Против ветра, стр. 78

Налицо классический пример раздвоения личности на первобытном уровне, когда и любишь и ненавидишь человека: в одно и то же время я отчаянно нуждаюсь в ней и ненавижу ее всеми фибрами души.

Терпеть не могу нарушать любовное свидание, но делу — время, потехе — час. У меня есть ключ от квартиры, в свое время я об этом позаботился. Я достаю его из кармана, отпираю дверь.

— Крошка, я дома! — Я распахиваю дверь. Держи себя в руках, старина, ведь она значит для тебя буквально все!

Как поется в песне, «свет горит, но никого нет дома». В квартире полный кавардак: посуда в раковине не мылась, наверное, дня два, продукты в холодильнике, полупустые шкафы, то же самое — в ящиках стола, некоторые из ее туалетных принадлежностей по-прежнему лежат в ванной. Она собиралась второпях, взяв с собой то, что могла прихватить на скорую руку. Отъезд не был запланирован заранее, она смылась, потому что ее что-то испугало.

Птичка выпорхнула из клетки, куда ее заперли, и улетела.

Мэри-Лу прилетает на следующее утро. Вдвоем мы рыщем по всему городу: бары, гостиницы, мотели, приюты Ассоциации молодых женщин-христианок, рестораны — словом, все места, где может прятаться человек, находящийся в бегах. Управление железной дороги, представительства авиакомпаний. Тщетно, собственно говоря, этого я и ожидал. Я не знаком с ее друзьями и подругами, если таковые вообще имеются, не знаю, сколько у нее денег, какую она мне дала фору. Если она улизнула сразу после нашего последнего разговора, то сейчас может быть где угодно, в том числе и за пределами страны.

На поиски уходит двое суток. Это все равно что искать иголку в стоге сена, даже хуже, так как мы не знаем, где находится стог сена, если он вообще существует.

Может, ее уже нет в живых.

Я пытаюсь выбросить эту мысль из головы, но ничего не могу с собой поделать. Может, до нее все-таки добрались. Я без конца предупреждал ее: не заводи новых знакомых, не давай никому номер своего телефона, никого не приводи домой. И самое главное — ни при каких обстоятельствах не обращайся к полицейским. Среди них у тебя друзей нет. Они больше чем кто бы то ни было хотят тебя видеть, потому что ты можешь стереть их в порошок, камня на камне не оставить от того, что они берегут как зеницу ока.

Вообще-то они знали, что она живет здесь, добрались до нее. У них было четыре месяца — достаточный срок для полиции, чтобы найти человека, если она захочет это сделать. Денверские полицейские, наверное, помогли им, если не приняв непосредственное участие, то, по крайней мере, решив в это дело не вмешиваться.

От такой мысли у меня мурашки бегут по коже. Робертсон ни за что на свете не дал бы на это добро. Моузби тоже не решился бы на такую авантюру, но вот что касается Гомеса и Санчеса, то кто их знает? Рискованное мероприятие, но и оно иной раз удается.

Более вероятно, что ей не по силам оказалась сама реальность, пугающая перспектива вернуться в Санта-Фе, предстать перед судом, взглянуть в лицо людям, которые ее натаскивали. Не ее вина, что она стала жертвой изнасилования, что она знакома с каким-то разгильдяем, который пал от руки таких же парней, которые насиловали ее и угрожали убить. Она была жертвой, только и всего. И больше жертвой быть не хочет.

Я могу это понять. Впервые мне становится ее жаль.

— Что теперь? — спрашивает Мэри-Лу.

— Не знаю. Ты сама-то что думаешь?

Мы сидим в аэропорту Стэйплтон, ожидая, когда объявят посадку на наш рейс до Альбукерке. Не прошло и получаса, как мы здесь, а я уже осушил три бокала «Джонни Блэкс». Черт побери, это происходит всякий раз, когда я пытаюсь бросить пить!

— Никогда не была на Гавайях.

— Ты взяла с собой купальник?

— Я захватила золотую кредитную карточку «Америкэн экспресс». Это одно и то же.

Мы в отчаянии смотрим друг на друга. Я делаю официантке знак, чтобы она принесла мне еще выпить.

— Уилл… — В ее голосе слышатся предостерегающие нотки.

