Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды, стр. 79

— Разве они пастыри? Они предались распутству так, что творят всяческую нечистоту с ненасытностью. Морды ихние хуже дьявольской задницы. Матфей ещё о них сказал — правда, Матфей?

— Н-ну...

— Любят, мерзавцы, возлежания на беседах и старшинство в синагогах... И приветствия на народных сходах, и чтоб люди звали их: «Наставник! Учитель!».

Молча, сурово слушал люд.

Глава 36

ЧТО ЛЮБЯТ ПАСКУДНИКИ, ИЛИ ШПИОН

Они действительно любили то, о чём говорил людям с гульбища Братчик. Но сейчас им было не до этого, потому что больше всего они любили свой покой, свою власть и самих себя. Первое полетело сегодня ко всем дьяволам, вместе с виленским гонцом, и можно было полагать, что если так пойдёт и дальше, то полетят и второе, и третье.

Поэтому не было более дружелюбного схода за всю историю в большом зале суда. Все сливки собрались тут сегодня защитить свою любовь.

Сидели все духовные лица, как католические, так и православные, ибо любовь их была одинаковой; сидели советники и войт, ибо они разделяли эту любовь. Сидел Корнила, ибо ему приказывали во имя любви. Сидел бургомистр Устин. Скорее, по привычке, ибо первых двух любовей его успешно лишали, и потому он не мог любить и уважать себя.

Пред любящими стоял расстрига Ильюк, ранее пророк по склонности, теперь — по заданию.

— Вот и всё... А люди в городе говорят, что непременно он теперь за Гродно возьмётся... Мол, вот это настоящий Христос наш. На что уж татары да иудеи — и те его ждут. Название, говорят, имя — это дело десятое. По-ихнему он Христос, по-нашему «мессия», «махадзи» и чёрт его знает ещё как.

— Хорошо, Ильюк. Но мы же сразу анафему ему огласили, — сказал Лотр. — Как это слушают? Неужели нет острастки?

— Плюются, — опустил звериную голову Ильюк. — Говорят: «Это всё равно...».

— Ну, чего замялся?

— Не казните... «Всё равно, как дьяволы анафемствовали бы ангела».

— Т-так, — протянул Босяцкий. — А юродивые кричат? А ты?

— Кричим. «Срам наготы его... Печаль великая... Зверь, глазами исполненный спереди и сзади». Как пострашней кричим, чтоб непонятно. «Солнце как власяница! Море становится кровью! Семь тысяч имён человеческих в одном лишь Гродно погибнет!..».

Он загигикал и закричал так, что у всех мороз пробежал по спине.

— А им всё равно. Говорят, всё равно жизни нет. И сегодня Кирик Вестун, кузнец, да дударь Братишка говорили какому-то усатому, чтобы он оставался здесь да помогал... А мы, мол, выходим и ждём, а какой-то Зенон (один Гаврила в Полоцке!) чтоб собирал людей да выйдем ему навстречу.

— Нашли? — спросил Комар.

— Нет, — ответил Корнила. — Успели сбежать. А Зенона никто не знает. Видно, не из Гродно.

— Ч-чёрт, — ругнулся доминиканец. — Ну ладно, пока ничего не случилось. Именно по-ка. Опасность есть, но пока только тень опасности. А вы то ошибку за ошибкой допускали, то головы от страха потеряли. Породили монстра и не знаете, как усмирить. — Прибавил тихо: — Ильюк, ты обижен. Найди людей, способных раз ударить ножом.

— Не выйдет, — ответил Ильюк. — Все молятся на одну его память. А и я также боюсь. На кусочки распотрошат. Верят. Пусть он и силою Вельзевула действует.

— Жаль. Мог бы получить триста золотых.

— Мёртвому что триста, а что и три, и три тысячи.

— И всё же позаботься о ноже. Иначе...

— Постараюсь, — понял Ильюк. — Постараюсь найти.

