Врата рая, стр. 31

— Какая удивительная романтичная история! — воскликнула я. Затем посмотрела на рояль.

— Кто играет на нем? — спросила я с интересом.

— Ты о чем?

— Вы играете, Тони?

— Я? Нет. Давным-давно на нем часто играл мой брат.

Я обернулась и посмотрела на Тони, так как его голос стал таким печальным.

— Его звали Трой. Из-за разницы в нашем возрасте и потому, что наши родители ушли из жизни, когда ему еще не было и двух лет, я стал для него больше отцом, чем братом. Трой любил играть на рояле, особенно Шопена. Он умер много лет тому назад.

— Моя мать любила слушать Шопена.

— У?..

— И маленький игрушечный коттедж «Таттертон той», который есть у нее… который был у нее, — поправилась я, — играет небольшую часть ноктюрна Шопена, когда поднимаешь его крышку.

— В самом деле? Игрушечный коттедж, ты говоришь?

— Да, с лабиринтом.

Я повернулась к Тони, потому что он никак не реагировал на мои слова. Он сделал несколько шагов и встал сбоку, чтобы осматривать комнату вместе со мной. Неожиданно его отрешенный взгляд остановился на мне, глаза сощурились, а губы чуть заметно задрожали.

— Тони?

— О, извини меня. Немного размечтался. Вспомнил своего брата.

Он снова улыбнулся.

— Вы должны рассказать мне о нем. Хорошо?

— Конечно.

— Я полагаюсь на вас, Тони. Вы единственный человек, который может мне все рассказать, — попросила я, полагая, что наконец для этого настало время. — Я хочу знать все о своей семье — о прабабушке, о бабушке, все, что вы помните о моей матери, когда она жила здесь.

— Этот рассказ будет слишком длинным, и он утомит тебя.

— Нет. Я хочу услышать все это. И, Тони, — добавила я со всей решительностью, на которую только была способна, — я хочу знать наконец, что явилось причиной вашей с мамой размолвки. Обещайте рассказать мне все, каким бы болезненным это ни оказалось.

— Обещаю, и ты уже знаешь, что я всегда держу свое слово. Но, пожалуйста, давай будем избегать всего неприятного до тех пор, пока ты не начнешь как следует выздоравливать.

— Я буду ждать, поскольку вы обещали мне.

— Прекрасно! Теперь, — добавил он весело, — вперед и наверх.

Миссис Бродфилд поднялась наверх чуть раньше, чтобы подготовить мою комнату. Майлс терпеливо ожидал нас. Тони посигналил ему, и он быстро подошел. Затем они, осторожно ступая, стали медленно поднимать меня вверх по великолепной мраморной лестнице. Я представляла себя вдовствующей королевой, возвращающейся в свои дворцовые апартаменты.

— Я доставляю столько хлопот, — обратилась я к Тони, видя напряжение на лицах обоих мужчин, когда они начали подниматься на третий, последний пролет лестницы.

— Чепуха, Майлс и я, мы оба нуждаемся в физической нагрузке. Так ведь, Майлс?

— Не беспокойтесь, мисс Энни. Рад это сделать в любое время.

Они опустили коляску на пол. Я посмотрела вдоль длинных коридоров, которые, казалось, протянулись на километры в обе стороны. Тони повернул меня налево.

— У меня для тебя замечательный сюрприз. Комната, в которой ты будешь жить, — сказал Тони, продолжая катить меня по коридору, — была раньше комнатой твоей бабушки, а затем принадлежала твоей матери. А теперь, — проговорил он, поворачивая к двустворчатой двери, — будет твоей! — Он положил свою ладонь поверх моей руки. — Я всегда чувствовал сердцем, что в один прекрасный день это произойдет.

Я быстро повернулась и взглянула на него. Он выдержал мой взгляд, и его глаза, казалось, посылали какие-то молчаливые послания. Он выглядел таким решительным, таким довольным собой, что на мгновение мне стало страшно. Иногда у меня появлялось чувство, что Тони давно распланировал за меня всю мою жизнь.

Мое сердце трепетало, как крылышки смущенной канарейки, которая сомневается, влетать ли ей в золотую клетку. Конечно, о ней будут заботиться, ее будут баловать, кормить, любить, но она также понимала, что, стоит ей только попасть в клетку, маленькая дверца захлопнется и она всю жизнь должна будет смотреть на мир через эти золотые прутья.

