Против ветра, стр. 93

Одинокий Волк понимал, что? у них на уме, видел, как нездоровое возбуждение растет, питаясь самим собой, словно ленточный червь. Понимал он и то, что единственная для него возможность выйти на свободу связана с тем, чтобы хоть немного навести порядок и положить конец бунту. Иначе к тому времени, когда власти в конце концов восстановят контроль над тюрьмой, делать им будет уже нечего. Здесь не останется ничего, кроме трупов.

Сначала они двинулись туда, где с самого начала держали заложниц. Одинокий Волк подозревал, что нечто подобное тому, что уже произошло, может повториться и там, и не ошибся. Теперь, когда убийцы стукачей сполна полакомились кровью, настала очередь отведать следующее блюдо, которым должна была стать женская киска. Полдюжины арестантов уже сорвали одежду с одной из женщин, когда Одинокий Волк и трое рокеров просунули головы в проем двери.

— Что, пришли поглазеть? — заржал вожак бунтовщиков. — Я слышал, вы тут за главных! — Он уже приготовился, член у него встал в предвкушении момента, когда хозяин вонзит его в зад первой женщины, которая подвернулась за десять лет, пока молодец сидел без дела.

Женщины визжали как резаные.

— Не смей ее трогать! — тихо сказал Одинокий Волк, обращаясь к мужику. Он любил при случае пускать в ход эту фразу, которую взял из своего любимого «Одноглазого Джека». На экране Марлон Брандо произнес ее после того, как его ударили сбоку в какой-то мексиканской забегаловке, а он развернулся и врезал противнику так, что тот согнулся пополам, — и все за то, что не слишком любезно обошелся с барменшей.

— Что ты болтаешь, черт тебя подери, кретин безмозглый? — спросил мужик в ответ и, повернувшись, собрался возобновить начатое.

Одинокий Волк дважды от души врезал ему прикладом дробовика сначала по яйцам, отчего тот, корчась от внезапной боли, сразу согнулся в три погибели, а следующим ударом сломал челюсть. Остальные в изумлении застыли как вкопанные.

— Кто следующий? — спросил Одинокий Волк. Его жертва, извиваясь всем телом, лежала на полу. Остальные посмотрели сначала на него, потом на остальных рокеров, окруживших вожака.

— Чтобы больше такого не было! — обратился к ним Одинокий Волн. — Что сделано, то сделано, так и нужно было. Но тут — другое дело. А теперь катитесь отсюда к чертовой матери!

После того как насильники смотались, таща за собой приятеля, так и не пришедшего в сознание, женщины оделись, и рокеры немного успокоили их. Одинокий Волк приставил к ним Голландца в качестве охраны, затем они вышли наружу и обратились ко всем арестантам.

Спустя три часа был образован совет заключенных. Одинокий Волк возглавил его, никто не возражал. Они стали действовать осмотрительно, ради собственного же блага. Женщин и охранников поместили в блоки, куда остальным вход был запрещен.

Заключенные составили перечень жалоб и стали обсуждать, с кем из представителей властей они могли бы вступить в переговоры.

Трупы свалены бесформенной массой по всему полу, они виднеются где попало, руки и туловища одних лежат на ногах и ступнях других. Головы поверх задниц и наоборот. Все они голые, невозможно без содрогания смотреть на эти обезображенные тела. Уму непостижимо, я и представить себе не мог, что все это так ужасно, не говоря уже о том, что я увижу это воочию. Всех убитых они стащили подальше от чужих глаз. Трупы распухли до неузнаваемости. Пара трупов, лежащих здесь дольше всех, не выдержала внутреннего давления и разлетелась на мелкие кусочки, стены залеплены обрывками человеческой плоти, хрящами и маленькими обломками костей.

Я не могу удержаться от рвоты.

— Я должен был тебе это показать, — говорит Одинокий Волк. — А тебе нужно будет об этом рассказать им.

Я усилием воли заставляю себя поднять глаза. Всего здесь семнадцать трупов, все погибшие — заключенные, точнее, раньше ими были. Белые, испаноязычного происхождения, чернокожие, молодые, средних лет. Жертвы — стукачи. Семнадцать ртов, куда засунуто семнадцать половых членов. Даже у тех, что обуглены до неузнаваемости.

