому мог предлагать существенности то, что считал нужным. А что ему еще оставалось делать, думает Хартман. Ведь большинство вообще не способно соображать, а те, кто умеет это делать, предпочитают не пользоваться своими способностями. Они прячутся за дымовой завесой общепринятой морали и выдают душещипательную сентиментальность за глубокомыслие. Ли не собирался превращаться в такого морального урода. И правильно делал.

Но эта докладная записка переводила Этуотера в совершенно иной разряд людей. Ее содержание выходило за пределы интеллектуальной честности и требовало настоящей отваги. С помощью этой записки Этуотер доказывал, что является достойным учеником Сунъ-Цзы, Клаузевица и Макиавелли. И будь он жив, Хартман бы ему низко поклонился, как кланяются на Востоке учителю, достойному подражания.

Но Этуотера уже не было, а Хартман не верил в призраков. Его признательность выразилась лишь в том, что он первый из прочитавших этот текст не воскликнул: «Так его растак! Эту отер окончательно рехнулся!»

Хартман поворачивается к президенту, обдумывая сотни разных фраз, которые мог бы произнести, и склоняясь к одной-единственной: «Джордж, я не знаю, пользовались ли вы раньше услугами агентов. Обычно мы берем за услуги десять процентов». Однако он произносит совсем иное. Он вспоминает об Оливере Норте и по-военному выпрямляет спину — насколько это позволяет сиденье лимузина.

—  Сэр, — говорит он, поднимая правую руку и в знаке приветствия прикасаясь ею к брови, — вы оказали мне огромную честь, предоставив эту возможность послужить вам и нашей стране. Спасибо, сэр!

Глава 14

Главным событием сезона становится бармицва Дэвида Хартмана младшего, [33]сына Дэвида Хартмана, являющегося главой «Репризентейшн компани», самого сильного, безжалостного и непоколебимого агента в Голливуде. Список приглашенных включает в себя двести пятьдесят лиц, лишь двадцать из которых — друзья тринадцатилетнего мальчика. Остальные — деловые знакомые его отца. За этими приглашениями идет настоящая охота, ибо в этот момент именно они определяют, кто входит в список высокопоставленных лиц Голливуда.

Согласно пресс-релизу, стоимость блюд превышает сто тысяч долларов, а общий бюджет вечеринки и вовсе не поддается оценке. Выступать будут Майкл Джексон, Бобби и еще сколько-то совершенно не известных мне персонажей, которые вряд ли оплачивают свой кордебалет, звукооператоров, лазеры, осветителей и спецэффекты.

Одна из тем, которая обсуждается на вечеринке, по крайней мере детьми, — ниндзя. Высказывается мнение, что представители этого направления — безвкусные эгоисты. Сам Хартман занимается кендо, японским искусством фехтования мечами. Его сенсей — японский фехтовальщик по имени Сакуро Дзюдзо. Ходят слухи о том, что хартмановское увлечение кендо связано с его соперничеством с Майклом Овитцем. Овитц полностью отдается айкидо, военному искусству, изобретенному также в Японии в сороковых годах. Хартман при каждом удобном случае подчеркивает, что кендо, путь меча, содержит в себе истинное учение буси-до — пути самурая, а все движения айкидо основаны на искусстве владения мечом или являются его производными.

Именно Хартман был инициатором съемок фильма «Американский ниндзя», где в роли японского учителя снялся Сакуро Дзюдзо со своей группой молодых американских учеников, которые совершают сверхъестественно отважные подвиги во имя правды, справедливости и зашиты американского образа жизни. Хартман лично вручил сценарий Дэвиду Геффену, заявив, что он сочетает в себе «Бэтмана» и «Эскадрон молодых» и содержит духовные ценности, которые нам следует перенять у Востока.

И опять-таки в какой-то мере это определялось его соперничеством с Майком Овитцем, [34]который сделал кинозвезду из своего сенсея Стивена Сигала.

Однако япононенавистники и параноики обвиняли Хартмана в том, что он руководствовался куда более зловещими мотивами, нежели обычная конкуренция. Они утверждали, что он находится на службе у японских учителей, мечтающих о создании нового мифа — иллюзии японо-американской кооперации при главенствующей роли японцев, являющихся для американцев сенсеями. И для японцев, вся культура которых зиждется на иерархических отношениях, это утверждение действительно могло обладать серьезным смыслом. Естественно, Хартману приписывалась чисто экономическая заинтересованность. Этот фильм и его личное спонсирование Сакуро Дзюдзо должны были сделать Хартмана личным другом Японии, которая в дальнейшем могла бы его использовать как советника и посредника в процессе завоевания Америки, — пост настолько выгодный и прибыльный, что по сравнению с ним доходы от кинематографа можно было считать копейками.

Сакуро и его лучшие ученики, некоторые из которых специально прилетели из Японии, должны были устроить показательные выступления. Кроме того, должны были прибыть каскадеры, собравшиеся продемонстрировать детям, как стать невидимкой, как проникнуть в восточный замок, как бесшумно убить человека — и многое другое, что безусловно должно было заинтересовать тринадцатилетних мальчиков.