Что делать бедной птичке? Что делать мне?

Словно почувствовав мои страхи и сомнения, Тони торопливо покатил меня вперед.

Глава 10

КОМНАТА МОЕЙ МАТЕРИ

Тони вкатил меня через широкие двустворчатые двери в двухкомнатные апартаменты. Дневной свет, проходивший через тонкие тюлевые занавеси цвета слоновой кости, был туманным и хилым, придавая гостиной нежилой, нереальный вид. Так же как и комната на нижнем этаже, она больше походила на музей, чем на жилое помещение. Стены были покрыты шелковой в тон занавесям материей с искусной выработкой в виде восточного орнамента бледных оттенков зеленого, фиолетового и голубого.

Горничная в зеленой, как мята, форме, с белым фартуком, окаймленном кружевами, снимала пластиковые покрытия с двух небольших диванов, обитых точно таким же материалом, который был на стенах. Она взбила мягкие голубоватые подушки, которые гармонировали с китайским ковром на полу. После того как многие годы у нас в доме работала миссис Эвери, у меня сложилось представление, что горничными должны быть обязательно пожилые женщины. Поэтому я удивилась, увидев, что горничная в Фарти такая молодая. На вид ей можно было дать не больше тридцати лет.

Тони представил ее:

— Это Милли Томас, твоя личная горничная.

Она повернулась и тепло улыбнулась мне. У нее было простое лицо с тусклыми коричневыми глазами, довольно круглым подбородком и пухлыми щеками. Я подумала: коль скоро природа наградила ее коренастым телом, маленькой грудью и широкими бедрами, делавшими ее похожей на церковный колокол, то сама Судьба уготовила ей роль домашней прислуги, постоянно что-то чистящей и полирующей в чужом доме.

— Рада видеть вас, мисс. — Она слегка присела и повернулась к Тони. — Я закончила прибирать в спальне, осталось только снять и унести эти чехлы.

— Очень хорошо. Спасибо, Милли. Давай посмотрим теперь твою спальню, — сказал Тони, продвигая мою коляску через гостиную. Мы остановились в проеме двери, чтобы я могла оглядеть всю комнату. Я слышала, как миссис Бродфилд моет в ванной тазы и готовит все необходимое.

Медленно обводя глазами комнату, я пыталась представить, как моя мать смотрела на нее в первый раз. До этого она жила с Кэлом и Китти Деннисон, парой, которая заплатила за нее пятьсот долларов ее отцу.

Но в первые свои годы она жила в хижине в Уиллисе беднее церковной мыши, потом с этой странной парой Деннисон и затем неожиданно прибыла сюда, в этот особняк, где ей предоставили пару чудесных комнат. Мама, наверное, как и я, остановилась у этой двери и смотрела восхищенными, удивленными глазами на все это великолепие: красивая кровать с полукруглым балдахином из голубого шелка и кружев цвета слоновой кости, голубая атласная кушетка, хрустальные люстры, длинный туалетный столик с зеркалом во всю стену и три кресла в тон мебели в гостиной.

Комната выглядела так, словно оставалась нетронутой с того дня, как ее покинула моя мать. На туалетном столике были фотографии в серебряных рамках, некоторые из них лежали изображением вниз. Сбоку находилась щетка для волос. Под кресло, стоящее около стола, были засунуты бархатные домашние тапочки цвета красного вина. Они были в тон халату, который принес мне в больницу Тони. Был ли это новый халат или же он взял один из висевших в стенных шкафах здесь, в спальне?

Я обратила внимание на слабый затхлый запах в комнате, как будто двери и окна не открывали годами. Везде стояли цветы, чтобы освежить воздух.

Шкафы были заполнены одеждой. Некоторые вещи находились в пластиковых мешках, а некоторые, казалось, только что повесили. Я заметила там и десятки пар всевозможной обуви. Тони увидел, как я рассматриваю одежду.

— Часть вещей принадлежала твоей матери, часть — твоей бабушке. У них удивительно совпадали все размеры. Все вещи подойдут и тебе, и нет необходимости что-то покупать. Перед тобой громадный выбор одежды, которая дожидается тебя.