Морф, стр. 61

— Гвер, — позвала я, — послушай… я…

В ежевичных глазах юноши сверкнула испепеляющая ярость.

— Не надо ничего объяснять, я все видел! — рявкнул он и, развернувшись, рванул к лестнице.

Ну не надо так не надо, я же не настаиваю. Хотелось, как лучше… А получилось как всегда.

Я постояла-постояла на стене, в глубине души надеясь на то, что снова увижу две фигурки, выползающие из-под курчавой зелени, а потом тоже пошла вниз. Вот засяду сейчас в свою комнату и буду вышивать до полного одурения. У меня и теперь глаза не устают, могу работать сутками напролет… И буду — лишь бы не думать о Шерхеме Виаро и выпущенном мной морфе.

Но в коридоре я нос к носу столкнулась с Гверфином. Даже не так: он налетел на меня, чуть не сшиб с ног, как будто за ним гналось все охрово воинство.

— Гвер! — я раздраженно оттолкнула его в сторону, — ну не будь же ты…

«Таким медведем».

Эти два слова застряли в горле, потому что… Еще никогда я не видела Гверфина таким. Его лицо, мелово-бледное, нервически подергивалось, глаза лезли из орбит, губы посинели.

— Отец, — выдохнул он мне в лицо, — там… отец.

Страх кольнул меж лопаток, я схватила парня за руку и крепко сжала, так, что суставы хрустнули.

— Что ты несешь? Прекрати… слышишь, немедленно прекрати меня пугать.

— Я… не… — Гверфин с трудом втянул воздух, выдохнул, с ужасом посмотрел на меня.

— Да что стряслось-то? — я взяла в ладони его лицо, — говори, не молчи. Возьми же, наконец, себя в руки, ты ж мужчина!

— Да… да… — парень явно задыхался, губы судорожно задергались.

Я ударила его по щеке. Еще и еще, до тех пор, пока взгляд Гверфина не обрел некоторую осмысленность, пока не вернулся слабенький румянец. Его начал колотить озноб, но хотя бы говорить он уже мог.

— Отец у себя в кабинете, — прошептал он, сжимая мои запястья, впиваясь ногтями в кожу, — отец… он мертв, Ирбис. Его убили.

— Хайо, — пробормотала я, — но мы же видели… получается, что…

— С кем тогда ушел Шерхем?

Молодец, Гвер. Он смог хотя бы озвучить тот вопрос, который злым шершнем бился у меня в голове, но который произнести вслух у меня не хватало смелости.

Я с силой сжала виски. Зал. Назойливый аромат лаванды. Роф, которому не место в жилых помещениях, но, тем не менее, он там. Собачий вой под окнами.

…Да и был ли то покорный воле хозяина зомби?..

— Охр, — сказала я. Колени подгибались, мне просто необходимо было куда-то присесть.

— Вместо отца с лекарем пошел морф, — глухо простонал паренек, — что же делать?

И он с надеждой посмотрел на меня, как будто я знала ответ на его вопрос.

Глава 13. Когда больше нечего делать

… — Боишься?

— Не знаю. Никого не осталось, ради кого жить.

Шерхем сказал и задумался — а не слукавил ли? Он ведь хитер, страх, умеет спрятаться, маскируясь равнодушием, усталостью и ощущением ненужности собственной жизни. Выползет туманом и самых темных закоулков души именно тогда, когда это будет совершенно не к месту, когда надо будет не трястись, а действовать. Шерхем вздохнул, оторвался от созерцания огня и поднял глаза на Штойца. Некромант сидел на траве, обхватив себя руками за колени, нервно гонял во рту травинку. Взгляд — застывший, как у человека, которому уже зачитали смертный приговор, и он с ним согласился, сжился.

— Если хочешь, возвращайся, — сказал Шерхем, — у тебя есть сын, и ты ему еще нужен. Я попробую сам управиться.

Бледные губы Арниса дрогнули в горькой усмешке. Он выплюнул травинку и принялся нервно хрустеть пальцами.

— Охр, я сам знаю, что… что у меня есть сын. Но ты правильно сказал: мы это все начали, мы должны закончить. Никто, кроме нас, морфов не выдворит. Кстати, как именно ты собирался это проделать, не поделишься?

День катился к вечеру. В воздухе повисла привычная духота, но из близкого ельника тянуло прохладой. В нее, в эту прохладную темноту, хотелось окунуться, и забыться, забыть о том, что предстояло сделать.