— И ещё постарайся кричать погромче, что это Антихрист, что нелегко сразу разобраться. Иди.

Ильюк пошёл, смесь грязного меха и нечёсаных волос. Синклит молчал. Затем Лотр брезгливо буркнул:

— Смрад какой! И любите же вы этих шпионов, стукачей, доносчиков. Срам просто.

— А вы не любите? — тихо спросил доминиканец.

— По-моему, также, глупости это, — заговорил епископ Комар. — Не следить надо. Не следить, а рубить. Пий Пятый прав. [128] — Лицо его налилось бурой кровью, пенные заеды зашевелились в углах рта: — Помните его наставление венецианским инквизиторам? «Пытайте без жалости, терзайте без милости, убивайте, сжигайте, уничтожайте ваших отцов, матерей, братьев, сестёр, если окажется, что они не преданы слепо верховной идее». Вот это по мне. Вот это так. И повсюду добрые государи так поступают: и наш, и французский, и сам Папа, и великий князь Московский... хоть он и схизмат.

Доминиканец кашлянул.

— Золотые слова, — саркастически обронил он. — Только ваша учёная голова, по занятости видимо, знает наставления Пия инквизиторам и не знает предписаний того же Пия трибуналам. А там сказано: «Заведите столько шпионов и доносчиков, сколько вы в состоянии оплатить. Обязуйте их надзирать за мирянами... и доносить вам обо всех мирских и личных беспорядках. Никогда не ставьте под сомнение их показания, поражайте всех, на кого они будут указывать, невинного или виновного, ибо лучше умертвить сто невинных, чем оставить в живых хотя бы одного виновного». — Монах улыбнулся. — И вот потому я люблю оба наставления, люблю шпионов и занимаюсь с ними. Наконец, я доминиканец, моему ордену доверена святая инквизиция. И потому я занимаюсь и дознаниями одновременно. В то время когда вы только мелете языком. Комар в ярости вскочил.

— Это вы уже слишком, — укорил Босяцкого Лотр. — Так обидеть верного служителя Церкви.

Босяцкий также понемногу закипал:

— Вот что, мне это надоело. Возведешь что-то стройное — заплюют, завалят, загадят в глазах у всех. Я не знаю, как служит Церкви, как любит Бога, — он взглянул на епископа, — большинство клириков. Но я знаю одно, знаю, что на глазах у людей нельзя распутничать так, как они. На глазах... Ибо это порождает не любовь, а ненависть, гнев, взрыв, смерть!

— О чём вы?

— О том. Устроили голод в то время, когда хватило бы и сильного недоедания. Хотелось иметь лишний грош, а утратите всё. А отсюда и неудачи с этим аспидом, и позор с татарами, и то, что мы всё время рубим сук под собой и ляснемся задом или, простите, мордой в навоз. Обожрались сладкой жизнью — и породили, возможно, свою смерть. Изнемогали в чрезмерных наслаждениях, а теперь крутитесь. Как тут не вспомнить присказки о пчёлах?

Синклит молчал. За узкими окнами были тишина и ночь, но они слушали эту тишину и не верили ей.

Глава 37

НАБАТ

Святой службе и вообще церковной и магистратской, советной элите, равно как и нобилям, было о чём беспокоиться. Тринадцатого августа многочисленная толпа вышла из Вильно на Гродненскую дорогу. Некоторые летописи говорили позже о «богомольцах», но на самом деле сборище было далеко не таким однородным. Кроме пилигримов затесались туда ремесленники с севера (давно уже сидели они без работы), наймиты, рассчитанные по окончании жатвы, молодёжь из окрестностей, школяры, но основную часть толпы составляли беглецы с распаханного, выжженного татарами юга и центральных земель Белой Руси. Навряд ли им в это время было до богомолья. Просто и в Вильно они не нашли хлеба для животов и зерна для пустых своих нив. Его не удавалось купить даже за деньги, что приобрели они дерзостью Юрася Братчика, названого Христа. Год выдался неурожайный.