— Я должен был тебе это показать, — повторяет Одинокий Волк.

— Понятно.

Мы выходим, прикрывая за собой дверь. Трупный запах, который чувствуется повсюду, не даст отвлечься от стоящей передо мной задачи.

Мы идем по коридору в направлении главного корпуса.

— Кто это сделал? — Вопрос напрашивается сам собой.

Одинокий Волк качает головой.

— Об этом никто никогда не узнает.

— Может, и узнает. Нельзя же просто так убить семнадцать человек и сделать вид, что ничего не случилось, мол, что было, то было! Даже если они стукачи.

— Не знаю. Их пришили, прежде чем остальные могли что-то сделать.

— Хочешь начистоту? Выкладывай мне все без обиняков, старик! Сейчас не время молоть вздор.

— Это правда. Слушай, старина, неужели ты думаешь, что я способен на такой бред? И это после того, как меня отдали под суд?

— О'кей! Я тебе верю. — Верю я ему или нет на самом деле, роли не играет, потому что в конечном счете я все равно узнаю это. Если не чьих рук это дело, то хотя бы то, замешаны мои ребята в этой истории или нет. Только это и имеет для меня значение. Я хочу как можно скорее положить конец бунту, хочу, чтобы четверо моих подзащитных как можно скорее вышли на свободу с чистой совестью.

На всех троих женщинах одежда насквозь мокрая от пота. Комната, где их держали, совсем маленькая, без окон, без кондиционеров. Они едва держатся на стульях, совсем одурев от жары, сбросив туфли на пол, подошвы чулок почернели от грязи. Та, что немного моложе и миловиднее остальных двоих (ее-то Одинокий Волк и спас от изнасилования), сняла колготки, напрасно надеясь, что так ей будет полегче. Пот ручьями стекает с подмышек и, струясь по ребрам, капает на пол. Юбки покрыты густой пылью. Если снять всю их одежду и хорошенько отжать, то наберется литров пять солоноватой воды.

Я поворачиваюсь к охраняющим их двум заключенным, явные педерасты, первые люди после евнуха, которые годятся для такой работенки. Да, голова у Одинокого Волка работает, ничего не скажешь.

— Подождите меня снаружи, — повелительным тоном говорю я. Мои сопровождающие выходят вместе с ними, и мы с женщинами остаемся наедине.

— Меня зовут Уилл Александер, — говорю я, обращаясь к женщинам. Я говорю тихо, как бы беседуя с ними. — Губернатор поручил мне уладить это дело, выступив в качестве посредника в переговорах между властями и заключенными.

— Ты адвокат тех ребят, что сидят в камерах смертников, да? — спрашивает меня та, которую едва не изнасиловали.

— Совершенно верно. — Теперь я узнаю ее, она работает секретаршей в медпункте. Марта, фамилии не помню.

— Почему ты взялся за это дело? Почему не приехал сам губернатор?

— А потому, что с ним они не стали бы разговаривать. — Мы только начали говорить, а она уже умудрилась подействовать мне на нервы.

— Скажите пожалуйста! — Она снова плюхается на стул, расставив ноги так, что носки оказываются вывернутыми наружу. Готов побиться об заклад, что перед обычными заключенными она так себя не ведет, не сейчас, во всяком случае. Интересно, как ей раньше удавалось соблазнять мужчин? Женщина в тюрьме, любая женщина, пользуется огромной властью. Одни ею злоупотребляют, другие поплатились за собственную неосмотрительность: несколько лет назад во время бунта в тюрьме Оклахомы одну из охранниц, которая выставляла напоказ фигуру, носила облегающие джинсы, лифчики, подчеркивающие грудь и все прочее, изнасиловали в общей сложности 167 мужчин.

— Сколько мы еще тут просидим? — спрашивает одна из женщин. Голос у нее дрожит.

— Не знаю. Пока не достигнем договоренности.

— О Боже, не представляю, насколько меня еще хватит! — стонет она. — Я, того и гляди, потеряю сознание!

— Слушай, — говорю я, подходя к ней поближе, — это самое худшее, что ты можешь сделать!