— Я ж тебе говорил, — буркнул Шерхем, — память у тебя короткая стала, господин Штойц.

— Извини, — и снова горькая, жалкая усмешка, — я как-то все время о Гверфине думаю.

Оно и понятно, тут любому мозги отшибет. Шерхем расстегнул ворот рубашки, коснулся пальцами талисмана.

— Я у тебя его раньше не видел, — осторожно заметил некромант, — что за цацка?

— Ирбис вышила… — и Шерхем едва не добавил, что, мол, это лечебный талисман, но почему-то замялся: негоже лекарю таскать с собой подобные вещицы, еще усомнится Арнис в его способностях. А потому брякнул наобум, — на память подарила.

— А-а, — протянул Арнис и умолк, но взгляда от талисмана не отрывал.

— Ты все еще на нее злишься, да?

Штойц передернул плечами.

— Глупый вопрос, Шерхем. Толку злиться теперь, когда морф на свободе разгуливает, да еще приграничье у нас под боком состряпал. Их же теперь двое. Охр, нам торопиться надо, приграничье с каждым днем все сильнее сращивает сферы, а мы здесь сидим…

— Ну, значит, сейчас пойдем дальше, — согласился Шерхем, — а пока давай-ка я напомню тебе наш план действий.

…Теперь оставалось только гадать, каким образом парочка морфов умудрилась сотворить место, где слились два совершенно чуждых друг другу мира. Ибо гора студня, как описал ее осведомитель Эрда, и была именно тем, что в умных книгах именуется приграничьем. Все усложнилось в разы. Одно дело — просто два морфа, которых еще можно вытолкнуть за пределы мира, и совсем другое — спаявшиеся сферы миров. Чтобы выдавить точку перекрытия наружу, требовались поистине титанические усилия двух, трех… эх, да что там… всего конклава магов, и Шерхем уже начал подумывать о том, а не отправиться ли в Карьен за подмогой, но Штойц отговорил. Сами управимся, конклав только мешать будет, а потом, когда все станет на место, приговорит к казни. А у Штойца все-таки сын, есть ради кого жить.

«Просто нужно очень мощное заклинание», — так сказал Арнис, и не было причин с ним спорить.

Просто очень мощное заклинание — и все.

Но кто-то должен был отдать на это заклинание всего себя, и этим кем-то должен был стать отнюдь не Арнис Штойц.

— Риск немалый, — сказал тогда некромант, — уверен, что здоровья хватит все это на себе вытянуть? Цепное исцеление?

— Если ты обеспечишь резерв, то хватит, — Шерхем почесал заросший щетиной подбородок, — я тут прикинул, цепочки на триста звеньев будет достаточно, чтобы сферы вновь соприкоснулись…

— Но теперь, наверное, придется делать до тысячи звеньев, — устало пробормотал он, глядя на Штойца сквозь костер.

Тысяча звеньев — это, мягко говоря, многовато для одного мага, пусть для могущественного, но все же смертного. Тысяча звеньев — это тысяча спасенных жизней. Тогда, под Снулле, они уложили около десяти тысяч орков. А сейчас придется возвращать долги, и это труднее… Не зря ведь говорят — занимаешь чужое, а отдаешь свое.

— То есть, ты полагаешь, что тысячи звеньев будет довольно, чтобы разбить приграничье и выдавить его вместе с морфами, — уточнил Штойц, блестя глазами.

— Вот как раз выставлять их отсюда придется уже тебе.

— Да-да, помню. Общая магия.

— Ты меня пугаешь, — Шерхем поднялся, потянулся, — какая, к охру, общая? В тебе не настолько сильный дар универсала, тебе же только магией не-живого надо будет пользоваться. Что с тобой, Арнис?

— А, точно, — некромант рассеянно провел рукой по лбу, — извини, что-то мысли путаются.

— Идем дальше? — предложил Шерхем.

…К вечеру они дошли до того места, где едва не сошел с ума от страха осведомитель Николас. И было от чего: Шерхем ощутил, как внутри все стянулось в колючий, утыканный шипами узел. А что может подумать обычный человек, когда, бредя по лесу, вдруг сталкивается с огромной, в два человеческих роста, серой кучей заливного? Вокруг которой, вдобавок, сами по себе плавают радужные мыльные пузыри? Хайо, не видеть бы всего этого, не знать… Но что изменится от незнания? Морфы никуда не уйдут. Они ведь ждут, ждут именно их со Штойцем, потому что Улли Валески уже не боится ни боли, ни страданий.