— А тебе-то что, черт побери? — Настроение у меня такое поганое, что хочется плакать. — Имею же я право. Всего-навсего пять долларов.

— Они не хотели бы, чтобы ты пил. Я тоже.

— Это они платят мне как адвокату, а не наоборот, — говорю я, кипя от злости и упиваясь чувством жалости к самому себе.

— А я нет.

— Ну ладно, малыш, — жалобно говорю я, — хватит, смени гнев на милость, хорошо? Я не заслуживаю, чтобы мне читали нотации. Во всяком случае, не сегодня вечером.

— О'кей. — Пожав плечами, она умолкает.

Черт! Терпеть не могу, когда так легко отступаются. Стоит заставить человека проникнуться сознанием своей вины, и все — он уже твой.

К нашему столику подходит официантка, чтобы налить виски. Я накрываю бокал ладонью.

— Передумал, — слабо улыбаюсь я. Она отходит. Я радостно смотрю на Мэри-Лу. — Ты довольна?

— Да. Значит…

— Не знаю. — Я допиваю то, что еще оставалось в бокале, слизывая с кубиков льда виски до последней капли.

— Нам обязательно надо найти ее, — говорит она. — Это в наших силах.

Подавшись вперед, она берет мою руку в свои и целует ее.

— Мы можем это сделать. И мы это сделаем. Обязаны сделать.

— У госпожи Гомес грипп, Ваша честь. У нее высокая температура, и она должна соблюдать постельный режим. У меня есть заключение врача, который ее наблюдает.

Я передаю этот документ судье. Мартинес бросает на него взгляд. Это не фальшивка, реально существующий врач, который живет в Боулдере, штат Колорадо, написал это заключение и расписался под ним. На самом деле никакой больной не было, а сам врач — друг одного нашего друга.

— На какое время вы хотели бы отложить заседание суда, господин адвокат? — вежливо спрашивает судья.

Я бросаю взгляд через плечо. Робертсон и Моузби сердито смотрят на меня, им это не нравится, они знают, что я импровизирую на ходу. Робертсон не догадывается, как обстоит все на самом деле, он считает, что я ломаю комедию ради пущего эффекта, но понятия не имеет об истинном положении вещей. Что касается Моузби, то его я разглядываю с превеликим вниманием, если ее исчезновение его рук дело, то, нужно отдать ему должное, с организацией наружного наблюдения он справился лучше, нежели я предполагал.

— Уверен, недели будет достаточно, Ваша честь. Мы хотим удостовериться в том, что она чувствует себя достаточно хорошо для того, чтобы приехать сюда и выдержать напряжение, связанное с рассмотрением дела в суде.

— Протесты? — спрашивает Мартинес.

Робертсон может рвать и метать сколько ему влезет, но он знает, что в этом вопросе судья будет на моей стороне.

— Нет, Ваша честь. Если речь идет об одной неделе, мы не возражаем.

— Хорошо, неделя, начиная со вторника, — сверяется со своим календарем Мартинес. — Итого полторы недели, господин Александер.

— Спасибо, Ваша честь. Через полторы недели мы будем здесь.

— Вы готовы, господин Александер?

— У нас возникла одна проблема, Ваша честь.

— Вы хотите сказать суду, что не готовы, господин адвокат? — резко спрашивает он.

— Моя свидетельница исчезла.

— Простите?

За моей спиной Робертсон и его присные быстро о чем-то переговариваются.

— В настоящее время мы не имеем возможности установить местонахождение Риты Гомес. Она… м-м… она исчезла из виду или, по крайней мере, ускользнула, несмотря на все наши усилия найти ее, — с несчастным видом говорю я.

Если бы в этот момент земля разверзлась под ногами и поглотила меня целиком, я воспринял бы это как милость Божью.

Еще никогда в жизни я не вкалывал так, как в последние полторы недели. Сразу после того как удалось добиться отсрочки в слушании дела, я вернулся самолетом в Денвер. Мэри-Лу прилетела вместе со мной. Она оказалась выше всяких похвал, большего от нее нельзя и желать — и как от компаньона в делах, и как от женщины. Под это она взяла весь свой отпуск. Когда история кончится, если она вообще когда-нибудь кончится, я должен буду преподнести ей огромный букет цветов, что и сделаю с превеликим удовольствием.